Работали на нашем заводе два старика, одного звали Демидов, а другого Иван Иванович.
И у Демидова, конечно же, было имя, но все звали его не иначе как Демидов. Иван Иванович носил фамилию Сухов, однако, обращались к нему только по имени отчеству.
Были они полные антиподы, но оба любили потрындеть.
Демидов делал это ворчливо, а Иван Иванович в зависимости от настроения – когда мечтательно, когда весело и азартно.
Трындели у нас, в редакции многотиражки, которая тогда занимала малюсенькую комнатушку в заводском депо пожарной команды.
Как только Иван Иванович заходил к нам, «чтоб на людей посмотреть и себя показать», так сразу же появлялся ворчун. Хоть билеты заранее продавай.
Демидов долгие годы работал редактором многотиражки, которого «подвинули» с поста по возрасту. Но не уволили, пожалели. Перевели на должность корреспондента заводской радиогазеты.
Чтобы как-то оправдать свое существование, старик два раза в неделю читал в перерывах из узла связи передовицы газеты «Правда».
Он считал себя «белой костью», смотрел на всех свысока и использовал каждую встречу с Суховым для того, чтобы показать свое превосходство над ним.
Низкого роста, крепко сбитый, с седой шевелюрой, нездорового желтого цвета кожей, Демидов гордился, что и на восьмом десятке лет сохранил все свои тридцать три зуба в полном порядке.
-Так как, в отличие от Ивана Ивановича, вел правильный образ жизни, - объяснял он всем сей феномен.
Ходил Демидов уже на полусогнутых ногах, мелкими шажками. Со стороны могло показаться, что подкрадывается .
Его шатания по заводу к тому времени носили сугубо меркантильный характер: ножи для дома поточить, говяжью ногу, купленную для холодца, опалить в кузнице, или выпить на халяву пару стаканов молока в литейном. Литейщикам молоко в обед бесплатно выдавали.
Дядя Ваня, как я называл про себя Сухова, был аскетичного телосложения лысоватый мужичок, с одним зубом во рту и одной рукой, вторую потерял на войне.
Каким-то непостижимым образом, вопреки законам природы, беззубый рот ничуть не портил его фасад, а делал лицо Ивана Ивановича похожим на мультфильмовское солнышко – светлым и добрым. Бывают такие лучезарные люди.
Он работал диспетчером в заготовительном цеху.
Дядя любил иногда побаловаться водочкой после работы; заглянуть по дороге домой к нам в редакцию, чтобы выкурить папироску- другую, вспомнить молодость, рассказать забавный случай или анекдот. При этом, замечу, всегда к месту.
Был он человек легкого нрава, весьма общительный. Пока шел по заводу останавливался «покалякать» с каждым вторым.
Походка у дяди Вани была особенная.
Он не ходил, а канал, чуть оттопырив зад. Туловище его при этом находилось как бы в полупоклоне. Пустой рукав рубахи был вложен в карман пиджака или куртки. Казалось, что одну руку он, как пижон, постоянно держит в кармане.
Старая кепка, сползшая на лоб, придавала ему одновременно и франтоватый, и загадочный вид.
Иван Иванович имел феноменальную память.
Он держал в голове десятки позиций - диаметры труб, размеры уголков, швеллеров, толщину проката, которые ежедневно требовались прожорливому производству. П
По работе у него не забалуешь. Мог в «интересах дела» обматерить по телефону сотрудников службы материально-технического снабжения, работников склада. И даже кое-кого из производственно-диспетчерского отдела завода. Кроме него никому это было непозволительно.
Но и в гневе выражался дядя Ваня изящно, я бы сказал даже виртуозно. И толк от этого, как правило, был.
Справедливости ради, надо сказать, что и Демидов в своем деле оказался дока.
Когда я впервые познакомился с подшивкой заводской газеты, которой он руководил долгие годы, то был приятно удивлен. В каждом номере достаточно материалов разного жанра, чтобы иметь полное представление, чем живет коллектив предприятия. Авторский актив такой, что могло бы позавидовать иное издание. В каждом цеху, отделе имелся свой рабочий корреспондент, а то и два.
Газета при нем стала настоящей летописью завода.
Для меня до сих пор остается загадкой, как этот бука мог так блестяще организовать работу.
Впрочем, думал я, может быть, с возрастом его характер испортился.
Каждому визиту в редакцию Ивана Ивановича я был рад.
Общаться с дядей Ваней было не только интересно, но и полезно. Старик знал, откуда «растут ноги» у многих заводских проблем. Нередко его советы помогали мне лучше ориентироваться в ситуации.
Демидов же приходил исключительно тогда, когда появлялся Сухов.
Благо, перегородка, разделявшая редакции многотиражки и радиогазеты была фанерная, что позволяло ему незримо присутствовать в нашей жизни.
В остальное время, если не было поручений от жены, Демидов спал с открытыми глазами, сидя за старым двухтумбовым письменным столом, с очередным номером газеты «Правда» в руках.
Вывести его из объятий Морфея мог либо будильник, который он ставил на нужный час, чтоб не проспать обед, либо голос Ивана Ивановича. Тот обозначал свое появление одним и тем же приветствием меня:
-Здорово, Гнедой!
По какому-то одному ему известному принципу, дядя Ваня делил всех людей по мастям: «Вороной», «Гнедой», «Рыжий», «Серый», «Каурый».
Я поинтересовался как-то:
-Почему же «Гнедой»? Уж скорее «Вороной», при моем-то жгуче-черном цвете волос!
- До «Вороного» ты пока немного не дотягиваешь,- пояснил Иван Иванович.
Из этого я сделал вывод, что в его классификации «Вороной» есть высшая оценка, к которой мне необходимо стремиться.
Вот и на этот раз, как только раздалось знакомое «Здорово, Гнедой!», я услышал шевеление за стенкой: звук отодвигаемого стула, кряхтение и шарканье ног. А вскоре в наш кабинет боком вполз Демидов.
Замечу, что в отсутствие Сухова бывший редактор сюда не заходил, будто меня и нет вовсе. Я был ему интересен разве только как наживка на Ивана Ивановича.
Дядя Ваня, увидав Демидова, сразу же повернулся к нему боком, опершись тщедушным своим тельцем одновременно и на спинку стула, и на угол стола.
Закинув ногу на ногу, он достал из нагрудного кармана рубашки сначала папироску, затем зажигалку. Закурил, зажав «Беломорину» между пальцев, будто гаванскую сигару, и демонстративно уставился в потолок.
Я уселся удобнее в предвкушении очередного представления.
- И как только тебя, Ваня, на службе держат – опять пил! - забухтел Демидов, предложив тем самым тему для разговора. – Гляди, заложу тебя начальству. Нет уже сил и дальше терпеть твои безобразия!
- Так начальство и угостило, за хорошую работу поднесло наркомовские сто граммов,- лениво парировал Иван Иванович. - Начальству виднее кого, как и за что награждать. А закладывать - это твое хобби. Кто же может запретить человеку заниматься любимым делом!
-Ты все юродствуешь, Сухов! Пора бы тебе серьезнее стать, ведь не мальчик уже. Разве не знаешь, что пить – здоровью вредить! Начальство его угостило!- продолжал брюзжать Демидов. - Смотрите, какой Стаханов выискался! Эх, Сталина на вас нет!- изрек с досадой «инженер человеческих душ».
- Тебе, Демидов, надо больше читать. Академик Павлов писал: «Если вы заметили, что серое вещество головного мозга начинает вырабатывать черные мысли, значит, пришло время обработать его медицинским спиртом». Но кроме передовиц газеты «Правда» ты же ничего не читаешь. Вот и отстал в своем развитии. Не можешь идти в ногу с прогрессом. Ретроград ты, Демидов!
Я мысленно поаплодировал дяде Ване за его байку про академика Павлова. Надо же, как ввинтил! И, главное, к месту!
Его оппонент не нашелся, что на это ответить и только крякнул с досады.
По-видимому, Иван Иванович поймал струю, так как сразу же пошел в наступление.
- Про Сталина вспомнил! И я не забыл, как ты предлагал всякий раз мне и Науму Меднику по бутылке спирта, чтобы мы во время митингов кричали по очереди из толпы «Слава великому Сталину!» Ни разу не удалось тебе подбить нас на это. Приходилось самому шастать из угла в угол, кричать разными голосами, имитируя массовку. А на меня потом в партийный комитет кляузы строчил. Мол, «не проявляет Сухов пролетарской сознательности ». Прежде ты почему-то не говорил, что пить вредно, наоборот, все споить меня пытался. А тут Прямо в воздухе переобулся! Впрочем, тебе не привыкать!
Дядя Ваня разошелся не на шутку.
Две волосинки на его лысине задорно начали торчали, щечки порозовели, в глазах засверкали молнии.
- Когда разоблачили культ личности, ведь ни кто иной, как товарищ Демидов писал и публиковал под разными псевдонимами статьи и заметки с осуждением еще недавно «дорогого вождя и учителя»,-язвительно заметил он. - А теперь вот вновь по Сталину скучаешь. Когда же ты был самим собой: когда ругал или когда славил «отца народов»?!
«Товарищ» после этих слов пошел пятнами и стал глубоко дышать, широко раскрыв рот, в котором девственной белизной сияли все его тридцать три зуба.
- Злая у тебя память, Иван! Ты бы еще от Адама начал!- только и нашел он, что возразить в ответ.
Дядю Ваню было уже не остановить, он решил окончательно добить своего противника. Выждав немного, докурив с наслаждением папироску, Сухов вроде бы сменил тему.
-Меня один вопрос много лет занимает: Почему корова какает лепешками, а коза – горохом? Часом не знаешь? Ты же у нас эрудит.
Демидов явно обрадовался такому повороту в разговоре.
Вздохнув с облегчением, он сделал задумчивое лицо, потом напрягся, словно примеривал на себя роли коровы и козы в нужный момент. Наконец, после долгой паузы, сдался:
-Почему?
- Вот видишь, ты даже в говне не разбираешься, а учить меня вздумал!
Победоносно завершив эту дуэль, Иван Иванович с удовольствием закурил вторую папироску.
Демидов нервно достал из нагрудного кармана бумазейной рубашки часы на цепочке. Открыл крышку, посмотрев на циферблат и зло проворчал:
-Некогда мне тут с вами, бездельниками, штаны протирать. Шабаш, домой пора! - и вышел, громко хлопнув дверью.
Его шарканье еще долго отзывалось гулким эхом в просторном помещении пожарного депо.
Если раньше меня эти словесные ристалища ветеранов забавляли, то в этот раз напрягли.
Дедушка Демидов предстал передо мной сегодня не в лучшем своем образе.
-Такие перцы в тридцать седьмом писали доносы на своих коллег и соседей, - подумал я.
Иван Иванович будто уловил мою мысль.
- Он не всегда был таким,- заметил дядя Ваня. - Знавал я когда-то совсем другого Демидова - веселого, остроумного, напористого, который на лету подметки рвал. С восьмиклассным образованием взяли его на завод сначала кладовщиком, потом, окончив курсы, стал работать нормировщиком. Из кожи вон лез, чтоб заметили. Хороводил среди молодежи, в партию вступил. Больно хотелось ему стать пусть маленьким, но начальником. А партбилет в те времена был пропуском к руководящей должности. Учился охотно, чтобы цели своей достичь. С утра до вечера на заводе, а ночью грыз гранит науки. В конце - концов добился он, наконец, вожделенного. Как одному из лучших пропагандистов предприятия партком доверил ему руководить нашей многотиражной газетой. И, надо сказать, оказался Демидов в нужное время на нужном месте.
Было заметно, что Сухов с удовольствием вспоминал те годы.
-Но прошло несколько лет и все заметили, что изменился наш редактор до неузнаваемости. Нос задрал, свысока смотреть начал, поучать. Короче, пупом земли себя почувствовал. Со временем его высокомерие стало просто нетерпимым и люди стали этого «туза» сторониться. Многих хороших товарищей растерял он тогда, в том числе и почти весь свой рабкоровский актив.
Тут дед глубоко вздохнул и, с остервенением раздавив в пепельнице потухшую папироску, продолжил.
-Чтоб из обоймы не выпасть, Демидов готов был изображать массовку на митингах, выступать на собраниях с разного рода дутыми починами, проявлять «классовую бдительность». То есть писать доносы на коллег и знакомых в соответствующие органы. В этом деле он был впереди планеты всей. Хлебом его не корми, а дай с какой-нибудь инициативой с трибуны выступить. Лишь бы начальство заметило. Прокукарекает, а там хоть трава не расти.
Когда дядя Ваня говорил об этом, у него даже голос изменился, стал более жестким. Не язвительным, нет, а именно жестким.
-Несколько раз пытался я с ним поговорить по душам, но он собственный культ личности в себе взрастил, считает, что просто завидую ему.
На этом месте старик внезапно замолчал, будто споткнулся.
Я не решился вставить слово. Будто чувствовал, что это еще не конец истории.
-С тех пор только жена его и терпит. Славная женщина, добрая, верная, заботливая, прекрасная хозяйка. Ее первый муж рано умер, осталась она одна с маленьким сынишкой на руках. Тут наш ухарь и подкатил к ней. Повезло ему с супругой, он как у Христа за пазухой живет. Она – единственный человек, к мнению которого этот Нарцисс прислушивается.
Сухов махнул рукой, будто решил отогнать от себя воспоминания.
Через мгновение передо мной сидел уже совсем другой дядя Ваня.
В свойственной ему ироничной манере дед задал вопрос, на который сам же и ответил.
-Почему, думаешь, он весь пожелтел? Это от чувства собственного превосходства, которое уже много лет гложет его. От того и желчь и забурлила. Гордыня Демидова обуяла. Никак он с ней совладать не может. Сам себя человек травит!
Но Иван Иванович изменил бы себе, если бы напоследок не припечатал своего извечного оппонента, добавив с сарказмом:
-Правда, иногда, когда совсем уж борзеть начинает, приходится щелкнуть его разок-другой по носу, вот как сегодня. Чтоб на грешную землю спустился, не витал в облаках, не строил из себя херувима.
-Дядя Ваня, однако, сурово ты с ним обошелся,- заметил я.- А ну как опять начнет кляузы строчить, нервы трепать?!
Иван Иванович хитро прищурился и изрек на прощание:
- В моем возрасте бояться поздно. Остается только жить в свое удовольствие!