I. "ДВА ПОЭТА" – "Михаил Озмитель и Леонид Симонович-Никшич"
Да, что и говорить, странное было тогда время. Надо же: человек окончил два университета, работал в Иностранке и Научно-исследовательских институтах Академии Наук СССР (ВГБИЛ-е, ИНИОН-е, ВИНИТИ, Инславе), готовил диссертацию по Югославской поэзии XX века и вдруг, всё это бросил, сильно и окончательно запил, ушел со всех этих высокопрестижных в интеллектуальных кругах мест - и теперь сидел Ночным Сторожем в Школе Бальных танцев в старинной резной деревянной усадьбе на Оленьих прудах в Сокольниках . . .
Причем, бросил он не только академические институты и весь этот круг новой пусть и не совсем русской, но всё же - интеллигенции, и сдружился с компанией каких-то пьяниц и, как стали называть их позже, "лузеров", "пролов" и чуть ли не "бомжей"... И ведь нравилось ему. А почему и как, каким таким образом это всё произошло? Как это всё могло случиться? Как, как?... А разрешите задать вам обратный, так сказать, вопрос: - А как молодой человек королевской крови, принц Гарри, вдруг бросил высший свет и погрузился в пьянство и какой-то дикий загул в компании Фальстафа, Пойнса, мистрис Квикли и прочих таких же гуляк и пьяниц?
Да что их английский принц Гарри, ведь и наш Гарри - русский, поступил точно так же. Да и сам Шекспир, устами своего героя заявляет:
. . . Я знаю всех вас, потому и стану
Потворствовать безпутному разгулу,
И в этом буду подражать я солнцу,
Которое зловещим, мрачным тучам
Свою красу дает сокрыть от мира
Презренной высшей англицкой элиты,
А эти, пусть пьяны, и пусть небриты,
Но искренни и честны, и просты,
И нет им дел до внешней красоты –
Они все бражники: смеются и гуляют,
И эля по две пинты выпивают,
Читают вдохновенные стихи
И обрезают ваши кошельки . . .
– так обстояло дело с шекспировским принцем Гарри... В какой-то миг он возненавидел всю эту аристократическую нечисть и решил, что лучше и веселей иметь дело с т. ск. нечистью простонародной . . .
Ну, так вот... Примерно то же самое произошло и с нашим героем в конце 70-х - начале 80-х годов XX века. и тут надо помнить, что, например, ИНИОН АН СССР, да к тому же "Отдел зарубежного литературоведения" считался очень, если так можно выразиться, "аристократическим местом". Это же была тогдашняя элита интеллигентно-интеллектуального мира... И нате вам - Ночной сторож!..
Да и все его тогдашние друзья, такие как Михаил Озмитель, никак не могли понять такого странного и дикого поступка нашего героя. А я вам скажу: тут и понимать нечего... Достаточно сравнить стихи того и другого. Потому что Михаил Озмитель, как и многие филологи, тоже пишет стихи.
Вот такие:
Живым теперь плохой я собеседник
они меня всё реже понимают.
Беспомощна их речь, -
Мы говорим о снах,
о памяти, о чувствах и прозреньях...
Ах, как они невнятно говорливы!
И чаще я всего лишь соглядатай
слововерченью тех, кто хочет,
кто желает
проникнуть глубже ритма лёгкой ряби
бемолей и диезов в правой части
вселенского органа,
кто боится
звучания услышать полноту,
приникнуть к рокоту молчанья,
увидеть мрак
столь ослепительный, что глаз
уже не можешь заслонить ладонью.
Как объяснить течение дерев
из почв подзолистых, песчаников, суглинков,
из мусора к небесной тверди?
Как рассказать, что свет стремится в солнце,
сгущается в светиле и взрывает
его на блёстки
изначальной тьмы.
Tatiana Harris Хорошо-то как.
Anna Asamoah Чем дальше идем по жизни, тем больше одиночества. Ну почему так??
Бахтияр Койчуев Миша, сильно и как-то печально...Пишешь, живёшь... Уважаю и прошу: держись... Пиши.. живи....
Константин Караханиди Миша,добрый вечер. Можно твои стихи перенесу на страничку ФБ журнала "Литературный Кыргызстан". Пожалуйста.
Михаил Озмитель Дорогой Костя, коль скоро я здесь это опубликовал, то с этим можно поступать как угодно.
Igor Mikhailov Когда человеку кажется, что все идет наперекосяк, в его жизнь пытается войти нечто чудесное ...
И хотя по грустному настроению и отчуждению от мира тоже отчасти похоже на шекспировского принца Гарри, но всё-таки «отчасти». Да и заумно очень. Из-за т. н. «филозофичности» настоящая грусть, тоска пропадают. Впрочем, Озмитель всегда любил читать Шекспира, а того тоже, так сказать, периодами заносило . . . .
Анара Секеева Не старейте, Миша, никогда!
Да, конечно, здесь на "Портрете Художника на фоне гор" Озмитель уже не тот. Это Озмитель 2020 года. А вот Озмитель молодой, Озмитель в общаге МГУ. Есть, конечно, разница.
«... Шёл 77-й год...»
Да, что и говорить, во время учёбы на факультете МГУ, Миша тоже любил пображничать . . .
Тут ещё комменты интересные:
Елена Быкова а у кого безумствовала скрипка?
Михаил Озмитель Paganini
Елена Быкова а слушали в чьём исполнении?
Михаил Озмитель Alexandre Dubach (violin) Orchestre Philharmonique de Monte-Carlo Michel Sasson (conductor) ...
Елена Быкова в клубе МГУ слушала Когана-старшего...
Елена Быкова повезло... вязала заказ зав.клуба
Михаил Озмитель мне не доводилось Когана, только Ойстраха в нашей киргизской провинции )
Елена Быкова они разные такие...Коган маленький, худенький в брюках на помочах и поэтому смотрятся короткими, особенно, когда подпрыгивал во время игры... мне хотелось плакать и обнять его... напоминал Чаплина
А вот, что сам Озмитель писал в те далекие 70-е не в стихах, а в прозе:
Михаил Озмитель. Слово перед стихами. Игорь Бухбиндер
Игорь Бухбиндер* был особым героем в литературной жизни г. Фрунзе конца 60-х начала 70-х годов. Стихи. Игорь Бухбиндер Я познакомился с ним в литературном объединении, которое вел Лев Аксельруд. Это литературное объединение обживалось и обихаживалось во Дворце культуры завода им. Ленина, который ныне, как я слышал, принадлежит секте Василия Кузина.
Литературная студия ютилась где-то на третьем или четвертом этаже, в комнате со множеством стульев и большими напольными часами с бронзовым маятником, которые умудрялись похоронно бить каждый раз, когда ты дочитывал последнюю строку своего опуса, затем следовало траурное молчание слушателей, – часы обладали неплохим эстетическим вкусом и никогда не ошибались.
Я, правда, полагаю, что мы просто не обращали внимания на бой часов, когда читались хорошие стихи…
Часы никогда не прерывали Игоря.
В том лит.объединении были: Борис Коган, Юрий Медных, Анатолий Абдурахманов, Юрий Богомолец, Любовь Данильченко, Александр Никитенко…
Игорь был особенным… Особенным своей биографией (слухи о том, что сослан без права выезда в Киргизию**); особенным своей белой с высоким воротником рубашкой, всегда бывшей трехдневной свежести… Выделялся тем, что никогда не вступал в споры по поводу чужих стихов, очень внимательно слушал отзывы о своих, и никогда не делал, в отличие, например, от меня, никаких поправок. Так, припоминается, многое было сказано по поводу словосочетания «на дне ночей» («Не судьба») – «день» или «дно»? – упражнялись мы. Он слушал, кивал головой, улыбался и оставил все как было.
Уникальным, между тем, делала его поэзия – его собственные стихи и его гений находить самые малые искорки истинной поэзии в написанном другими… Только стихи Асадова вызывали у него отрицательную оценку, в остальных случаях он либо молчал, либо хвалил.
Я был тогда намного моложе Игоря, для пятнадцатилетнего подростка такое внимание очень и очень много значили. Ему нравилось, как я читал стихи, он всячески, как я сейчас понимаю, подталкивал меня к переводам с английского, поэта из меня не получилось, меня слишком увлекали другие, внешние вещи, но благодаря Игорю я навсегда полюбил good old King’s English. До сих пор помнятся строки из стихотворения, которое мы переводили вдвоем: «The crystal ship is being filled // With thousand girls and thousand thrills… There are million ways to spend your time // When I get back I’ll drop a line».
Последний раз мы виделись в начале восьмидесятых, за время моей учебы он женился, у него появился ребенок. Все так же работал на Фрунзенской ТЭЦ.
Но с семейной жизнью что-то не ладилось, что было неудивительно при его приверженности свободной жизни. К тому же открылся туберкулез, и он временно переехал в общежитие ТЭЦ. Для меня, никогда не бывавшего в рабочих общежитиях, все там: и четыре койки, и тумбочки в изголовьях коек, сосед, спящий после ночной смены, консервные банки, используемые для пепельниц, – показалось тяжелым и больным. Впечатление это еще больше усиливалось тем, как выглядел Игорь, – еще более похудевший… Мы быстро выбрались из общежития и пошли в ближайшую забегаловку заниматься любимым делом – пить портвейн и читать стихи…
Но, назад – в начало семидесятых, когда никто еще не собирался умирать, а напротив, все были устремлены к лучшему и новому, которое, казалось, вот-вот наступит – стоит лишь найти правильную рифму и ритм, опубликовать полных Пастернака, Мандельштама и Ахматову… свободно прочесть «Бабий Яр» Евтушенко…
В то время во Фрунзе устраивались так называемые литературные чтения, на которые обычно приглашались официально признанные и печатающиеся поэты и прозаики, с одной стороны, а с другой – члены разных лит.кружков и объединений («Алые зори», «Рубикон», «Тулпар») и примкнувшие к ним любопытствующие…
Так в малых провинциальных масштабах осуществлялось общесоюзное противостояние, в котором главным эстетическим критерием была возможность официально публиковаться.
Помню одну такую встречу в журнале «Литературный Киргизстан», там с «официальной» стороны были прозаик Евгений Колесников и поэтесса Светлана Суслова и, кажется, Вячеслав Шаповалов. С нашей же – была разношерстная компания не совсем трезвых и рвущихся в бой ниспровергателей, среди которых наиболее резвым и отчаянным критиком был Боря Коган. Но мы были сильны не только критическим настроем, у нас был сильный аргумент – тишайший Игорь, его стихи, прочитанные негромким голосом не могли быть раскритикованы «за слабую образность», «неудачную рифму» и «незнание классики».
Ему надо было сказать: «Игорь, мы тебя не печатаем, потому что ты политически неблагонадежен». Этого-то наши оппоненты сказать не могли, потому что сами себя числили по ведомству свободомыслящих, но не диссидентов. Поэтому прозвучало то, что, в конце-концов, и должно было прозвучать, именно этого мы ждали и добивались: нас, а значит, и Игоря, стали обвинять в поэтической неграмотности! Тут мы смогли выпустить все накипевшее, привели давно и тщательно подобранные ошибки из опубликованного наших «старших друзей». Был просто замечательный скандал, с матами, благородным негодованием, коллективным выходом из зала, покупкой портвейна и стихами в Дубовом парке до самого утра!
Страдал от таких встреч, конечно, добрейший Лев Моисеевич Аксельруд***, который нес за нас ответственность и мог попросту потерять тот небольшой, но такой нужный заработок, который давало руководство студией. Впрочем, он нас никогда долго не сердился, потому что поклонялся одному – поэзии, и ради нее готов был жертвовать всем остальным.
Это было не той ночью, это было другой, когда мы как-то особенно хорошо засиделись во дворце культуры, и вышли из него в двенадцатом часу на свежий воздух, под полную луну, в апрельскую ночную свежую зелень. И уже все «Киргизское крепкое» было выпито, и уже делили затяжки сигарет… Мы прошли на недостроенный железнодорожный мост через улицу, и оттуда Игорь, в ослепительно белой под лунным светом рубашке откинув горбоносую голову к небу читал эстонца Руммо, читал японские трехстишия:
За ночь вьюнок обвил
Бадью у моего колодца…
Наберу воды у соседа.
И всем казалось, что радость будет, что в тихой гавани все корабли… И нам казалось, что вот-вот, настанет утро и никто не будет нарушать прохладную нежность вьюнка, чтобы залить хоть водой злое похмелье.
* Стихи Игоря даны согласно сохранившимся у меня оригиналам. Исключение составляет стихотворение «След человека», которое я позаимствовал на сайте http://www.mse.ru/diogen/buchbinder.htm. Там даны те же стихотворения, что и в моем списке. Хочу отметить лишь одно существенное разночтение: в стихотворении «Не судьба» Диогенов Портал дает «О, сестра моя – нежданна и остра», я же воспроизвел то, что имеется в моем варианте и что слышал в его собственном чтении.
** Какие-то сибирские, дальневосточные связи у Игоря, безусловно были, об этом свидетельствует найденное мною стихотворение Сергея Шешолина:
ПАМЯТИ И. БУХБИНДЕРА
Этим вечером пахучи травы, провожая брата, — он ушел;
вот следы его остыли, вот крыло в огне заката, — он ушел.
Темным вечером осенним шел он к нам стихотвореньем, жив был мир…
Хоть не верится нам в это, он и вправду был когда-то, — он ушел.
Шел по ржавому железу, ноги до крови порезал, как слепой…
Он не вынес боли мира, что валялся виновато, — он ушел.
Не завидуй уходящим и о доле их горящей не жалей!
Не тобой дано навеки, не тобой навеки взято, — он ушел.
Северный Диван
*** К сожалению Льва Моисеевича Аксельруда тоже нет с нами… »
Да, конечно, что и говорить: "Стареем". Но всё же очень по-разному стареем.
Сильно, конечно, изменился . . .
Очень сильно... Но и тогда, в 70 - 80-х годах мы были тоже очень сильно и очень разные: я писал стихи, и Озмитель писал стихи. Его стихи я привёл. Грустные и печальные. конечно. Но слишком филологические. А у меня тогда были тоже грустные, но грустные по-другому. Как сказал поэт о другом поэте:
. . . Грусть. конечно, была,
Но не эта . . .
Мрачная тогда была у меня грусть, а кругом гудела русская метель, и мне всё хотелось –
Ей во след полететь, помчаться,
По разбойному засвистеть . . .
Что же, скоро, быть может статься,
Мне назначено помереть.
Но ни это... Ни край могилы . . .
Ни пурги поминальный путь . . .
Что же мне не хватает силы
В эту ночь за пургой шагнуть
И помчаться, и закружиться.
И лететь, распластав крыла,
И с метелью гудящей слиться,
Раскаленною до бела . . .
И взмывая в небо, и навзничь,
Запрокидываясь, до тла
Сжечь крыла, сжечь крыла, и падать,
Чтоб летела в зенит луна,
И пурга, и черные дебри,
И безумный, дикий разгул,
Что б взметались в метель деревья,
Черный ветер чтоб дул и дул,
И кричал, и рыдал, и плакал,
И вдали как бы хохотал,
И летел, возносясь из мрака
Бесов пушкинских карнавал . . .
Но я увлекся. А кто во всём этом виноват?
Да всё он же – «Наше всё» – Александр Сергеевич Пушкин. Да, сильно страдал и терпел тогда наш Александр Сергеич. А теперь вот мы страдаем. И поэт Михаил Озмитель, и поэт Леонид Симонович-Никшич . . .
II. "Образ метели с Русской поэзии -2" – "Вяземский, Пушкин и другие"
Да, что и говорить, очень и очень близка мне эта тема русской зимы и буйной русской метели. Причем, иногда встречаешься с ней даже в довольно неожиданных местах. Случайно открыл в Интернете статью «Готовимся к ЕГЭ по литературе. Образ метели в поэзии». Читаю: «Поговорим сегодня о поэзии. В центре нашего внимания будут стихотворения П. Вяземского «Метель» и А. Пушкина «Зимний вечер».
Мотив метели, снега ввел в русскую поэзию П. Вяземский, создавший стихотворение «Метель»:
День светит; вдруг не видно зги,
Вдруг ветер налетел размахом,
Степь поднялася мокрым прахом
И завивается в круги.
Снег сверху бьет, снег веет снизу,
Нет воздуха, небес, земли;
На землю облака сошли,
На день насунув ночи ризу.
Штурм сухопутный: тьма и страх!
Компас не в помощь, ни кормило:
Чутье заглохло и застыло
И в ямщике и в лошадях.
Тут выскочит проказник леший,
Ему раздолье в кутерьме:
То огонек блеснет во тьме,
То перейдет дорогу пеший,
Там колокольчик где-то бряк,
Тут добрый человек аукнет,
То кто-нибудь в ворота стукнет,
То слышен лай дворных собак.
Пойдешь вперед, поищешь сбоку,
Всё глушь, всё снег, да мерзлый пар.
И божий мир стал снежный шар,
Где как ни шаришь, всё без проку.
Тут к лошадям косматый враг
Кувыркнется с поклоном в ноги,
И в полночь самую с дороги
Кибитка на бок — и в овраг.
Ночлег и тихий и с простором:
Тут тараканам не залезть,
И разве волк ночным дозором
Придет проведать — кто тут есть?
Теперь возьмем для сопоставления стихотворение А. Пушкина «Зимний вечер»:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Начало стихотворения – это описание вьюги, к которой прислушивается лирический герой, находящийся в это время в доме. В этом заключается главное отличие двух стихотворений: что бы ни происходило во дворе, лирический герой Пушкина в безопасности, хоть и сама лачужка «ветхая». В связи с этим образ домика, избушки приобретает здесь важную смысловую нагрузку – именно он как бы противостоит разгулу стихии.
Метель как бесовская сила выведена Пушкиным в другом стихотворении – «Бесы»:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
«Эй, пошел, ямщик!..»
– «Нет мочи: Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы.
Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон – теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой».
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали… «Что там в поле?»
– «Кто их знает? пень иль волк?»
Вьюга злится, вьюга плачет;
Кони чуткие храпят;
Вот уж он далече скачет;
Лишь глаза во мгле горят;
Кони снова понеслися;
Колокольчик дин-дин-дин…
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
Реальной картине поездки ямщика и путника противопоставлена потусторонняя картина разгула стихии, метели, вьюги, напоминающей разгул именно бесовских сил. Причем сами потусторонние силы становятся героями стихотворения: «закружились бесы разны», «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают», «мчатся бесы рой за роем». Автор акцентирует внимание на путниках и лошадях, подчеркивая, что странники сбились с дороги – с пути, – им страшно (отсюда и лексический повтор («страшно, страшно поневоле»). А кони – самый чуткий ориентир, по ним и определяем состояние ездоков (Проследи это по тексту стихотворения!) Не менее важен колокольчик, который как будто берет на себя охранную функцию, поэтому мы его даже слышим («динь-динь-динь»).
Метель как символ обреченности звучит в стихотворении М. Лермонтова «Метель шумит и снег валит».
Метель шумит и снег валит,
Но сквозь шум ветра дальний звон
Порой прорвавшися гудит;
То отголосок похорон.
То звук могилы над землей,
Умершим весть, живым укор,
Цветок поблекший гробовой,
Который не пленяет взор.
Пугает сердце этот звук
И возвещает он для нас
Конец земных недолгих мук,
Но чаще новых первый час…
Достаточно мрачное стихотворение, даже выбор художественных средств передает общую безнадежность. Здесь и «отголосок похорон», и «звук могилы», и «цветок гробовой». Метель не преображает все вокруг – а губит, поэтому предвещает она не конец «земных мук», а начало новых» – заканчивает автор статьи «Готовимся к ЕГЭ по литературе. Образ метели в русской поэзии».
Да, Лермонтов, конечно, самый мрачный. Но мрачность Михаила Юрьевича всегда была глубинная, философская, или, как любит говорить Александр Андреевич Проханов, «метафизическая».
А вот, у меня, точнее у нашего героя – Ночного сторожа, в 80-х годах, мрачность и вообще «пессимизм» были не в философии, не в метафизике, а в движении, в битве Белого и Черного, Надежды и Отчаяния, Света и Тьмы. И всё это происходило в белом летящем снежном движении –
… Чтоб летели, гудели ели . . . .
Только нет, они не летят,
Отгудели мои метели
Мои вьюги в сугробах спят.
Неужели же этот ветер
И пурги ледяной занос
Без меня, за меня ответят
На проклятый судьбы вопрос.
Неужели дым папироски
Улетая в пургу и мрак,
Завивается знак вопросом:
Неужели делу «табак»?
Дверь толкнуть, и в логове жутком,
Где танцуют, пьют и поют,
Повстречаться в тумане мутном
С теми, что нам судьбу куют.
Неужели лишь миг осталось,
Папироску не докурив . . .
Неужели тройка умчалась,
Неужели же черных грив
Улетающих в мрак метели,
Не настигнуть и не догнать,
Что ж ты ноченька не ответишь?
Иль не хочешь ты отвечать?
И в глаза мне кидая снегом,
Завивая в жестокий смерч,
Отвечает безумным смехом,
Предрекая в сугробах смерть.
Или гривы развив по ветру,
Снег бросая из-под копыт,
Мимо лиственниц, елей, кедров
Не моя ли душа летит?!..
И несутся, летят и скачут,
Миг один, пропадут во мгле,
Колокольчик звенит и плачет,
Иль то видится мне во сне
Сон иль явь, только Черный всадник, -
Развевает плащ по ветру,
Он несется на ночи праздник,
Он загонит коня к утру
Да, сколько мы тогда все пили… И я, и Озмитель, и Гронзов, и Шмурдян, и Петя Кулунков, и Андрей Петров, и многие другие непутевые русские люди. Но не только мы, несчастные и никому неизвестные, но и наши великие патриоты. Владимир Крупин пишет:
В нижнем прокуренном буфете (Центрального Дома Литераторов – Л.Д.С-Н) меня окликнул мрачный поэт Юрий Кузнецов. Поэты его побаивались или заискивали перед ним. То и другое было не по нему, я же был прозаик, да к тому же еще в более отдаленные годы мы вместе работали в издательстве «Современник» и не читали друг у друга ни строчки. Да и зачем читать что-то у человека, с которым и так хорошо?
– Ты когда-нибудь купал женщину в шампанском? – спросил меня Юра.
– Еще нет.
– А что? С книги можно. (То есть с гонорара за книгу.)
– С книги, может быть, а вот с премии не потянуть. Я сейчас, как лауреат года, премию получил – слезы! Такую и домой не понесешь, только пропить. Тебе чего заказать?
– Только не шампанского. Хотя, – Юра опять задумался, – ничего в этом купании хорошего нет. Женщина же будет липкая вся, ее же надо будет потом обмывать, косметика потечет...
– А ты в сухом купай.
– Все равно же мокрая. Ну что, пару ящиков хватит. Тут, брат, гусарить надо до конца, тут надо ее туфелькой шампанское черпать и пить. Но, конечно, надо, чтоб и она была на взводе и чтоб сам был в полном порядке. Трезвый же не будешь из туфли пить. Ну что, брат, заказывай.
А дальше... дальше все было, как в стихах Юрия Кузнецова:
С бледным лицом возвращаюсь
К законной жене.
Где я напился?
На дне, дорогая, на дне.
Да, на дне, дорогая,
На дне . . .
На дне – тогда все мы жили, и известные, и неизвестные. А почему? Вы думали когда-нибудь, почему? А всё просто: потому что нас всех убивали – кого отравой и ядом, как Булгакова, кого травлей и пыткой, как Есенина, кого из электрички на ходу ночью выбрасывали, как Кедрина… И всё было не где-нибудь, а в нашей с вами, зимней, охваченной полыхающей, пушкинско-блоковской метелью – Святой и блаженной стране – России. Ибо такова загадочная русская душа, и ещё более загадочная русская судьба:
Ночью, где-то между тремя и четырьмя часами, посещает меня теперь некое «откровение»… Вдруг вижу эту нашу Третьеримскую Московскую Тьму, и Свет в ней, вдалеке, и ангелы летят и машут, машут крылами в белой московской метели. Так и вижу всё:
Ночь. Тьма. Метель. Россия.
И шум и трепет белых крыл,
И сквозь метель идёт Мессия
Собрать всех тех, кто трудно жил.
Писал стихи, рассказы, песни,
Страдал, смеялся и любил,
И в «Шайбе», что на Красной Пресне
Среди народа водку пил.
И брел потом в шальной метели,
Посеяв шапку и пальто,
И всё пытался через щели
Пролезть невидимо в метро
В метро, конечно, не пускали:
Без шапки, без пальто нельзя.
Буянить стал, тот час связали
Явившись, «три богатыря»…
А дальше было всё по плану:
Засунут в черный воронок,
И пой про снег и Магаданы,
Про безконечно долгий срок.
И я там был, и пил, и плакал,
Среди народа пел и жил,
И не пинал ногой собаку,
А всех бездомных псов любил
Но как-то раз, освобожденный,
Раздетый, как и привели,
Я встал коленопреклоненно
Пред Русским Храмом на Крови.
Здесь невозможное возможно,
Здесь невозможное – всегда.
И светит нам в тоске острожной
Всем Вифлеемская звезда…
Метель кружится, нарастает,
И памятник стоит во мгле,
И вдруг пошёл, и вдруг шагает
По Пироговке в снежной тьме:
Идет, а рядом кот и тощий
В пенсне разбитом господин,
Выходит в снежной мгле на площадь,
Из самых адовых глубин . . .
Россия. Господи, Россия –
Невероятная страна
Деревни, речки, тьмы лесные,
Поселки, веси, города…
Всё пропадает вдруг в метели,
И только странники бредут
И сколько их в постели белой
Покой свой вечный обретут…
Среда, 7 сентября 2018 года, 16.13
А есть и такие стихи про метель:
Николай Боголюбов
13 февраля, 00:42
ПОД СНЕГОМ
Засыпает снегом дело ленина…
Злые языки мне говорят,
Что не станет скоро обнуленина,
Будет настоящий город-сад.
Ох, не верю сабелькам клокочущим,
На испуг кого ты здесь возьмёшь?!
Недостойны истинного зодчества
Души, воплотившиеся в ложь.
Из зеркал палач меня преследует,
Дуракам – колпак и борода…
Целый век горит над непоседами
Кровожадно-красная звезда.
Вряд ли раны вьюгой забинтуются,
Хлещет кровь со стен календаря…
Вся страна шагает в зад по улице
Имени вандала-упыря.
12.02.2021г.
III. И снова "Бесы" ("Пушкин, Шекспир, Достоевский, …")
Да, что и говорить, на тему «бесов» и снежной бури многие гении писали в литературе. Вот и Достоевский с Шекспиром тоже. Федор Михайлович пишет:
“Что она, книжка? Она небылица в лицах! И роман вздор, и для вздора написан, так, праздным людям читать: поверьте мне, маточка, опытности моей многолетней поверьте. И что там, если они вас заговорят Шекспиром каким-нибудь, что, дескать, видишь ли, в литературе Шекспир есть, — так и Шекспир вздор, все это сущий вздор, и всё для одного пасквиля сделано!” («Бедные люди» 1; 70).
“Достоевский и Шекспир — явления самые родственные, — писал Л. С. Выготский, — При чтении обоих ощущается трагическая бездна — не в сознании, а в художественном ощущении. И там и там речь идет о роковых страстях, порожденных “древним хаосом родимым”. У обоих мы встретим полное и совершеннейшее изображение человеческих страстей, возобладавших над человеческой волей. “Не человек владеет ими, а они владеют им — и несут его, и роняют, и возносят; и крутят и мечут человеческую волю. Таков и Гамлет, и Макбет, и Лир. Таков и Раскольников, и Ставрогин, и Мышкин, и Карамазовы”.
Исследователь творчества Достоевского Криницын А.Б. в своей работе «Шекспировские мотивы в романе Ф.М. Достоевского "Бесы"» пишет: "Это без направления и вековечное и удержалось... Вся действительность не исчерпывается насущным, ибо огромною своею частью заключается в нем в виде еще подспудного, невысказанного будущего слова. Изредка являются пророки, которые угадывают и высказывают это цельное слово. Шекспир — это пророк, посланный Богом, чтобы возвестить нам тайну о человеке, души человеческой. (11; 239).
В Петропавловской крепости Достоевский с увлечением читает прозаические переводы Шекспира, выполненные Кетчером (все исторические хроники, 3 трагедии). По возвращению же из ссылки он сближается с Аполлоном Григорьевым — переводчиком и страстным пропагандистом Шекспира.
Достоевского, несомненно, привлекал причудливый алогизм душевных движений у героев Шекспира, когда их действия оказываются совершенно непредсказуемыми (поведение Настасьи Филипповны на своих именинах в первой части), отсутствие обусловленности их средой. Близко ему было сочетание у Шекспира высокого трагизма и гротеска.
Ради драматических эффектов и Шекспир, и Достоевский часто даже жертвуют правдоподобием и пренебрегают сюжетной мотивацией»
Вообще, я должен сказать, что образы чертей и бесов всегда сильно волновали русских писателей и поэтов. И тогда, и сейчас. Все мы знаем прекрасное стихотворение Пушкина, которое так и называется: «Бесы».
А вот его «продолжение», написанное поэтом Валерием Хатюшиным:
12 января 2017 г.
БЕСЫ
Бесконечны, безобразны…
А.С. Пушкин
Неотступно, неустанно
травит нас эфирный яд,
и, гнусавые, с экрана
смачно бесы голосят.
Словно вырвавшись из бездны
в предвкушенье барыша,
воют бесы, стонут бесы,
извиваясь и дрожа.
Ржут, свободные, ликуют,
в лики скорбные плюют,
то Чубайса коронуют,
то детей распродают…
Свет померк от воплей рока.
Скотский блеск у них в глазах…
И антихристово око
в голубых парит лучах…
* * *
И ещё одно «метельное» стихотворение:
Валерий Хатюшин
Вьюга, вьюга, февральская вьюга,
двадцать первого года вьюгА…
Ночь и ветер. Ни брата, ни друга.
За окном — только снег и пурга.
Только ветер. Ни брата, ни друга.
Только снега летящая муть.
Заунывная серая вьюга.
Ни уйти никуда, ни уснуть.
Ни увидеть в окно человека…
Все пути завалили снега…
Двадцать первого года и века
ледяная вьюгА и пурга…
12–13 февраля 2021
* * *
А это уже писал Л.Д. Симонович-Никшич:
Вьются бесы, скачут бесы,
Ночь темна, метель бела,
Ведьмы мчатся по-над лесом –
Только свищут помела,
Свищут, прыгают и скачут,
Шаг вперед и два назад,
То хохочут, то заплачут,
Завывают и свистят . . .
И летит, летит позёмка
В бледном свете белых фар,
И сверкает в перепонках
Крыльев инфернальных пар . . .
Вьются бесы, мчатся бесы,
Меж облак летит луна,
БМВ и Мерседесы,
Наугольники, отвесы,
Клювы, крылья, помела . . .
И снова:
Скачут бесы
Виктор Жижирин
Скачут бесы на майдане
И гогочут невпопад:
Кто не скачет, тот не с нами
А кто с нами – прямо в ад.
Президент их бесноватый,
Новоявленный Нерон.
Полстраны пожёг и штатам
Остальную прОдал он.
Порошенки, коломойки –
Пешки в дьявольской игре:
Сделать из страны помойку,
Как Россию в Октябре.
Поднимайся Украина,
Время убирать укроп.
Разгибайте ваши спины,
Загоняй фашистов в гроб.
А вот и «наши оппоненты»:
Стихи Дмитрия Быкова
Мчатся тучи, вьются тучи
над равниною пустой.
Не сказать, что стало лучше,
Но закончился застой.
Президент сказал Китаю
Фразу, главную в году –
Типа я не исключаю,
Что на выборы пойду.
Тут премьер сверкнул очами
И в ответ сказал врачам –
Мол, и я не исключаю!
Да и кто бы исключал?
И хоть клятвой я считаю
Слово, данное врачу,
Но и данное Китаю
Я принизить не хочу!
Неужель решатся оба
Предложить себя стране,
А не править ей до гроба,
Как случилось в Астане?
Отступил от роли кто-то
В нашем околоноля —
Обнаружилось болото
Там, где твердая земля.
Зыбко, вязко, мутно, стыдно
И смешно по временам.
В поле бес нас водит, видно,
И кружит по сторонам.
Мчатся бесы в путь полнощный,
Как бывало испокон,
И над ними самый мощный,
По прозванью Бесогон.
Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна...
Кто теперь главней и круче,
Непонятно ни хрена.
Всплыли прежние соблазны,
Словно воля на дворе.
Закружились бесы разны,
Точно листья в ноябре!
Глеб Павловский, Стас Белковский
И Чадаев-баловник
Дружно вынули обноски
Прежних жреческих туник.
Слышен визг "Единой Раши"
С подвываньями юнцов,
Мчатся "Наши", вьются "Наши",
Невидимкою Немцов...
Горе, малый я не сильный!
Съест упырь меня совсем!
Что же станется с Россией,
Коль расколется тандем?
Разделенье по Уралу,
Как мечталось на веку,
Чтобы Запад — либералу,
А Восток — силовику?
Низвергается Миронов —
Первой жертвой, так сказать...
Но важней для миллионов
Точно знать, кому лизать!
С визгом яростным и воем,
Как в атаку казаки,
Мы бежим к своим героям,
Дружно свесив языки.
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин.
Ничего не видят боле
Ни поэт, ни гражданин.
Этих свозят, тех разгонят —
В общем, кончился уют.
То ли Родину хоронят,
То ли замуж выдают.
Да, это вам не Пушкин . . .
А вот ещё один автор, уже о самом Пушкине. Автор - Андрей Козырев:
Бесы
Мчатся тучи, вьются тучи,
Пляшут быстрые лучи.
Небо бьётся, как в падучей,
Звёзды – как огни в печи.
Мчатся бесы, вьются бесы,
Пляшут, мечутся, плюют…
Сани по Руси небесной
Тело Пушкина везут.
Мимо площади Сенатской,
Мимо высей Машука
Мчится конь наш залихватский
Сквозь эпохи и века.
Буря мглою небо кроет,
Все дороги замело…
– Что вы, барин? – Бог с тобою!
Просто сердцу тяжело.
Громко цокот раздаётся,
Будто всё кругом мертво…
Конь летит, и бесы вьются
По-над холкою его…
– Скоро ль дом? – Не знаем сами!
– Ждут ли нас? – Должно быть, ждут!
Вечно по России сани
Тело Пушкина везут.
Гулко цокают копыта
По теченью наших спин…
И молчат, во тьме забыты,
Мёртвый дом и Сахалин.
Вся земля дрожит от гула,
У коня горит зрачок…
Вон Астапово мелькнуло,
Знать, конец уж недалёк…
Ни огня, ни слёз, ни веры, –
Крики, брань, кабацкий мрак…
Только возле «Англетера»
Спотыкнётся вдруг рысак…
– Скоро ль, братец? – Недалечко!
Только выедем с земли…
Лишь мелькнёт Вторая Речка
Там, за вечностью, вдали…
Больше нет на белом свете
Ни чудес, ни естества:
Наша жизнь – огонь да ветер,
Да слова, слова, слова!
Скачка, скачка без запинки,
Без кнута, без шенкелей…
Пушкин… Лёгкая пушинка,
Что небес потяжелей!
– Ждут нас? – Барин, всё в порядке!
Ждут покойнички гостей,
Всё отдавши без остатку
Да раздевшись до костей.
Плачут, пьют, тревожат бога,
Огоньки в глазах горят…
Бесконечная дорога
В рай бежит сквозь самый ад!
И ни песенки, ни сказки…
Мчатся кони день за днём…
– Я устал от этой тряски…
Скоро ль, братец, отдохнём?
…Полузвери, полубоги,
Мчатся тени– их не счесть…
– Скоро ли конец дороге?
– Барин, не серчай! Бог весть!
А вот и Великий Могол:
Скачут бесы
Владимир Могол
Скачут бесы, пляшут бесы.
Русь повержена во прах.
Лизоблюды-мракобесы
Приближают жизни крах.
Скоро, скоро недовольных
Ждёт иль дыба, иль костёр.
Скоро жизнь Народов вольных
Превратится здесь в позор.
Скачут бесы, пляшут бесы,
Насмехаясь над Страной.
Их шакальи интересы:
Люд спровадить на покой.
Извращённые идеи,
Бл.....о, жадность, сатанизм,
Подкуп, воровство, измена,
Властных лиц сплошной цинизм.
Безпардонная нажива –
Видно старческий маразм
Породил при виде злата
чести глубочайший спазм.
Нувориши отщепенцы,
Судьбоносные творцы
Нищеты Народов местных,
Геноцида удальцы.
Обнулители заводов,
Фабрик, сёл и деревень.
Обнулители России,
Чушь несущие и хрень.
Шизофреники от спорта,
Космонавты-холуи,
Депутаты-компрадоры,
Олигархи-щипачи.
Скачут бесы, пляшут бесы
На поруганной Стране.
Где б ещё такие скрепы
Разыскали бы оне.
Скачут бесы, пляшут бесы.
Золотишко льёт рекой.
А Народы, ... что балбесы,
Кормят деток лебедой.
В общем:
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин…
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
. . . . . . . . . . . . . . . .
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
А вот – снова Федор Михайлович. Вступает главный Бес:
Монолог Верховенского из "Бесов"
« — Слушайте, мы сделаем смуту, — бормотал тот быстро и почти как в бреду. — Вы не верите, что мы сделаем смуту? Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ. — У него хорошо в тетради, — продолжал Верховенский, — у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями, вот Шигалевщина! Рабы должны быть равны: Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот Шигалевщина! — Слушайте, Ставрогин: горы сравнять — хорошая мысль, не смешная. Я за Шигалева! Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только недостает, послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство. "Мы научились ремеслу, и мы честные люди, нам не надо ничего другого" — вот недавний ответ английских рабочих. Необходимо лишь необходимое, вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает и судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в Шигалевщине не будет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов Шигалевщина… »
Вьются бесы, скачут бесы,
Ночь темна, метель бела,
Ведьмы мчатся по-над лесом –
Только свищут помела,
Свищут, прыгают и скачут,
Шаг вперед и два назад,
То хохочут, то заплачут,
Завывают и свистят . . .
И летит, летит позёмка
В бледном свете белых фар,
И сверкает в перепонках
Крыльев инфернальных пар . . .
Вьются бесы, мчатся бесы,
Меж облак летит луна,
БМВ и Мерседесы,
Наугольники, отвесы,
Клювы, крылья, помела . . .
Да, много, очень много в России написано на тему «метели». Вот ещё один великолепный, истинно русский текст:
Филарет Чернов написал его в 1918 году. Текст, который пела Надежда Васильевна Плевицкая (он отличается от авторского текста Ф. Чернова):
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И печальные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
Ни пути, ни следа по равнинам,
По равнинам безбрежных снегов.
Не добраться к родимым святыням,
Не услышать родных голосов.
Замела, замела, схоронила
Всё святое, родное пурга.
Ты - слепая жестокая сила,
Вы - как смерть, неживые снега.
Замело тебя снегом, Россия,
Запуржило седою пургой
И печальные ветры степные
Панихиды поют над тобой.
ЗАМЕЛО ТЕБЯ СНЕГОМ, РОССИЯ
Слова и музыка Филарета Чернова (1878 – 1940)
Романс написан Филаретом Черновым в 1918 году в России и впервые опубликован в том же году в московской газете "Свобода". (См.: Замело тебя снегом, Россия: Об авторе легендарной песни эмиграции и о его поэзии // Русская мысль. 1997, 10 июля. Также в конце 1990-х на "Радио Свобода" прошла часовая программа, посвященная этому романсу). Но популярность романс приобрел не в Советской России, а у русской эмиграции первой волны, став ее неофициальным гимном. Его исполняли Надежда Плевицкая, Иза Кремер, Стефан Данилевский, Николай Гедда, Хор донских казаков Жарова, ... По этой причине Чернов, который остался в России, предпочитал особо не афишировать свое авторство.
И закончим эту метельную главу очень сильной русской поэзией:
В краю, где по дебрям, по рекам
Метелица свищет кругом,
Стоял, запорошенный снегом,
Бревенчатый низенький дом.
Я помню, как звезды светили,
Скрипел за окошком плетень,
И стаями волки бродили
Ночами вблизи деревень…
Как все это кончилось быстро!
Как странно ушло навсегда!
Как шумно — с надеждой и свистом —
Помчались мои поезда!
И все же, глаза закрывая,
Я вижу: над крышами хат,
В морозном тумане мерцая,
Таинственно звезды дрожат.
А вьюга по сумрачным рекам
По дебрям гуляет кругом,
И, весь запорошенный снегом,
Стоит у околицы дом…
Николай Рубцов (1936 – 1971)
Тут, в конце, видимо, нужно какое-то «послесловие», или что-то вроде эпилога. Только зачем?.. Ведь как красиво и пронзительно пишут люди о грусти и печали. А некоторые и на «социальное» даже переходят. Вяземский, Пушкин, Боголюбов, Хатюшин, Рубцов . . . Да и как не перейти, когда вот уже почти месяц валит снег и свистит метель. Замело тебя снегом, Россия, но всё идет и идет снегопад. И что там дальше – Бог его знает, и страшно бывает порой и даже жутко. Но в то же время и красиво. Так жутко, и так красиво –
Как бывает только в России,
Заметелит метель все пути,
И поют нам калики слепые
В белой вьюге псалмы на Руси . . .
Тут на одном из форумов встретился ещё один куплет непонятного происхождения:
Но ударят весенние громы,
И растопят громады снегов,
И услышим опять перезвоны
Всех твоих сорока сороков!
Да, конечно . . .
Да, конечно, конечно «ударят»,
Зазвучит, запоет, зазвенит …
Но пока что в блаженном угаре
Только белая вьюга летит.
Замело тебя снегом, Россия,
Волны снега идут и идут.
И в метели калики слепые
Похоронные гимны поют.
И никто тем слепым не поможет,
Не окликнут их, не позовут.
И они в этой вьюге острожной
Словно тени шатаясь бредут . . .
Иль мне кажется, или то ветер,
Иль то вьюги печально звучат?
Вдруг увижу в мгновенном просвете
На Кресте наш Спаситель распят . . .
Кровоточат глубокие раны,
Запрокинулась ввысь голова . . .
А вокруг белоснежным бураном
Смерть плетёт и плетёт кружева . . .