От призыва до дембеля Глава 8. Командировка

               
     Почти сразу после Мишкиного дня рождения, попрощавшись с личным составом взвода, уехал по замене в Венгрию, старший лейтенант Молоков. Солдаты были сильно удивлены, когда на его место был назначен не кадровый офицер, а лейтенант, выпускник Киевского политехнического института, со смешной фамилией Нестреляй. Здесь следует объяснить, что в большинстве высших учебных заведений страны имелись военные кафедры, и их выпускникам присваивались звания лейтенантов, а после этого они могли быть призваны на действительную воинскую службу. Служили выпускники военных кафедр два года, и в армии таких офицеров называли «пиджаками». Старослужащие солдаты на «пиджаков» смотрели  так же, как на молодых солдат – сверху вниз. И Нестреляй, несмотря на офицерские погоны, не был исключением, так как действительно был очень похож на солдата-первогодка: у него не было строевой выправки присущей окончившим военные училища офицерам, он абсолютно не умел носить воинскую форму, ходить строевым шагом и часто вместо того чтобы отдать команду, как требует Устав, просил подчинённых выполнить его поручение. И если бы не сержанты и старослужащие, поддерживающие дисциплину и порядок, во взводе связи наступили бы разброд и шатание.
       Когда новый комвзвода впервые заступил в наряд начальником караула, с ним сразу же случился казус. Поначалу всё шло хорошо, но ночью он решил пойти проверить, как несут службу часовые. Время, от четырёх до шести утра, самое тяжёлое для стоящих на посту солдат; непреодолимо клонит в сон и бывает так, что не сумев справиться с этой слабостью, приткнувшись, где-нибудь в укромном месте, сидя или даже стоя, закемарит находящийся на посту боец. Больше всего таких случаев было на дальних постах. Отцы-командиры, об этом знали и поэтому любили  проверять несения караульной службы в эти часы. Знал об этом и новоиспечённый командир взвода. Ничего никому не сказав, он около пяти часов утра, будто бы покурить, покинул караульное помещение и быстрым шагом пошёл к складам боеприпасов, расположенных в дальнем конце автопарка. Стоящий на посту  номер четыре, солдат первого года службы, призванный в армию из отрезанного от всего мира далёкого горного кишлака,  узбек Усманов, издали увидев идущего к нему человека, затаился в тени. Не разглядев и даже не предполагая, что это начальник караула, он подпустив его на двадцать метров, как и положено по уставу крикнул: «Стой! Кто идёт?» Уверенный в том, что его узнали, офицер не останавливаясь ответил: «Нестреляй!» Узбек и на этот раз не догадавшись, кто перед ним снова крикнул: «Ну почему не стреляй? Нет, уважаемый, я буду стрелять!»  Затем спохватившись, что ответил не так как велит ему Устав, поправился: «Стой! Стрелять буду!»  Лейтенант только открыл рот, чтобы ответить часовому, что это идёт начальник караула, как Усманов видя, что идущий к нему человек не собирается останавливаться, выстрелил в воздух. Нестреляй, наконец понявший, что следующую пулю часовой выпустит в него, как подкошенный рухнул на землю. «Вот так, уважаемый, будет лучше. Лежи и не вставай», – направив на офицера автомат, сказал узбек. Сколько бы пролежал на холодной земле командир взвода связи, неизвестно, но на его счастье выстрел услышал часовой находившейся на соседнем посту и тотчас же позвонил в караулку. Бодрствующая  смена во главе с разводящим через несколько минут была на месте происшествия. В её составе был земляк Усманова, он объяснил ему, что Нестреляй – это фамилия начальника караула. Ввиду того. что часовой всё делал по Уставу, а с «пиджака» взятки гладки, сор из избы выносить не стали.
     В середине апреля, командир взвода лейтенант Нестреляй вызвал к себе в канцелярию сержанта Васю Зарецкого и объявил тому, что его экипаж через три дня должен отбыть для участия в командно-штабных учениях Забайкальского военного округа на учебный полигон находящийся в двухстах километрах от Читы.  Вася, кому до дембеля оставалось пару месяцев, не желая ехать, попытался отбиться от этой командировки. Но Нестреляй в своей обычной манере, вместо того, чтобы отдать приказ и поставить на этом точку, стал его уговаривать: «Ты, пойми, Зарецкий, командировка ответственная, а мне, кроме твоего экипажа некого послать. Сам посуди: ты старослужащий, опытный командир, Горлышкин тоже, Быков второй год служит, достаточно опытный. Все вы классные специалисты. Ну не посылать же мне туда, молодых. В общем так: три дня вам на сборы и два дня на дорогу, три дня там и в обратный путь. Готовьте машину, аппаратуру, если нужно поменяйте аккумуляторы, получайте сухие пайки, командировочные, продовольственные аттестаты и вперёд…»
      Следующие три дня для Зарецкого, Быкова и Горлышкина, от подъёма до отбоя, были плотно заняты сборами в командировку.  Витя занимался подготовкой в дорогу автомобиля, Мишка проверял исправность и комплектацию радиооборудования, а Вася получал запчасти, сухие пайки и оформлял документы. К исходу третьего дня отпущенного на сборы всё было получено, проверено, смазано и уложено.
      На следующий день, экипаж сержанта Зарецкого заняв согласно штатного расписания свои места в ГАЗ-69, после завтрака, выехал за ворота автопарка. Перед самым выездом Горлышкин, сбегал в мастерскую к Ване Сазонову и притащил какой-то свёрток. «Что это?» – спросил сержант. «Костюм танковый, – ответил Витя. – Домой хочу отправить. Отсюда не получается. По дороге заедем где-нибудь на почту, и я отошлю». Меховые танковые костюмы состоящие из  куртки и брюк, сверху были покрыты прочной тёмной тканью и как форма одежды выдавались офицерам – танкистам и ракетчикам. Увезти такой костюм на «гражданку» заветная мечта многих солдат, но получалось такое не у многих. Костюм, который принёс Витя был совсем новый, и какими путями он попал к нему осталось для других членов экипажа глубокой тайной.
     Дорога была грунтовой, а пейзаж за окном унылый: голые сопки, редкие населённые пункты и на этом фоне множество новеньких, только что отстроенных военных казарм, складов, гаражей и других технических и вспомогательных сооружений. Начиная от Даурии и Харанора почти до самой Читы на глубину не менее трёхсот километров, в забайкальских степях была развёрнута мощная, неподдающаяся подсчёту, глубоко эшелонированная группировка советских войск. Наблюдая, как за окном мелькают бесчисленные казармы, военные городки, аэродромы и радиолокаторы, Мишка думал, что в случае войны преодолеть этот рубеж китайцам будет  невозможно. В нескольких населённых пунктах включая Борзю по пути встречались почтовые отделения, откуда Горлышкин мог бы отправить домой танковый костюм, но он ссылаясь на то, что не так далеко уехали от Харанора, каждый раз отказывался.
      После посёлка Агинское, безрадостная картина степей осталась позади и дорога запетляла по распадкам между поросших тайгой сопок,  почти рядом с весело бегущим к какой-то большой реке ручьём. Забывший за полтора года службы как выглядит тайга, Мишка Быков, глядя на открывающиеся  перед ним пейзажи, с лёгкой грустью вспомнил затерянный в девственной тайге посёлок Новая Игирма, где до призыва в армию ему довелось жить и работать. Судя по тому, как прекратили разговоры и притихли его товарищи, призванные, как и он из таёжных краёв, они испытывали такие же чувства. О том, что время подошло к обеду, солдатам напомнил привыкший в строго определённое время принимать пищу желудок. Он заныл, заурчал и настойчиво потребовал немедленно его накормить. Не в силах сопротивляться ему, бойцы съехав с магистральной дороги  решили устроить привал в живописном месте на берегу ручья.
   Сидеть на земле было ещё холодно, поэтому солдаты развели огонь, и нарезав лапника, набросали его вокруг костра. В тайге, на свежем воздухе, обед, состоящий из разогретой на костре каши, изрядно сдобренной тушёнкой, и чай вприкуску с галетами, показался им изысканным. Растянувшись на лапнике, как сытые коты, парни закурили и пригревшись на весеннем солнышке, долго лежали, наблюдая, как по ярко синему небу плывут белые облака. Смотреть на них можно было бесконечно, но служба есть служба и они переселив свою лень, нехотя поднялись и поехали дальше.
       День стремительно катился к вечеру, до места назначения было ещё около трёхсот километров; впереди была Чита – большой город, и сколько времени займёт проезд по нему солдаты не знали. Посовещавшись они решили, что проехав областной центр, начнут присматривать место где можно будет скоротать ночь.
     Поплутав по Чите около получаса, бойцы, наконец, выбрались на дорогу ведущую в сторону Улан-Уде. На выезде из города они увидели стоящих на обочине, в надежде остановить попутную машину, двух пожилых людей –  мужчину и женщину. Редкие автомобили без остановки проезжали мимо них, и по устало безразличному виду, этих людей, было понятно, что стоят они здесь давно. «Вась, может возьмём? Дело к ночи идёт… Жалко  стариков…» – спросил Горлышкин у сержанта. «Остановись, узнаем куда им надо. Если недалеко – подвезём», – ответил тот. Заскрипев тормозами, ГАЗ-69, как вкопанный, замер в трёх шагах от стоящих на обочине людей. Приоткрыв дверь, сержант Зарецкий спросил: «Вам куда, отец?» «Здесь недалеко, километров двадцать пять… Ингода, может слышали?» – ответил мужчина. «Садитесь. Довезём», – сказал командир экипажа. Подхватив, стоящие у ног сумки, мужчина и женщина забрались в машину. В заднем отсеке, где сидел Мишка сразу стало тесно и запахло водочным перегаром.
     Исподтишка рассматривая попутчиков, он пришёл к выводу, что не такие они уж и старики. И мужчине, и женщине на вид было не более пятидесяти лет. Одеты оба были по-простому, как одеваются большинство жителей сибирской глубинки: мужчина в телогрейке и кирзовых сапогах – на голове фуражка, женщина в плюшевом жакете, и то же в сапогах, но резиновых, а голова покрыта цветастым платком.  Такое убранство сразу же наталкивало на мысль, что они сельские жители. Национальность. попутчиков определить с первого взгляда парень не смог, но по скуластым, потемневшим от солнца и ветров лицам, он пришёл к выводу, что это были монголы или буряты, а быть может, даже эвенки, коих тоже не мало проживало в этих краях.
    По-хозяйски усевшись на скамейку, мужчина огляделся по сторонам, затем повернувшись к своей спутнице, меняя шипящие  буквы «ч», «ш» и «щ» на «с», а «ж» на «з», сказал: «А сё я говорил тебе, свет не без добрых людей, кто-нибудь подберёт – затем, оглядев бойцов, продолжил – Спасибо, солдатики, а то стоим узе полтора сиса. Мы с зеной сто раз позалели, сто поездом не поехали. Хоросо водка есть, а так хоть пропадай…» Нагнувшись, он порылся в сумке и достал  полбутылки питьевого спирта. Снова посмотрев по очереди на солдат, он спросил: «Ну сто, мозет кто за компанию?» Все промолчали. «Ну нет, так нет…» – вытащив, скрученную из газеты затычку, он запрокинув вверх голову, приложился к бутылке. Так как кадык его стоял на месте, то смотревшему на него Мишке, казалось, что он сосем не делает глотательных движений, и огненная жидкость внутрь его организма льётся самотёком. Сидевшая рядом жена, увидев, что ещё несколько секунд и бутылка будет пустой, что-то сердито сказала на своём языке мужу, вырвала бутылку из его рук, и, так же как и он, с горлышка допила остатки. После выпитого попутчики заметно оживились и повеселели. Мужчина, пряча пустую бутылку в сумку, невнятно пробормотал: «Засем выбрасывать – лусе сдать…» Когда он пытаясь поудобнее устроится на лавке, опёрся рукой на лежащий рядом свёрток, тот упал на пол и развернулся. Разглядывая вывалившийся из свёртка танковый костюм, попутчики притихли. Наконец, опомнившись, что-то сказали друг-другу на своём языке. После этого, муж сказал: «Всю зизнь местал о таком костюме…  Продайте музыки, сто хосес за него отдам…» Оторвавшись на секунду от дороги, Горлышкин скорее в шутку, повернув к нему голову, спросил: «И жену отдашь?» Ни на секунду не задумываясь, мужчина ответил: «Конесно, и зену отдам…» У сидевшей рядом с ним женщины на лице ни дрогнул ни один мускул. Она также как и до этого невозмутимо смотрела на одну видимую только ей точку. Солдаты, не ожидавшие такого ответа, не зная, что сказать, промолчали, но каждый из них подумал: «Кому нужна твоя жена?» Попутчик же, догадавшись, что костюм ему  продавать никто не собирается, решив зайти с другой стороны, спросил: «Вы куда едете, музыки? Далеко?» «Далеко, отец, далеко…» – ответил за всех Зарецкий. «Так узе скоро нось будет, где спать собираетесь?» – задал вопрос мужчина. Зарецкий, неопределённо пожал плечами. «У меня мозно переносевать, дом больсой, и масыну во дворе никто не тронет…» – произнёс попутчик. Зарецкий переглянулся с Горлышкиным – тот утвердительно качнул головой. «Ну, если не стесним вас, то мы не против», – сказал сержант. «Вот и хоросо. Тогда давайте знакомиться –  меня Балдан,  зовут, а её Аюма. Она моя зена», – обрадовался мужик.
   Посёлок Ингода, где жили попутчики солдат, был окружён со всех сторон тайгой и находился рядом с одноимённой железнодорожной станцией. Дом Балдана, срубленный из сосновых брёвен располагался на самом краю посёлка, действительно был большой. Добрались до него уже в сумерках. Когда Газ-69 заехал во двор, то из дома, кутаясь в цветастую шаль, выбежала раскосая девушка лет двадцати пяти. Горлышкин махнув головой в её сторону подмигнул Мишке. «Доська, Алима зовут», – сказал изрядно захмелевший к концу дороги  Балдан. Забрав сухпайки, солдаты вслед за хозяевами вошли внутрь жилища.
   «Алима,  узынать будем, а гостям постели белую косму на полу в больсой комнате. Они там спать будут», – с порога распорядился  хозяин дома. Не успели солдаты привести себя с дороги в порядок, как на кухне уже был накрыт стол. Видно было, что дочка ждала родителей: на сколоченном из досок столе были расставлены тарелки с бульоном, в котором плавали внушительный кусок мяса и две варёные картофелины, стояло блюдо с нарезанной крупными кружками конской колбасой, рядом с ней тарелка наполненная солдатской тушёнкой, а в центре – бутылка, на которой синими буквами красовалась надпись: «Питьевой спирт. 96 градусов».
      Пьяный и довольный Балдан, пошатываясь и потирая руки ходил вокруг стола. Увидев входивших в кухню гостей, он, отведя в сторонку Зарецкого, спросил: «Скази, серзант, сей танковый костюм?» Тот показав пальцем на Витю, ответил: «Его».
    Усаживая за стол рядом со своей дочкой, Витю Горлышкина, хозяин дома, обняв парня за плечи что-то прошептал ему на ушко. Что он говорил Вите – никто не слышал, но от этих слов у солдата загорелись глаза, и он кивнув головой, коротко ответил: «Договорились…»
    После первой рюмки хозяина дома окончательно развезло, и он с трудом поднявшись из-за стола, держась за стены и что-то бормоча себе под нос про меховую куртку, отправился спать.   В кухне остались только гости и хозяйская дочь, которая то вставала, чтобы что-нибудь принести, то вновь садилась за стол. Проголодавшиеся за дорогу солдаты, выпив разведённого водой спирта с жадностью набросились на закуску. В густом бульоне кроме мяса и картошки, оказались ещё мелко нарезанные лук и морковка. «Вкусно очень… Как это блюдо называется?» – пережёвывая мясо, спросил Мишка. «Бухлер – наше национальное блюдо. Вы кушайте, кушайте, я как будто знала, что гости будут –  много приготовила», – улыбаясь, ответила Алима. К удивлению Мишки, она в отличии от отца говорила без всякого акцента на чистом русском языке. После второй рюмки и ещё одной тарелки бухлера у Мишки по телу разлилось тепло и слабость, затуманилось в голове,  и непреодолимо потянуло на сон. Сонным и расслабленным казался и Вася Зарецкий, лишь только Горлышкин выглядел весёлым, бодрым и излишне возбуждённым. Видимо, так на него влияло соседство с хозяйской дочкой. Когда Мишка встретился с ним глазами, Витя подмигнув ему, кивнул головой в сторону большой комнаты, мол уходи не мешай. Глянув на висевшие на стене часы-ходики, парень с удивлением увидел, что они показывали без пятнадцати одиннадцать. «Вы как хотите, а я спать…» – сказал он, поднявшись из-за стола. Следом за ним встал и сержант.
      В углу большой комнаты была расстелена широкая войлочная кошма. На ней лежали три подушки в цветастых наволочках и три шерстяных одеяла.  Сняв сапоги, Мишка, укрывшись одеялом, растянулся на кошме, и как только его голова коснулась подушки – уснул.
      Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо и шептал: «Вставай, ехать надо». С трудом разлепив веки Мишка увидел, стоящего над ним Витю. «Так рано ещё, Витёк…» – сонным голосом ответил приятель. «Вставай, уезжать надо. Только не шуми…» – снова прошептал Горлышкин. Взяв в руки сапоги, солдаты стараясь не шуметь вышли во двор. «Что случилось? К чему такая спешка?» – спросил Зарецкий, Витю. «Надо уезжать. Потом расскажу…» – ответил тот. Пока они обувались, на востоке появился огненно багровый  диск солнца. Когда поёживаясь от утренней прохлады, солдаты подошли к сиротливо стоящему в углу двора ГАЗ-69, со стуком распахнулась входная дверь. Обернувшись, они увидели стоящего в нижнем белье с ружьём в руках хозяина дома. 
     «Сто зе вы, дазе саю не попили», – сказал он. «Торопимся мы. Нужно вовремя приехать к месту назначения», – ответил за всех Горлышкин.  «Мы зе с тобой договорились: «Ты спись с моей доськой, и за это отдаёс мне костюм.   Давай костюм и еззайте на все сетыре стороны», – произнёс Балдан. «Так у меня с ней ничего не было», – сказал Витя. «А она говорит, сто было. Так сто давай костюм, или я милисию вызову. За изнасилование  в тюрьму сядес», – напирал хозяин. Услышав такое Горлышкин изменился в лице. Немного подумав и поняв, что выхода нет, он достал из машины свёрток и матерно выругавшись бросил его на землю.
      Выехав за ворота злополучного дома, бойцы какое-то время ехали молча.  Тишину нарушил Зарецкий: «Ну ты, Витя, даёшь. Нужна была тебе эта бурятка… Ты представляешь, что было если бы он вызвал милицию?» «Ну, а я причём? У меня с ней действительно ничего не было. Я и так и этак к ней. И напоить пытался, и говорил ей, что мы с папой договорились за танковый костюм, а она мне отвечает: “С папой ты может и договорился, а с мамой нет. Так что отвянь – не нравишься ты мне”. Около часа я с ней проваландался и ушёл не солона хлебавши. А костюм отдавать жалко, вот и решил, что лучше втихаря уехать. А оно видишь как вышло… Чего я его не отослал? Столько раз мог  это сделать», – ответил Горлышкин.
     На полигон, где проводились командно-штабные учения они добрались во второй половине дня. Следующих три дня отрабатывали вводные и боевые задачи, которые ставили командиры. Все эти задачи экипаж сержанта Зарецкого выполнил без замечаний. Потратив на обратную дорогу ещё два дня, солдаты без происшествий добрались до своей части. Первое, что узнали они, появившись в расположении взвода связи, было то, что  двадцатого апреля министр обороны СССР издал приказ об увольнение в запас, в мае, июне, военнослужащих выслуживших установленные законом сроки службы. Услышав эту новость, Витя Горлышкин, на время забыв об утраченном танковом костюме, пустился в пляс. Глядя на него, Мишка думал: «Ну, вот, кажется и я стал на один шаг ближе к дембелю». 
     В середине мая, дивизион перед самым рассветом подняли по тревоге, что случилось впервые за полтора года Мишкиной службы. Когда сонные солдаты, расхватав автоматы, построились на плацу, командир дивизиона подполковник Байков сказал, что тревога объявлена в связи тем, что три часа назад, несший караульную службу рядовой Исаков, самовольно покинул свой пост вместе с оружием и скрылся в неизвестном направлении. Так как преступник вооружён, а его намерения не известны, то он представляет угрозу, как для гражданского населения, так и для военнослужащих. Командирам подразделений было приказано разбить личный состав на группы и организовать поиск. В случае если беглец будет оказывать вооружённое сопротивление – стрелять на поражение.
    Исаков был одного призыва с Мишкой, служил в отделении телефонистов, ни с кем во взводе не дружил, слыл нелюдимым и неразговорчивым. Призван он был с Поволжья, с офицерами не конфликтовал, в самоволки не бегал. Чтобы уйти с поста, да ещё с оружием для этого нужна была веская причина. Что толкнуло Исакова на такое, никто из сослуживце даже не мог предположить. Но маты и проклятия на его голову с их стороны лились сплошным потоком. Желающих подставлять себя под пули какого-нибудь сумасшедшего не было. Особенно раздражены были «деды», которым до отъезда домой оставались считанные дни.
    Задачи по поимке беглеца, личному составу взвода связи, ставил лейтенант Нестреляй. Радистам, как самыми мобильными,  было приказано в радиусе десяти километров объехать и обыскать кошары и другие постройки. Экипажу сержанта Зарецкого выпало вести поиск беглеца к востоку от воинской части. Усаживаясь за руль, Горлышкин с негодованием восклицал: «Ну попадётся мне этот Исаков, я ему устрою!» В ответ на его слова Зарецкий, усмехнувшись, произнёс: «Смотри, как бы он тебе не устроил… У него два полных рожка к автомату. На всех хватит. Никто же не знает, что там у него в башке замкнуло… Ладно поехали. Начнём с железнодорожной станции…» Почесав затылок, Витя ответил: «Хорошо, сперва на станцию, а потом  сгоняем на кошару, что за железной дорогой. Ну а дальше – видно будет…»
      К станции они подъехали когда на востоке заалелась полоска неба. «Так, Витя, ты остаёшься здесь, если что – будешь нас прикрывать. А мы с Быковым пойдём посмотрим, что там внутри», – сказал сержант вылезая из ГАЗ-69. Сняв с плеча автоматы, он и Мишка, передёрнули затворы и оглядываясь по сторонам направились в сторону вокзала. Осторожно открыв двери, они вошли в помещение. В крохотном зале ожидания было пусто и царил полумрак. Окошко кассы оказалось закрыто, и лишь  из-за неплотно прикрытой двери с надписью  «Дежурный по станции» слышались чьи-то голоса, а из щёлки пробивалась полоска света. Стараясь не шуметь,солдаты, держа наизготовку автоматы подошли к двери, и Зарецкий рывком распахнул её. Их взору открылось до синевы прокуренное помещение, у одной стены которого располагался письменный двухтумбовый стол, на нём находился  пульт утыканный кнопками, тумблерами и разноцветными лампочками. Перед пультом на столе в беспорядке стояли недопитая бутылка портвейна, два стакана, тарелка с нарезанными хлебом и колбасой и полная окурков стеклянная пепельница. У противоположной стены находился жёсткий диванчик на спинке которого большими буквами было написано МПС. На диванчике, слившись в страстном поцелуе, сидели  среднего возраста мужчина, одетый в железнодорожную форму и смазливая женщина лет тридцати пяти в расстёгнутой на груди  белой блузке и задранной почти до пояса чёрной юбке.  Увидев, возникших на пороге вооружённых бойцов, они отпрянули друг от друга и с немым ужасом смотрели на незваных гостей. Сержант и Мишка, ожидавшие чего угодно, только не любовной сцены, тоже оторопело рассматривали их. Первым опомнился Зарецкий, опустив автомат, он спросил: «Вы не видели этой ночью на станции вооружённого солдата?» Видимо, осознав, что убивать их никто не собирается, дежурный по станции, а это был он, пытаясь заслонить собой, поправляющую юбку женщину, ответил: «По какому праву вы врываетесь в служебное помещение?» Мишка, не любивший, чтобы дрожащие от страха люди начинают хамить, опередив сержанта сказал: «Слушай ты, Дон Жуан, если бы ты  двери своего служебного помещения на замок закрывал, когда с чужой женой развлекаешься, то к тебе бы никто не смог ворваться… Отвечай, видел солдата или нет?» «Нет, не видел», – забыв про гонор, произнёс железнодорожник. «А где ещё, кроме вокзала может спрятаться человек?» – снова задал вопрос Зарецкий. «Путейские пакгаузы, будки стрелочников», – поспешно ответил дежурный по станции. Секунду подумав, добавил; «Ещё на запасном пути стоят два пустых вагона…» «Может стрелочники что видели?» – спросил сержант. Дежурный подошел к коммутатору и пощёлкав тумблерами, произнёс: «Пост номер один, пост номер два, прошу ответить…» Почти сразу же из динамика послышалось: «Пост номер один слушает. Пост номер два слушает». «В ночное время не видели ли вы вооружённого солдата», – задал вопрос железнодорожник. «Нет, не видели», – сразу же отозвались оба стрелочника. «Мы походим по станции, осмотрим  все места где может спрятаться человек, а вы продолжайте заниматься, тем чем занимались до нашего прихода… Мы мешать не будем…» – усмехнувшись, сказал сержант.
     Пока солдаты находились в помещении вокзала, на улице почти рассеялась предутренняя мгла. Дремавший в машине Витя Горлышкин, увидев своих товарищей, встрепенулся и вышел из неё. «Узнали что-нибудь?» – потягиваясь, спросил он. Не отвечая на его вопрос, Зарецкий, махнув рукой в сторону занимаемых путейцами строений, сказал: «Пойдём осмотрим вон те домики и вагоны». Пакгаузы осмотрели быстро: замки на всех были целы, следов проникновения внутрь не обнаружили. А вот к стоящим на запасном пути двум пульмановским вагонам бойцы подходили с опаской. Каждый понимал, что если беглец находится там, то легко можно будет нарваться на  пулю. Когда они приблизились вплотную к вагонам и нужно было открывать двери и залезать внутрь для осмотра, Горлышкин предложил: «А зачем нам лезть? Давай откроем дверь и очередью по углам…» «Ты что совсем офонарел, а вдруг там бич какой-нибудь спрятался…» – ответил сержант.
     Откатив в первом вагоне дверь, бойцы, чтобы не маячить в дверном проёме, присели и стали вслушиваться в то, что происходит внутри. Из чрева пульмана не доносилось ни звука. Тогда, Витя закричал: «Исаков, выходи, или стрелять будем…» В ответ мёртвая тишина. Но несмотря на это, всё равно нужно было проверить есть ли кто-нибудь внутри. Положив автомат на пол пульмана, Мишка подтянувшись на руках, запрыгнул в вагон.  В дальних его углах  было совсем темно и эта темнота казалось дышала смертью; несмотря на звенящую тишину, там вполне мог затаиться сжимающий в руках автомат беглец. Пересиливая свой страх, пытаясь успокоить выскакивающее из груди сердце, парень выставив перед собой оружие, шаг за шагом обследовал все тёмные места. Обойдя вагон по периметру, и никого не обнаружив, он облегчённо выдохнув, спрыгнул на землю. Следующий пульман должен был осмотреть Горлышкин, но он делать этого не стал. Вместо того, чтобы лезть внутрь, он, подобрав валяющеюся под ногами щебёнку, начал швырять её в тёмные углы вагона. Убедившись, что на станции беглеца нет, бойцы поехали на кошару, хозяин которой в прошлом году им давал напрокат мотоцикл.
      Когда они подъехали к ней, их, как и в прошлый раз, встретила заливистым лаем небольшая лохматая пастушья собака. Почти сразу же, на её лай вышел, встречать гостей заспанный хозяин.  Выслушав солдат, он ответил, что на кошаре кроме своих никого нет, и незаметно спрятаться здесь никто бы не смог – собака учует. Солдаты спросили чабана, где поблизости мог бы схорониться беглец. Тот им рассказал, что в пяти километрах есть брошенная кошара. Её хозяин умер несколько лет назад, с тех пор там никто не живёт, вот там идеальное место укрыться.
      До заброшенной кошары добирались минут двадцать. Дорога, по которой никто давно не ездил, почти заросла и с трудом просматривалась на местности, поэтому чтобы, не сбиться с пути, ехали медленно.  Упавшая изгородь, болтавшиеся на ветру ворота, покосившиеся постройки, зияющие глазницы выбитых окон – разруха и запустение, наводили на грустные мысли о том, что время всё превращает в труху.
    Оставив в машине, для контроля окружающей обстановки, Горлышкина, Зарецкий и Быков, сняв с предохранителей автоматы, направились к постройкам. В первую очередь решили обследовать жилой дом. Входная дверь, которую потянул на себя сержант, открывшись с жалобным скрипом, заставила тревожно сжаться  Мишкино сердце. Узенький коридорчик ведущий в комнаты, не позволял бойцам рассредоточиться, и Мишка  глядя в спину Зарецкому думал: «Вот тут нас Исаков, если он не дурак  и положит одной очередью…» Но этого к счастью не случилось, коридорчик закончился и бойцы вошли в довольно просторную абсолютно пустую комнату. В комнате было два выбитых окна и две двери в другие помещения. Показав жестом, какое помещение должен осмотреть Быков, сержант двинулся к другой двери. Обе комнатушки хранили в себе нежилой запах, запустение и оказались пусты, солдаты, выйдя во двор, продолжили обследовать кошару.
      Постройка, в которой когда-то содержались овцы, представляло собой огромный сколоченный из досок сарай, двухстворчатые ворота сарая, зловеще скрипя, свободно раскачивались на ветру. Стоящим посреди двора с автоматами в руках солдатам совсем не хотелось заходить внутрь постройки. «Зачем туда идти? Там не то что Исаков – рота может спрятаться… Не лучше ли пару очередей засадить отсюда, и дело с концом… А потом уже зайти посмотреть, был там кто или нет…» – стоя перед воротами думал Быков. Но поймав на себе взгляд сержанта, и вспомнив, что в жилой дом первым входил тот, он тряхнул головой, и переборов в себе животный страх, толкнув створку ворот, как в ледяную воду нырнул в неизвестность. И хотя сквозь щели между рассохшихся досок, пробивались солнечные зайчики, в сарае всё равно царил полумрак. Глаза, привыкшие к дневному свету, не сразу адаптировались к этому полумраку. А когда, адаптировались, то первое, что они зафиксировали, это какое-то  непонятное движение в самом тёмном углу. «Исаков, падла, счас врежет очередью…» – промелькнула мысль в голове у Мишки, а указательный палец правой руки, опережая её, уже жал на спусковой крючок. Дальше всё происходило, как будто во сне: автомат затрясся в руках солдата, вспышками освещая сарай, из ствола вырывалось жёлтое пламя, а пули, разбрасывая во все стороны щепки, насквозь прошивая противоположную дощатую стену, улетали куда-то в степь. В углу, куда он стрелял, кто-то жалобно заскулил, но боец, не слыша этого, продолжал жать на спуск. Остановился он только когда в магазине закончились патроны. В сарае пахло едким пороховым дымом, а стоящий рядом Зарецкий кричал: «Ты что охренел?! Там же Горлышкин!» От этого крика, Быкова прошиб холодный пот: «Да, действительно, в той стороне они оставили машину…»  Выбежав на улицу, он держа в руках автомат, семимильными шагами помчался к ГАЗ-69, за рулём которого неподвижно  с закрытыми глазами сидел Витя. «Я убил его, я убил его…» – не переставая билась мысль в голове солдата. Распахнув водительскую дверку автомобиля, Мишка, от изумления застыл на месте: склонив голову на своё плечо, с улыбкой на губах, посапывая своим курносым носом, Витя Горлышкин крепко спал. Стукнув дверью и крепко выругавшись, парень, повесив автомат на плечо, не торопясь пошёл навстречу сержанту. «Пойдём посмотрим, кто так скулил…» – поравнявшись с ним, устало сказал Быков.
       В сарае по-прежнему воняло порохом и стоял полумрак. Пройдя в самый дальний угол, Мишка, достав из кармана коробок, чиркнул спичкой. Слабой огонёк выхватил из темноты, лежащего на земле рыжевато-серого, чем-то похожего на обычную лисицу, зверя с острой мордочкой. «Корсак. Местная лисица», – сказал подошедший следом сержант.
     В этот день они больше  ни на какие кошары не заезжали и помещения не осматривали, а просто ездили по степи. Ближе к обеду по рации поступила команда «Отбой тревоги». Исаков сам вернулся в часть. Причину по которой он с оружием ушёл с поста до личного состава дивизиона доводить не сочли нужным.  Самого беглеца, ввиду того, что он добровольно вернулся, наказывать не стали, но справедливо боясь, что за причинённые неудобства и тревоги  его могут наказать сами солдаты, вначале поместили в санчасть, а потом перевели в артполк.
      А ещё через месяц отслужив свой срок демобилизовались Вася Зарецкий и Витя Горлышкин. Проводив их Мишка Быков стал «дедом», то есть поднялся на высшую ступень солдатской иерархии. Жизнь продолжалась…