1.
В Европе буйствовала весна. Растаял лёд на прудах, где мы катались на коньках минувшей зимой. Прогуливающиеся и совершающие пробежки жители нашего спального района перестали напоминать мне персонажей брейгелевских «Охотников на снегу». Пейзаж за окном перекрашивался из чёрно-белых в зелёно-синие тона.
Репродукцию картины великого нидерландца я купил в Музее Истории искусств, в Вене, куда сгонял из Дрездена на своём "Пежо" сразу после того, как совершил эпохальное перемещение из районного городка в Кулундинской степи -в город, когда-то превращённый английскими бомбами в руины, теперь же поражающий своей почти ненатуральной, фарфоровой красотой. Репродукцию я прикрепил кнопками к стене над компьютером. Так мне лучше работалось. Я принадлежу к столь востребованному сегодня по всему миру племени рабов на галерах виртуала - айтишников. О нас, не по офисам восседающим, а вкалывающих на удалёнке «свободных работников» (freiberuflerОВ), можно сказать -мы рабы вдвойне, втройне, а то и в десятой степени. А всё потому, что профессия программиста сильно размывает границы реального и ирреального. День , два, три , вроде всё нормально. Но, затем… Подобно Одиссею, отчалив от родной Итаки, ты в несколько взмахов вёсел на всех парусах перемещаешься в иные измерения, где тебя поджидают и одноглазый Циклоп, и волшебница Калипсо, и Эол с Посейдоном.
Да и, напоминая о "Солярисе" Андрея Тарковского, репродукция Питера Брейгеля , как говорится, подливала масла в огонь моих полугаллюцинативных фантазий. Грезилось что я - не внук сосланного в Сибирь поволжского немца, Эрик Шварцман, а- пилот Кельвин. Что моя русская жена Надежда - посланная мне материализация моих ностальгических фантазий - Хари. И вот по причине маневра космической станции мы с ней плывём в невесомости под звуки хоральной прелюдии Баха Состояние, в котором мы пребывали после всех перипетий переезда на "историческую родину" - иначе как невесомостью не назовёшь. Наш хайм на окраине столицы Саксонии казался мне этакой парящей над отзывчивым на импульсы моего усиливаемого «сетями» мозга Океаном, который посылал нам, обитателям строения, мутировавшего за послевоенные годы в пансионат-общежитие для переселенцев из России, своих нестабильных, слепленных из нейтрино, призраков. Сама теперь такая далёкая Россия казалась тем самым Солярисом, который можно было созерцать в иллюминатор, борясь с неодолимым искушением открыть донный люк - и кричать туда что-то непристойное…
Тем временем весна брала своё. Пока я колотил пальцами по клавиатуре и двигал мышью стрелочку курсора на экране, ожила, изображённая нидерландским художником летящая сорока - и, переместившись с репродукции в небо за окном, села на ветку каштана, одевшегося соцветиями, напоминающими свадебные платьица для усаживаемых на капот автомобилей кукол. Оккупировав ветку-насест, птица взялась стрекотать. Минуту спустя к ней присоединилась другая. Они что-то бурно обсуждали.
Своим галдежом сороки напомнили о прилепившемся к железнодорожной ветке городке с "каркающим" названием Карган в Кулунде, где отец руководил управлением сельского хозяйства. И там сороки и грачи по берёзам и тополям вдоль Транссибирской магистрали роились птичьими базарами. "Сытые времена настали! - говаривал отец, созерцая колготню врановых из своего кабинета с портретом Брежнева на стене.- Вся железнодорожная насыпь объедками усыпана! А было времечко..."
И он вспоминал, как в детстве откапывал на озере за деревней, где переселенцами был создан колхоз имени Тельмана, камышовые стебли, рыл луковицы саранок в околках,"выливал" сусликов в степи.
Явившиеся незваными гостями сороки мне вовсе не мешали. Наоборот, с этой шумной парочкой было даже веселее коротать одиночество.
Надя с утра уезжала на ...strasse, что неподалеку от музея Бундесвера, фасад которого в память о бомбардировке «Флоренции на Эльбе» английской авиацией украшал металлически-стеклянный клин, занозой впившийся в историческое строение в стиле кайзеровского ампира. Жена нанялась сиделкой - ухаживать за не встававшей с инвалидной коляски Мартой Генриховной. Чтобы поддерживать в бодром состоянии старую и очень больную немку, Наде приходилось использовать изрядный арсенал знаний выпускницы мединститута. Она возвращалась поздно. И до тех пор, пока под окнами не начинал тарахтеть наш купленный с рук "Пежо", я вкалывал за компом в полном одиночестве. Бывало, правда, заглядывал сосед, который переехал в Германию на ПМЖ, потому что до падения Берлинской стены служил в ГСВГ сверхсрочную. Отставной прапорщик вполне соответствовал поговорке "Болтун-находка для шпиона" - и по уровню производимых децибелов вполне мог заменить целую стаю сорок.
Вот и теперь, стоя на балконе и глядя на белобоких, трясохвостых, остроклювых нарушителей тишины, я мог не только насладиться открывавшимся видом, но и вкусить ноздрями запах сигаретного дымка, наплывающего на меня с соседнего балкона. Почти что по - оперному рокочущая баритональным регистром речь моего соседушки на этот раз прозвучала под аккомпанемент сорочьего дуэта .
- ...Ну што творится! Ведь было же -за проданные камрадам канистру бензина, наручные часы и транзисторный приемник из Союза дембель мог набить шмотками чемодан и смотаться до дома, до хаты героем...Теперь вот смотришь -приезжают и с мусорников собирают выброшенное - кто кресло, кто комод бабушкин, кто велосипед. Это тебе не маршальские трофеи!
Степан Трофимович Ветров докуривал сигарету и, аккуратно расплющив её в баночке из -под консервированных балтийских шпротов, продолжал ворчать. В его комнате, в которую он время от времени приводил "фроляйнов", имелась бронзовая фигурная пепельница , но её он берёг, как и многое другое, что его интересовало не столько с точки зрения эстетической, сколько -с прагматической. Степан Трофимович(я прозвал его Трофеевичем, конечно, не оглашая этого прозвища вслух) был страстным коллекционером. И подобно тому, как сорока тащит в своё гнездо всё, что блестит, он стаскивал в свою коморку всё, чем можно было любоваться, а ещё больше то, что можно было с выгодой перепродать.
Расставленные на сработанных крепкой плотницкой рукой стеллажах сервизы и статуэтки из Мейсенского фарфора – у одной стены, теснящиеся друг к дружке букинистические книги, среди которых были втиснуты несколько объёмных кляссеров - у другой, блескучее собрание значков, медалей, наград, нумизматическая коллекция, - во всём этом изобилии можно было утонуть. Стоило сосредоточится на фарфоровых лебедях, журавлях, райских птахах, Нимфе, вытанцовывающей под флейту рогатого Фавна или снять с полки кляссер, со станиц которого на тебя обрушивались филателистические бомбардировщики и наезжали с зубчатых квадратиков танки времён Третьего рейха, грозящие превратить хрупкий фарфор в мелкие осколки, - как ты ощущал диссонирующую несопоставимость всех этих ретро раритетов.
-Вот ещё немного подожду, когда всё это подорожает -и продам, -говаривал Степан Трофимович. - Рыцарскими крестами и абверовскими нашивками уже интересовались в музее Бундесвера. И цену хорошую предлагали. Да и из России пишут коллекционеры...
Про музеи, антикварные лавки, фарфоровую барахолку в Баварии, куда «дядя Стёпа»( как звала Ветрова моя жена), то и дело мотался на своём BMW, упоминал довольно часто. Он и сам порывался открыть свою антикварную лавку, но всё не решался...
2.
Я бы только радовался галдежу сорок за окном. По крайней мере, в птичьей болтовне не было действовавших на нервы соседских разглагольствований о дороговизне цен на электроэнергию, воду, продукты и занудных воспоминаний о том, как прекрасно было в ГДР! «Дядя Стёпа» постоянно ностальгировал по поводу того, как много было наших танков на полигонах и как сговорчивы были по той причине "камрады" и любвеобильны «фроляйны». С надоедливостью заезженной пластинки он жаловался на казарменные порядки принимавшего переселенцев лагеря Фридланд, где кормили хрустящими булочками с намазываемыми на этот брод буттером и яблочным джемом, он проклинал убогость хаймов с их мансардными хоромами, ругал тягомотину оформления документов, через которую приходилось проходить всякому кто гонимым листком отрывался от ветки родимой. Он до бесконечности мог мусолить подробности своих скитаний по хаймам, того, как он настрадался, когда ему, уже немолодому, как и многим, кто куда его помоложе, пришлось надрываться гастарбайтером на мясокомбинате в Нидерландах, куда его , поднимавшегося в четыре часа утра увозили из Дармштадта в битком набитом автобусе за двести километров. Но особенно критично он был настроен против высшего командного состава ГСВГ.
- Ведь всё же разворовали, сволочи! Генералы да палканы-полковнички! Куда подевались все эти танки, бэтээры? А!…То-то… А с каких шишей росли , как грибочки после дождичка, генеральские дачи в Подмосковье? А! Откуда брались эти дворцы-хоромы? А оттуда и брались…
Все эти разговоры, как правило, происходили на балконе, за чаепитием или за винопитем – в его или моей съемной квартире. Слушая Степана Трофимыча во время наших затягивающихся перекуров, и глядя на BMV, стоящую в шеренге машин на парковке за каштаном, я почему-то думал, что его напоминающая БТР тачка взялась оттуда же. А россказни про мытарства «позднего переселенца» - лапша на уши.
Фольклор обитателей хаймов и съемного жилья! Как скворец может прервать свою почти соловьиную трель, подражая детскому плачу или кошачьему мяуканью, так и ещё во время службы в доблестной –краснознамённой, танковой армии, поднаторевший устраивать репризы с перевоплощениями, Ветров мог, меняя маски, вживаться в роли самые неожиданные. В репертуаре персонажей его импровизированного театра кабуки была в ходу роль восторженной молодухи(этакой гейши комфорта эпохи потребления), которую переселенческая времянка повергала в эйфорический экстаз бесплатно предоставленным, уже пользованным предшественниками, но тщательно отмытым двухкамерным холодильником, койками в два этажа, подаренным сердобольными соседями шкафчиком, тумбочками, которые не надо было покупать, новенькими «евриками», которыми компенсировались затраты на перёлёт из России. Он с успехом мог «влезть в шкуру» ни в зуб ногой не рубящего в немецком, ничего не соображающего, бежавшего от верной гибели, готового мести улицы сирийца-беженца, "войти в образ" проникшего по ту сторону Берлинской Стены диссидента семидесятых и даже перевоплотиться в хватившего лиха военнопленного, намыкавшегося по лагерям после окружения под Сталинградом.
-Tor zur Freiheit!-перескакивал он со сдобренного казарменным юморком русского на немецкий. –Ага! Как же! Ворота к Свободе! Да она здесь и не ночевала! По первости кажется- тебя вроде как вывезли самолётом из котла, в котором Генерал Мороз варит людишек, подсаливая этот супец снегом да перча артобстрелами, а потом…
И он пускался костерить Германию за маниакальную, не знающую меры склонность к «орднунгу». Бросил окурок-штраф, включил музыку после десяти часов-штраф, подрался – каталажка. Затем, переходя на шёпот, он начинал делиться своими соображениями насчёт продвижения НАТО на Восток и планов США относительно переброски ядернонесущей авиации к границам России. И фарфоровый ястреб из его коллекции обращался в острорылый бомбардировщик, и, стартовав с аэродрома –стеллажа, устремлялся в сторону предмета хронической ностальгии в стадии обострения. И достигшей цели ракетой - сигарета, дымя, втыкалась в бронзовую пепельницу - черепаху , которая по представлению современников Питера Брейгеля всё ещё была предназначена для того, чтобы удерживать на себе блюдо Земли, стоя на спинах трёх слонов, а те в свою очередь на спинах трёх китов.
Что и говорить! Сороки меня раздражали куда меньше, чем все эти страдания зрелого Ветрова.(Среди букинистических раритетов библиотеки Трофеевича, конечно же, был и шедевр раннего Гёте «Страдания юного Вертера», но отставной служака, само собой, не догадывался о созвучии Ветров-Вертер. По той простой причине, что он не читал всех этих , красующихся готическим шрифтом на корешках и пожелтевших страницах старых книг-ни Гейне, ни Ницше, ни творца "Фауста"). Всё бы ничего с появлением сорок под балконом. Но меня беспокоило то, что со дня на день к нам должны были пожаловать скворцы. А я, как только мы заселились в нашу однокомнатную, с кухонькой –клетушкой и санузлом, где приходилось принимать душ в «стоячей ванной», повесил на балконе скворечник, как делал это и на своей "не исторической родине".
Строить скворечники меня научил отец. Это был ежевесенний ритуал. В багажнике УАЗа папа привозил с пилорамы короткие доски -и, уединившись с ним в сарае, мы плотничали, орудуя ножовкой, рубанком, молотком.
Потом зияющие круглыми глазами летков "носатые" птичьи хоромы мы развешивали по деревьям возле дома. И ждали. И в один поистине прекрасный день -прилетали скворцы. Это было подобно чуду! После бесконечной, как заснеженная степь, зимы,- сверкающие на солнце создания, распевающие гимны Природе. Не успевала заглянцеветь на деревьях листва, как из скворечников раздавался требовательный писк птенцов. Птицы сновали туда-сюда, таская с окрестных полей и огородов червей.
С тех пор я навсегда полюбил этих переливающихся всеми цветами радуги, с пятнышками-глазками на оперении мини-павлинов. Зимуя в Африке, как объяснял мне отец, на Ближнем Востоке, в Средней Азии и даже в Индии, скворцы возвращаются к своим гнёздам в северных широтах планеты, и эти «радиальные миграции» не может остановить ничто. Скворцы напоминали мне детство. А с тех пор, как самому мне, пройдя через тягомотину оформления виз и толкотню аэропортов, пришлось стать "перелётной птицей", я проникся к скворушкам ещё большей любовью. Да и то сказать - где Индия, и где - Западная Европа! И каково расстояние от Западной Сибири до Саксонии!
Белобоки вытанцовывали на суку, подражая фарфоровым Нимфе и Пану из коллекции статуэток «Дяди Стёпы». Они, конечно, даже отдалённо не походили на залитых глазурью лебедей или пёстро раскрашенных фарфоровых уток, но всё равно радовали глаз. В то же время они напоминали мне о том, как однажды сороки разорили построенный мной скворечник...
3.
…Из летка скворечника за окном уже высовывали желтые клювы скворчата. Ни свет - ни заря отец уезжал в поля, где рокотали трактора, и за плугами тучами вились грачи и скворцы. Он уходил из дома задолго до того, как я отправлялся в школу. После зимнего оцепенения районный городок оживал: вскапывали огороды, грелись на солнышке, торжественно восседая на скамейках, выгоняли из сараев коров на выпаса, где зеленела травка. В сущности, районный центр Карган представлял собою большую деревню. Колхоз-гигант имени Тельмана с портретом деятеля антифашистского подполья в фойе клуба непосредственно примыкал к городку, в котором только и было городского, что собранные в обойму цилиндрические ёмкости элеватора да вокзал со скульптурой колхозницы, держащей на плече корзину с яблоками у входа. (Позже, увидев в одном из залов Дрезденской Галереи «Источник» Энгра , я поразился сходству поз – обнажённой Нимфы ручья и принаряженного в сарафанчик изваяния у входа в вокзал. Даже узкогорлая греческая амфора, из которой изливался поток, возлежала на том же плече, что и полная фруктов неказистая корзина.) Остальные строения Каргана составлял частный сектор, над крышами которого лишь на один этаж высовывалось аскетичное здание районной администрации. Даже школа, куда стекались ручейками ребятишки, была одноэтажной. Она была перестроена из спецкомендатуры в те времена, когда среди обжившихся на месте ссыльнопоселенцев произошёл бэби бум. Я и мои друзья детства-одноклассники Вольфганг, Айрат , Аслан были третьим поколением уже сходящего на нет демографического взрыва, в котором отпрыски сочувствовавших оккупации немцев смешивались с крымскими татарами и северокавказскими коллаборационистами. Никто не знал - были ли это непосредственно те немцы, что перебегали линию фронта, те татары, что сдавали румынам крымских партизан, те горные орлы, которые воспылали любовью к орлу со свастикой в когтях, или только их ни в каких таких грехах неповинные соотечественники. И вряд ли кто-то когда-то узнает…
Самым приметным строением станционного городка и прилепившегося к нему колхоза-спутника был ДК , увенчанный гранями островерхой крыши. До готической стати этому, возвышавшемуся над остальными постройками сооружению, не хватало лишь шпиля. На мансардном этаже ДК располагалась мастерская художника из застрявших в Сибири военнопленных. Иероним Бриггель малевал транспаранты для первомайских демонстраций, мазал портреты мочалобородых Маркса, Энгельса и по –скифски монголоидного Ленина, которые украшали фасад районной администрации. Он же изобразил и по-доброму улыбчивого Эрнста Тельмана в кепке. В его освещённой солнцем сквозь застеклённое чердачное окно мастерской можно было увидеть на кургузом мольберте и портрет передовика-механизатора, и пейзаж, и жанровую сценку, изображающую сельскую свадьбу(джигит женился на "медхен"), концерт колхозной самодеятельности, алеющий флагами и транспарантами Первомай.
Приросшие на новом месте , хватившие лиха переселенцы, забыли – откуда они здесь? Кто они и каковы их корни? Все стали сибиряками, тружениками полей и огородов, патриотами этих самых полей, огородчиков, перелесков, болот и озёр. И Иеранимус не выделялся из их числа. О том, как его долбануло в танке под Курском, он предпочитал помалкивать. А, может, ему память отшибло с тех пор, как выскочил он из люка горящего «Тигра» и с костром на спине катался по земле, чтобы не сгореть заживо. Кроме малевания наглядной агитации и видов окрестностей Бриггель вскапывал огород, сажал картошку, выращивал капусту. И вся эта повседневная рутина смен времён года перекочёвывала на его холсты.
Подступавшая к частным подворьям природа была чем-то вроде картинной галереи с развешанными по стенам пейзажами. Плавали в озере за камышами лебеди, перевоплощавшиеся в балерин, которых я, утопая в звуках музыки Чайковского, впервые увидел на сцене Новосибирского Оперного театра уже студентом электротехнического института. Журавли, про которых пел Бернес по радио и которые летели по экрану, провожаемые взглядами Самойловой, тосковавшей по Баталову в солдатской пилотке, курлыкали, устремляясь вдаль. Дикие утки выводили потомство на болотце за элеватором, плавая среди желтяков кубышек и фарфоровых лотосов лилий.
Природа врачевала красотой и понятным смыслом своих ежегодных ритуалов смен времён года. Казалось, в ней по контрасту с миром людей, царили лад и гармония. Превращавшиеся в смутные легенды события военных лет с их неразберихой, жестокостью, обесцениванием жизни как таковой, вытеснялись идиллическими картинами. Но как оказалось – и в природе неистовствуют свои войны. И законы природы устроены так, что сильные нападают на слабых. И беззащитные погибают, а хищные выживают и плодятся. Одним словом, в Природе, как и в жизни людей, дважды два не равнялось четыре…
…Через открытое окно солнечный свет золотил корешки книг на книжной полке, отбрасывал контрастную тень от деревянного стакана с карандашами – тень походила на колчан со стрелами. Она ложилась на страницу развернутой книги Карла Мая. Страничку шевелил, отдувающий занавеску ветерок. Вождь апачей Венету двигался, как живой, бесшумно ступая мокасинами, крался, направляясь по следу. Вынуть стрелу из колчана, натянуть тетиву и, прицепляясь выстрелить!
С улицы доносились привычные звуки чириканья, требовательный вокал голодных скворчат. Вдруг резкий птичий крик и сорочий стрекот перекрыли все шумы. Выглянув в окно, я увидел потрясшую меня сцену. Всунувшая голову в леток скворечника сорока конвульсивно тряся хвостом, выдёргивала из скворечника одного за одним птенцов и бросала их вниз. Несчастные скворчата, хлопая плохо оперёнными крыльями, прыгали по траве. Скворец со скворчихой орали, мечась в противоречивых порывах спасти потомство или отогнать разбойницу от скворечника. Сиганув из окна, я успел закрыть ладонями живой, трепыхающийся комочек…
Вот и теперь я опасался того же. На балконе моего дрезденского жилья у меня был прикреплён уже обжитый скворцами скворечник. Со дня на день должны были прилететь его хозяева или кто-то из их потомства, а тут сороки взялись вить гнездо на каштане. Как бы не случилось беды!
...Облюбовавшие для гнезда каштан сороки, конечно же, были приплодом прошлого года. Оказавшиеся бездомными по причине демографического взрыва в птичьем царстве, теперь они безвизово мыкались, как неприкаянные, в поисках вида на жительство. Их, конечно, привлекла разрастающаяся по причине прибытия новых и новых "поздних переселенцев" помойка, которая не смотря на царствующий повсюду орднунг, то и дело превращалась в живописную свалку. Сороки, сохраняя безопасную дистанцию, давно гнездились на кронах дубовой аллеи неподалёку от этого клондака недоеденного. И для того, чтобы хоть что-то противопоставить этому нашествию сорок и ворон, я брался за пилу, рубанок и долото. Я не хотел, чтобы ссора, которая могла возникнуть между сороками и скворцами по причине истощения пищевых ресурсов помойки, переросла в «локальный конфликт» на балконе – и мои скворушки оказались в беззащитном одиночестве. Кроме того новый скворечник я планировал сконструировать так, чтобы сорока не могла пролезть в леток. Ведь тот эпизод из детства с гибелью двух птенцов одного из которых сожрала - таки белобокая, другого сграбастал подвернувшийся по случаю соседский кот, с выхаживанием крикливого сироты возник из-за того, что я промахнулся с размерами летка.
- Слишком большой хавальник у твоего фогельхауса получился, - сделал мне замечание отец. – Как бы кот или сорока не воспользовались...
И как в воду глядел папочка.
Кажется, в ту же весну потрясло меня событие, связанное либо с той же обнаглевшей сорокой, либо с её соплеменницей, стащившей у соседей драгоценную серебряную ложку со свадебного стола. Угораздило же их устроить эту смесь уразабайрама с баварским пиршеством, вынеся столы во двор! Сын главного инженера колхоза имени Тельмана Ганса Шиллера - Фриц женился на дочери главного зоотехника Аслана Гиреева – Айше. Белокурый ариец и жгучая брюнетка.(А перед этим похожий на грача -слётка кавказец женился на валькириеподобной дочери поволжских немцев, что и запечатлел на своём полотне местный Пиросмани). И обязательно -кукла в фате и цвета черёмуховой грозди невестином платье на украшенной лентами «Волге». Этими куклами в ту пору периодически украшали легковые, прикручивая их к прикрываемым игрушечным подолом рвущегося вдаль никелированного оленя: слившиеся в единое целое райцентр и колхоз одну за другой справляли свадьбы. Попервости ещё разделённые перемычкой половинки, разрастаясь новыми хаусами, Домом культуры, магазином, домом быта, гостиницей слепились, проросли друг в друга, стали нерасторжимы. Ещё не пробившие железобетон атеизма побеги возрождённой религиозности уже торкались наружу из этого гибрида немецкой лефортовщины в духе любезного Петру I Кукуя, русской деревни с кавказским аулом. Как раз перед тем, как начаться поздно-переселенческой эпидемии, стали поговаривать о необходимости постройки кирхи, мечети, православного храма. Первым выстрелился золочёной луковицей в небо православный собор. Второй –мечеть. Заложенная кирха осталась недостроенной, кирпичи фундамента мало помалу зарастали бурьяном. Да уже и некого было венчать и отпевать в так и не отвердевшем стенами воплощении религиозного чувства …
4.
…Сорока схватила сверкавшую на солнце ложку на глазах у всех. Это отнюдь не разозлило жениха с невестой. Напротив - рассмешило. И хотя видно было, куда утащила воровка фамильную драгоценность, уже надевший невесте кольцо на палец под марш Мендельсона в ЗАГСе Шиллер младший не собирался лезть на тополь возле школы, откуда белобокая торжествующе стрекотала. Но не таков был Шиллер-старший да и его свояк Гиреев не склонен был попустительствовать этаким сорочьим проказам. В руках главного инженера взревела бензопила. И удерживая её на манер шмайсера, хвативший шнапса немец предпринял атаку на громадный тополь. Дерево рухнуло, упав на баскетбольную площадку во дворе школы. Сорочье гнездо, отлепившись от веток, угодило в кольцо на щите -и болталось в верёвчатой корзине. Из него вывалилась тускло посвечивающая ложка. Шиллер торжествующе воздел её к небесам. Но радости не было ни на лицах новобрачных, ни на физиономиях мгновенно протрезвевших участников пиршества. Путаясь в сетке лапами орала сорока. Дёргались в конвульсиях сбившиеся в комок её птенцы, их сорочиный папаша метался туда-сюда в панике, не в силах чем либо помочь…
По заказу брачующися свадьбу запечатлел на одной из своих картин Иеранимус Бриггель Но никто не мог объяснить – почему художник-самоучка , который попал в плен по причине контузии в подбитом на Курской дуге танке, изобразил жениха , невесту и гостей свадьбы в позах один в один повторяющих композицию Питера Брейгеля «Деревенская свадьба». О том написала в областной газете «Сибирская новь» молоденькая журналистка, с восторгом нафотографировавшая и других картинок танкиста-погорельца, среди которых была и «Зоритель гнёзд». Лишь много лет спустя, бродя по залам картинных галерей, я поражался совпадением линий и красок, тональности пейзажа, положений фигур и деталей одного из «окон в неизведанное» Бриггеля , как написала журналистка, с исходным прототипом. В одном из сюжетов он изобразил вид из смотрящего на пруд окна мансарды ДК, - склон холма , крыши домов, водонапорную башню, катающихся на коньках, практически один с «Охотниками на снегу» Питера Брейгеля. Словно поражённый молнией, я стоял под сводами венского Музея искусств и не мог объяснить себе такого эффекта восприятия. Было ли это связано с почти абсолютным сходством фамилий или со свойствами памяти, которая трансформирует давние впечатления под свежие. Но сходство было таким, что впору задуматься –не реинкарнировали ли в Иеранимуса Бриггеля в момент контузии сразу два великих художника-Босх и Брейгель? По крайней мере, об этом написала увлекавшаяся эзотерическими парадоксами журналистка. Время уже было такое, кода стало можно писать всё. И она, что называется, «оторвалась». Районное начальство устроило постаревшему, отпустившему бороду «фатеру Бриггелю», детьми которого были лишь эти картинки, выставку в фойе ДК. Отдел репатриации Русско- немецкого дома предложил ему перебраться на «историческую родину». Но он отказался. Свалил свои творения в дальний угол – и, охладев к кисти и тюбикам с масляными красками, переключился на рыбалку и огородничество.
5.
Пожалуй, мои опасения относительно потенциальной опасности для скворцов со стороны сорок были не беспочвенны. Мне ведь ещё приходилось отгонять от скворечника на балконе нашей дрезденской квартиры и вездесущих воробьев, которые, огрызаясь, и не желая покидать облюбованное жильё, в итоге селились где-то под черепичной крышей нашего постройки времён Кайзеровской Германии дома-ветерана. Там, между стропилами и застрехами, они создавали свои «лагеря беженцев» и плодились в астрономических количествах.
Вместе с сизарями и налетающими с озера чайками «обрабатывая» мусорные баки, если они не дай бог, бывали неаккуратно прикрыты каким нибудь- рассеянным склеротиком из отпрысков спецпереселенцев в степи Казахстана и сибирские сёла, воробьи не брезговали птичьими кормушками. Баки были чем –то вроде столовых общепита советских времён или студенческих столовок, а кормушки на балконах -кафе или гаштетами. Воробьи успевали –и там, и там.
К тому же падкую на халяву птичью братию подкармливал наш дворник Питер. Он специально оставляя открытым бак с пищевыми отходами - и воробьи, сороки, вороны-пировали.
Птицы терпеливо ждали, когда, наконец, появится методично оставляющий незакрытым бак старикан. И вот, с методичностью метронома курсируя что ни день туда-сюда, он двигался к помойке, где пластик следовало складывать в одну емкость, стекло-в другую, пищевые отходы -в третью. Даже сквозь ещё не столь густую листву подросшего каштана я мог видеть и его сгорбленную спину, и обрамленную сединой, посвечивающую тонзурой лысину. Вначале он гремел крышками, и опустошал ведёрко, опорожняя его от отходов своего бытия-жития. Затем брался за принёсенную в свободной руке метёлку. Это не была метла, увенчанная берёзовым голяком, какими до сих пор метут в России, это была щётка – слегка видоизменённый атрибут чистильщика сапог , насаженный на черенок. Собственно , и подметать - то было нечего. Но он надраивал кирзу булыжного сапога до блеска. Затем он брался за грабли. И опять-это было не то приспособление , наступив на которое можно было схлопотать по лбу. Это была веерообразная гребёнка. И Питер тщательно причёсывал ею и без того аккуратно постриженный газон.
Всё это время бак с лакомствами был открыт. Тут то и налетали воробьи, сороки, дикие голуби и вороны. Затем начинали пировать и залетающие с прудов чайки. Конечно, воняло.
- Питер! Бак –то прикрой орал с балкона Ветров.
Но Питер был не столько глух , сколько зол на весь мир. Его мизантропия превращала его в вечного брюзгу, жалующегося на несовершенства рода человеческого. Людей он презирал, зато боготворил четверолапых и пернатых -и потому не слышал, а вернее делал вид, что не слышит. Кроме птиц он привечал бездомных собак и кошек. И как только заканчивали пировать клювокрылые, он свешивался через край бака и шарил в нём , вылавливая куриные, свиные и говяжьи косточки. Их с нашего микрорайона натаскивали немало. Псины и коты поджидали. И когда это всё выкладывалось на аккуратно подстеленный газетный лист или целлофановый пакет, мигранты царства собачье-кошачьих , не конфликтуя, устраивали трапезу. И только чёрный кот Борман пренебрегал этим застольем…
В ответ на командирский крик Ветрова Питер реагировал « с отставанием по фазе». Он уже доходил до подъезда, но опасаясь , что, если не Степан Трофимович , то кто-нибудь «позвонит куда надо» - покорно возвращался, чтобы выполнить приказ Ветрова. Чтобы вернуть оторванную крышку на место, ему приходилось отгонять всё ещё набивающих зобы ненасытных воробьёв .
Серокрылые засранцы изрядно докучали не только тем, что норовили занять скворечник раньше его законных жильцов. Как бы в отместку за моё недоброжелательство они оставляли нечто вроде выдавленных из тюбиков белил на лобовом стекле и на капоте автомобиля, припаркованного недалеко от каштана среди разноцветных , похожих на жуков, машин жильцов нашего дома. Воробьи устраивали настоящие бомбардировки военно- воздушных сил люфтваффе, - и нещадно портили дизайн любимой нами с Надей «француженки». Так по семейной привычке всё переименовывать, назвали мы «дом на колёсах» , которым мы пользовались для наших кочевий по Европе в основном в прохладное время года, когда скворцы уже выводили птенцов и ещё не сковывала морозом землю зима, когда нуждались в подкормке желтогрудые синицы. Воробьи портили внешний вид нашего авто не меньше, чем голуби фасады европейских шедевров архитектуры. И тогда нам с Наденькой приходилось вооружаться ведром, моющими средствами , поролоновыми мочалками – и оттирать с лобового стекла, крыши, капота, фар и даже морды никелированного льва мазки тех самых «белил», оставленные шкодливыми художниками –абстракционистами.
…И опять мне предстояло спуститься в мрачные катакомбы, обжитые котами, подкармливаемыми соседкой с третьего этажа, перебравшейся на «историческую родину» из прилепившейся к склону над Бией алтайской деревушки «бабой Эммой».
Эти подземелья нашего, пережившего бомбёжки англичан, дома таили в своих лабиринтах много чего напоминающего о прошлом. На реставрацию подвала хозяин пока не покушался и поэтому этот «трюм» нашего «хауса» сильно отличался от всего, что можно было увидеть «ниже ватерлинии» переселенческих общежитий Фридланда. Здесь не было стройных шеренг стиральных машин. Нетронутые отделкой стены походили на стены бункера.
Похожая на постаревшую Мерлен Дитрих фрау Эльза, представлявшая собой последний реликт этого дома, который вполне мог бы стать домом –музеем, рассказывала, как она вместе с соседками и их детьми пряталась в этом бомбоубежище в 45-ом. Она часто вспоминала те бомбёжки. И даже поведала о том, что зеленеющий у нас под балконом каштан был посажен после войны её тогдашним соседом из белоэмигрантов в воронку из- под рухнувшего с небес фугаса.
Эльза Карловна много раз произносила трудное слово Luftschutzbunker. Слово «бомбоубежище», вырываясь из её горла, прямо-таки гремело и грохотало. В моём воображении невольно возникали стаи «железных птиц» сыплющих на голову до полусмерти перепуганной девочки свои смертоносные яйца. Бомбардировщики представляли собой до неимоверного количества размножившихся сорок Питера Брейгеля. Они застилали небо несметными полчищами чёрненьких крестиков пикирующих на перепуганную «кляйне медхен», чтобы сеять смерть. Я живо представлял эту «Гернику». Ну а Эльзе Карловне бомбовозы и советские солдаты мерещились повсюду. Приглашённая на нашу с Надей годовщину свадьбы, она ткнула пальцем в "Охотников на снегу" и произнесла : "Sehr schlecht!" И пояснила, что сорока напоминает ей английский бомбардировщик, охотники с пиками - солдат, а собаки - гестаповцев...
И, когда, щёлкнув подвальным выключателем, я совершил действие , подобное манипуляциям ветхозаветного Творца, произносящего «Да будет свет!» -и тьма, отпрянув, разбежалась прятаться в дальних углах, чтобы отстреливаться оттуда одиночными шорохами, брызнувшая светом лампочка , напомнила мне всё ту же «Гернику» Пабло Пикассо. А сам я казался себе персонажем со сместившимся на бок глазом, окружённым обрывками вчерашних газет, перекошенной мордой апокалиптической лошади без всадника, воплощения тотального бардака. Надо сказать , что путешествуя на нашем «Пежо» с когтистым львом по прозванию Котёнок на капоте, мы проехали насквозь почти все художественные музеи Европы, среди которых Лувр, Цвингер, музей Помпиду , конечно же, занимали самое почётное место…
И вот – шершавая, необструганная доска , по всей вероятности, служившая импровизированной скамьёй для прятавшихся в оборудованном под бункер подвале детей и женщин. Уже почерневшая, с окаменевшими янтарными каплями смолы сосновая плаха, из каких древнерусские богомазы делали основу для икон, какие вдохновляли Брейгеля и Босха на создание их философских аллегорий. А первые блюзмены и рокеры из такого, годного для бортов шлюпов и галеонов материала мастерили электрогитары, прилаживая к слегка обструганным и обработанным наждачкой рогатым «доскам» звукосниматели , струнодержатели, регуляторы тембра и громкости, чтобы сыграть жалующийся на несовершенства мира сырой блюз и рычащие «риффы» тяжёлого рока.
Ухватив шероховатую драгоценность, я перетащил её на свой этаж и, пока не прилетели наши пернатые постояльцы, устроил на балконе столярную мастерскую. Я пилил, строгал, стучал молотком и жужжал шуруповёртом. И опять –подвал. И снова - доска. И так, используя выходные, два дня без передыха. Надя пекла блины, крутила «Blak bird» «Beatls» и с испечённого студией грамзаписи винилового блина посредством чудес техники, употреблённых во благо человечества, считывался задорный мальчишеский голос Пола Маккартни и орфеевыми переливами звенела его гитара…Мы праздновали Масленицу!
6.
Свои столярные художества я развесил по деревьям на окраине оборудованного муниципалитетом под сквер лесочка. Спустя некоторое время мы с Надей посетили эту Третьяковку, как было когда-то в ранней, доэмигрантской молодости во время поездки в Москву, чтобы увидеть знаменитую «Троицу» Андрея Рублёва. Все три скворечника были заселены вёселыми, переливающимися на солнце радужным оперением птицами.
Уже вовсю были заняты заботами о потомстве и скворцы , заселившие птичий хайм на балконе. Сорокам пока было не до них , они были заняты прокормом собственных птенцов. Изловчаясь, они таскали из мусорных баков всякие вкусности. А вот самими белобоками шибко интересовались отставной прапорщик и чёрный кот тёти Эльзы по прозвищу Борман. Он садился под деревом и, задрав голову, следил за сорочьей суетой. Он даже покусился как-то вскарабкаться по стволу, но получив несколько ударов клювами, с жалобным мяуканьем ретировался.
Одним из любимых занятий Ветрова было баловство с армейским биноклем. Он разглядывал в него окрестные хаймы и кажущиеся издалека игрушечными домики коренных обитателей земли Саксонии. Летом он наслаждался созерцанием насельниц нудистского пляжа на дальних берегах прудов, над которыми нависала гора. Зимой заглядывал в щели сквозь недосдвинутые шторы, наблюдая сценки из домашней жизни местных бюргеров. Само –собой, особенно интересовали Ветрова раздевающиеся «фроляйны» и «фрау». Он пополнял вернисаж этих ню силуэтами «последних переселенок» из окон в общежитии на ближнем берегу первого пруда. Это было тем более просто, что на окнах зачастую не было даже простеньких занавесочек. Насмотревшись бесплатного кино, он усаживался на свою тачку и через некоторое время из –за стены доносились сладострастные постанывания и клёкот ожившей фарфоровой статуэтки, изображающей Зевса и Леду.
…Ветров всё больше и больше напоминал мне то Сарториуса, то Гибаряна. С одним его сближал трезвый цинизм, с другим память о безвозвратно утраченном. Правда, его щёки не украшала жёсткая щетина, потому как он всегда был чисто выбрит. На нём не был надет запятнанный химическими реактивами последователя Фауста грязно-белый халат. Его «прикид», как он сам говорил, составляли самые заурядные джинсовые штаны и курточка. В шкафу он прятал увешанный значками отличника боевой и политической подготовки китель, который он надевал только на 9 мая и 23 февраля, но никогда не выходил в нём на люди, а, вдрабодан напившись, орал из-за стенки:
-Мой ротный старшина имеет ордена,
А у меня всё это впереди.
Но ты любовь зачти
Отличные значки, которые теснятся на груди.
Не плачь девчоооооооонка!
Пройдут дожди,
Солдат вернёёёёёёётся
Ты только жди!...
Но закадрённые им в гаштетах девчонки-возвращенки "на историческую родину" всё же плакали. Они неслышно точили слезу, хныкали и даже весьма акустично ревели, составляя дуэт баритональному вокалу успокаивающего их соседа. Коварный ловелас не намеревался вить с ними семейного гнёздышка, помогая тем самым обрести ВНЖ и германское гражданство. Поутру он выставлял нестабилно- нейтринное существо сотканное как краткоживущими психо-частицами тоски по гэсевегешным «фроляйнам», так и по давно сбежавшей с офицером жены, из -за которой «хлястик» чуть не застрелился из «Макарова». Слушая россказни Трофеевича, я живо представлял его лежащим в холодильнике космической станции, и, как бы просматривая видео суицидника-соляриста, на котором появляется и исчезает девушка славянской внешности, недоумевал. С желчным Сарториусом же Ветрова сближало то, что он своих «гостей» всегда прятал за дверьми, а тех, что можно было увидеть в щель между дверью и косяком быстро заслонял спиною…Было время, когда я заимствовал у соседа кофе, – и пока он шарился в шкафу на кухне, мог засечь курящую, в одной ночнушке, стряхивающую на вогнутый панцирь бронзовой черепахи пепел блондинку, брюнетку или шатенку.
-Вот дурёхи! –комментировал Ветров свои похождения. –Всем нужен вид на
жительство…А мне то нужно совсем другое…
7.
Бывало, когда над нашим спальным районом громыхал натовский острорылый дракон, Ветров, рискуя быть подвергнутым высокоточному ракетному удару, разглядывал в бинокль подвешенные под крыльями «ляльки». Возможно во время своих ностальгических поездок по полигонам Эйзенаха, Ютербога и Гроссенхайна он и там что-то высматривал, не исключено, что ему воображались там американские «Шерманы» и «Абромсоны", выведенные на дисплей его «ноута». Кто знает –до каких пределов распространялся его ностальгирующий патриотизм?
- Майн гот!- актёрствуя, закатывал он глаза в тоске по утраченной молодости.- Мы с корешом, который теперь живёт в Мейсене, проехали три полигона и один бывший военный аэродром – всё заросло дубами и соснами…А сколько было сил положено на постройку!
Он включал отснятые видео. Постройки советских времён-КП, бетонные ДОТы походили на поглощаемые джунглями пирамиды Майя! Все заросло буйной зеленью и разрушалось без каких либо бомбёжек и артобстрелов. В нашей же истории с птицами – отправляемые пернатыми естественные надобности выглядели сущими пародиями на бомбёжки. Если воробьи и голуби обкакивали автомобили, то скворцы украшали своими помётно-импрессионистскими художествами мой балкон, иногда роняя «боекомплект» и на головы заходящих в подъезд жильцов. Сороки же устроили «бомбовую атаку» и на самого столь пропитанного милитаристским духом Ветрова.
Сияло солнышко. Птицы летали – туда -сюда. И вдруг..
-Вот сволочь!- прогремел баритон отставного прапорщика с соседнего балкона. -Спёрла. Прям из рук вырвала, тварь! Ну, ты получишь у меня!
Ветров ругался, свесившись с балкона. Сжатая в кулак волосатая ручища грозила сорочьему гнезду.
От угроз «дядя Стёпа» перешёл к делу. Явилась из подвала на свет Божий лестница. И приставив её к каштану, Ветров с проворством карабкающегося по вантам юнги взлетел на высоту рей-веток, где надувал зелёные паруса каштан, в смотровой корзине которого, называемой флотскими "марсом" несли вахту сороки-"марсиане". Последний прогон, чтобы достичь пересечения мачты со стеньгой, пришлось лезть, обхватывая одно из ответвлений раздвоившегося ствола руками и ногами. Недооценив противника и потенциала своего вестибулярного аппарата, Трофеевич ухватился за края гнезда и, вознамерившись вырвать его, как гнилой зуб из пасти пациента зубоврачебного кабинета, рванул. Сквозь сорочий гвалт раздался треск ломающихся ветвей- в обнимку с малахаем из веток и глины экс-прапорщик летел вниз. Замер герр Питер с недонесённым до помойки мусорным ведром. Образуя полукольцо, стояли вокруг дерева, наблюдающие за происходящим жильцы нашего дома и соседних хаймов. Пристрастно отслеживал ситуацию жавшийся к ногам Эльзы Карловны кот Борман. Свалившись на пружинистый батут из веток, и размазывая по физии птичий помёт, «дядя Степа», чертыхнулся:
-Вот сволочи! Обосрали с ног до головы!
Тем временем яростно стрекочущие сороки продолжали поливать злодея каловым напалмом. Орали, упрыгивая между ног прибывающих зевак слётки- сорочата. Они порхнули с гнезда вместе с родителями. Под едкие замечания соседей униженный и оскорблённый ветеран холодной войны, с сорочьим гнездом подмышкой устремился в свою квартиру. Когда я, последовав за Степаном Трофимовичем, толкнул незапертые двери – гнездо возлежало на столе рядом с бронзовой пепельницей-черепахой, как бы уже опровергая воззрения современников Брейгеля на то, что Земля – плоское блюдо, но всё-таки сомневающихся и в том, что она – шар. Это была косматая, шершавая полусфера , запечатлённая на половинке «титула» складня Иеронима Босха «Сад земных наслаждений». (С тех пор ,как я получил заказ от «Международного общества по спасению информационно-культурного наследия человечества» при ЮНЕСКО, я с ещё большей интенсивностью стал посещать музеи, опять побывал в Вене, до которой рукой подать, и не только…Это мы делали вместе с Надей, оставляя балконных птиц на попечение соседа.) Выскочивший из ванной с полотенцем в руках Степан Трофимович кивнул на трофей:
-А ну смотри-што там в этом разбойничьем логове.
Я сунул руку в кучу из веток и глины.
Одна за одной стали появляться на свет – абверовская пуговица с орлом, эсесовский знак «тотен копф», фарфоровая уточка, гэдээровская "пфенежка"-молоток с циркулем, взятые в окружение прихваченными ленточкой колосками…
-Я ж говорил ! – грабастал коллекционные ценности «дядя Стёпа». –За ними глаз да глаз нужен, за этими вертихвостками!
Следом я выскреб из разорённого гнезда золотую Наденькину цепочку, чайную ложку с вензелем и золотую коронку.
Ложку признала тетя Эльза, коронку – Питер. Охая да ахая, они благодарили Степана Трофимовича, между ногами шнырял привлечённый запахами гнезда котяра Борман, он было сиганул за одним упрыгивающих из сорочат, но когтистая лапа не достигла цели: сорочонок взмахнул крыльями –и был таков.
-А я то думал –куда коронка запропастилась! –причитал герр Питер, не выпуская
из рук так и не опустошённого мусорного ведра. Именно в это мгновение я увидел, что заросший волосами, бородой и бровям старик- ни кто иной , как Питер Брейгель-его портрет я обнаружил в том же Музее и, прогуглив интернет, вывел на экран монитора. И вот он вертел в руке краденую сорокой золотую коронку.
-Я ж говорил вам-не открывайте окон настеж! – корил нас Трофеевич.
-Ой, дядя Стёпа, спасибо! –прижалась Наденька –Хари к небритой щеке Ветрова-Гиборяна.-А то мы с Эриком обыскались…
И из-за её спины выступила молодая женщина –её двойник, репликация, копия в зелёной форме с серебряными птичками в петличках(это были брейгелевские сороки)
-Нам позвонили. Я из общества защиты диких животных и птиц…Вы нарушили закон, - пробубнила женщина голосом андроида.- За разорение птичьего гнезда…
И она назвала трёхзначную цифру.
8.
Может быть, её и не было. Как и,не смотря на жару, кутающейся в плед «тёти Эммы» в инвалидной коляске. С тех пор, как я начал работать над заказам создания диска, который надлежало захоронить в капсуле во льдах Антарктиды, чтобы на случай ядерной войны оставить грядущему человечеству послание о достигнутом нами уровне познаний, образы наслаивались, двоились, троились, перетекали друг в друга.
Возможно, не существовало и наших с Надей поездок по музеям Европы, а до крышесносной усталости досидев за компом, я принимал мои путешествия по «гуглу» в поисках шедевров живописи за реальные перемещения в пространстве. То и дело в ожидании Нади, которая нередко возвращалась затемно, я обнаруживал, что заснул, уронив голову на клавиатуру. И тогда, то ли от беспорядочного нажатия «Entr» «Shsift», «Esk» ерзанием головы, хаотичного тыканья носом в пробел и «Аlt», шорканья ухом по цифрам и буква в полусне-полуяви я провоцировал компьютер на лихорадочную смену картинок, текстов и видео на дисплее. Мнилось – в мой затылок вживлён разъём и к нему подключен многожильный кабель, которым я накрепко привязан к источнику беспрерывной смены галлюцинаций. И что, как раз мои беспокойные сны на служащей подушкой –клавиатуре и есть моё самое важное послание человечеству после ядерного Апокалипсиса.
…Музеи искусств, в которых мы бывали с Надеждой, слились в одну бесконечную анфиладу залов, по лабиринту которых, то и дело заходя в боковые комнаты, можно было блуждать до бесконечности. Античный мрамор сменялся готическими каменными кружевами, они -барочными завитками. Одна эпоха наслаивалась на другую. Сквозь «доски» и холсты старых мастеров кричали яркими красками импрессионисты; ломились ломаными линиями абстракционисты; смешивая все со всем, препарируя, потроша, соединяя и разъединяя, терзали мозг сюрреалисты; наивисты звали вернуться в детство.
Свернув в одну из боковых комнат мы наткнулись на полотна Густава Климмта. В Вене царствовала осень. Припарковав свою «букашку» возле гостиницы, которую я отыскал на карте Вены в интернете, и, сняв номер, мы тут же отправились искать музей Бельведер. Барочное здание, архитектурная родня Цвингера, парковые скульптуры, изваяния фонтанов(все эти русалки, фавны, крылатые женщины-львицы) походили на коллекцию фарфора нашего дрезденского соседа по хайму. Алебастрово –белые Аполлон с Венерой, позирующие под кронами аллей, золотой багет осенних каштанов, мимо которых мы прошли поднимаясь по парадной лестнице, помнящей цокот каблуков по ним венценосных особ, неожиданно перетекли в полотна «Поцелуй», «Надежда», «Юдифь». Я не могу гарантировать, что все эти мерцающие красками шедевры я видел именно в том музее. Но в моём сновидении всё это оказалось на стене одной комнаты бесконечного лабиринта, излучённая которым мне явилась огненноволосая Надежда. Обнажённые и полуобнажённые Густава Климмта слились в один образ –и это была моя жена.
9.
…Пошатываясь и размахивая руками, по коридору шёл пьяный дворник Питер. Питер был вылитым Снаутом.
-Человеку нужен человек! –изрёк он и проследовал на лестницу, ведущую на мансардный этаж, где и располагалась его дворницкая.
Перебравшись из кресла за компьютером на лежак, придрёмывая, я в сотый раз смотрел «Солярис». Реальное опять путалось с виртуальным. Рядом, морща волнами складок одеяло, посапывала Надя. На экране кадр за кадром разворачивалась сцена суицида посредством употребления внутрь жидкого азота. По окоченевшему телу Хари пробегали конвульсии. Она оттаивала. Снаут глядел с укоризной и произносил: «Вы вступили с ними в эмоциональный контакт! Это вас оправдывает. К тому же у вас прекрасный экземпляр!» и добавлял , обращаясь к оживающей женщине: «Поймите, наконец! Вы даже не человек!» И тут же Сарториус, сочувственно и горько улыбаясь, протягивал мне конверт с предсмертной запиской. Всё это перетекало из сна в сон. Уставшая от войн с бюрократическими препонами, Надя собирала чемодан. Складывая не столь богатый гардероб в отпахнутый зев чемодана на колёсиках, стандартизованного под полки для ручной клади в «Боинге». Поверх пожиток она уложила фото в рамочке- она в фате и свадебном платье, я в костюме жениха. Сверху она хотела утолкать наш семейный фотоальбом, но молния уже не застёгивалась. И тогда в досаде она отшвырнула пухлый, изрядно потёртый фолиант. Из его нутра посыпались чёрно-белые и цветные прямоугольнички. Мы –на студенческой пирушке в общаге. Мы –за свадебным столом. Мы – расписываемся в книге регистраций Новосибирского ЗАГСа…
И снова- из сна в сон.
Я поднимаюсь по лесенке в мансарду герра Питера. Коморка со скошенными стенами.Эти стены-изнанка крытой черепицей крыши. От небес, облаков и парящей в небе сороки нас отделяет тонкий бутерброд из черепицы, досок, и штукатурки,в обвалившейся участок которой видна обрешётка. В одном углу дворницкие принадлежности в другом –доски. Под подошвами хрустят опилки и шуршат стружки. Питер мастерит скворечник. Я вижу его со спины. Он оборачивается. Седой. Заросший бородой. С нависшими на глаза крыльями бровей. Лысина, обрамлённая жидкими космами. Отсутствующий, потусторонний взгляд. Я узнаю в нём отца. Да! Как я забыл! Я ведь оказался здесь по программе «воссоединения семьи»! Мать - точная копия старухи, стоящей за спиной на автопортрете постаревшего Брейгеля:чепец, очки-кругляшки двумя закованными льдом прудами, мостик хрящеватого носа,растянутые в полуулыбке-полуплаче тонкие поджатые губы. Отец держит в руке кисточку. Этой мини-дворницкой метёлкой он водит по ещё полностью не закрашенной доске. На ней проступают контуры варикозной сетки деревьев. Охотники с пиками на плечах, устало ступают по снегу. Собаки вьются у их ног. Озябшие люди жгут костёр. Это костёр из веток, обломанных падением зорителя гнёзд Ветрова. Его зажёг герр Питер. А греться и любоваться огненной метёлкой костра собрались - мама, отец, тетушка Эльза, Надя, кот Борман.
Под ногами направляющихся к склону охотников простирается панорама- пруд с перемычками моста и дамбы, по которой тащится запряженная лошадёнкой телега, островерхие крыши, гора вдали, парящий над серо-голубой далью чёрный силуэт сороки.
На мгновение очнувшись, я понимаю: в который раз меня сморил сон за компьютером. И опять – меня отбрасывает в сон. Снаут прилаживает к моей голове устройство для считывания моих воспоминаний. Эта «корона» из датчиков для «царя природы». Её предназначение в том, чтобы послать Океану мою энцифалограмму…
Выдавив из тюбика на зубную щётку пасту, я вижу в зеркало-что это тюбик с масленой краской – а вместо щётки у меня в руке кисть. В другой заляпанная радужным разноцветьем -палитра. Из зеркала на меня смотрит мужчина с бородкой и изучающими усталыми глазами, на нём испачканная радугой красок рубаха –балахон. Непременный атрибут свободного художника, философа и пророка кисти!
-Густав! –раздается мелодичный голос.- Так ты будешь меня рисовать или...
На холсте , едва прикрытое пёстрым, похожим на усыпанную яркими цветами лужайку покрывалом - обнажённое тело. Самым кончиком кисти добавляю нежно розового туда где, острятся соски груди. Золотисто-огненного в волну волос и заострённый рыжий островок волос ниже ямки пупка. Червоного золота утренний свет, врываясь в мастерскую, золотит непорочную белизну заготовленных для работы холстов…
Станция делает маневр. Звучит фа –минорная прелюдия Баха. Хоральная. Мольберт, кисти, тюбики, натурщица с соскользнувшей с неё драпировкой-всё зависает в невесомости…
-Ты опять заснул за компьютером!- слышу я нежное мурлыканье любимого голоса,
чувствую как излучающая тепло ладонь ворошит мои волосы.- Поздравь меня! Я прошла собеседование у главврача клиники. С завтрашнего дня веду приём больных…Мы купим себе новую машину!
10.
Черепаха намеревалась спрыгнуть со спин слонов, те в свою очередь не желали больше удерживать равновесие, скользя ножищами - тумбами по спинам китов. Блюдо земной тверди с её игрушечными домиками и микроскопическими фигурками человеков, тощей травкой деревьев кренилось, шатаясь.
И кое-что уже сыпалось с этого блюда –в бездну за её край. Туда , куда Сарториус хотел отправить блуждать среди космического мусора Гиборяна.
Вот уже вслед за мамой, папой - и пережившей бомбёжку Эльзы не стало. Теперь хоронят без сентиментальных проводов. Ни надгробий, ни памятников в виде скорбящего ангела с поникшими крыльями. Утилизация отходов. Прах в урне. Ячейка в колумбарии. Кот Борман долго истошно мяукал у двери исчезнувшей хозяйки, а потом куда-то исчез. Говорили, забившись в дальний угол бомбоубежища, куда спускалась желтоголовая, голубоглазая девочка Эльза вместе с давно уже отлетевшим в Валгаллу любимцем на руках, издох от тоски. Когда завоняло, его труп вытащил на свет сосед –дворник с мансардного этажа – и выбросил в мусорный бак, даже не удостоив почившего кота могилой под каштаном.
Создание архива для капсулы, которой предстояло быть похороненной подо льдами Антарктиды, близилось к завершению. Заказанный мне раздел «живопись» был уже практически готовым файлом. Кто работал над другими разделами, среди которых, конечно же были «музыка», «литература» и «наука»-мне было неведомо. Такую неосведомленность подразумевал режим секретности. Сроки пожимали. Но заказчик почему-то никак себя не проявлял. Да и был ли он? И существует ли этот заказ? Меня одолевали сомнения. Может быть реально только-то, что я нанят в микроскопический отдел лилипутской риэлтэрской фирмы, торгующей недвижимостью. И моя роль –не создание послания грядущим насельникам постакаполиптической Земли, а банальная обработка картинок на фотошопе, чтобы на снимках пиар-публикаций любой хаус-уродец превращался в дворец кюрфюрста. Но реален ли и этот спальный район на окраине Дрездена? Может быть это было в Дюссельдорфе или Кёльне? Не знаю…Как, повторюсь, не уверен –был ли этот заказ?
Да и кому после ядерной войны они понадобятся –эти послания? Выжившим и эволюционировавшим до изощрённой разумности тараканозаврам, вставшим на задние лапы, мутировавшим от избытка радиации крысам-прямоходящим, прибывшим сюда на своих звездолётах рептилоидам с планеты в созвездии Альфа Центавра?
11.03.2021 ****