Мой дед
Дед любил людей. Но выпало на его долю поучаствовать в трёх войнах. О них он не рассказывал: мал я был, когда он умер, побеждённый раком, но не сломленный духом. А уж в нас-то, внуках своих, души не чаял. Ему вообще огромное удовольствие доставляло делать подарки, приносить добро, помогать, чем может. Считай, всю жизнь это и было его любимым занятием. И люди его любили. Слова плохого ни от кого после его смерти никогда не слыхал. А вот слова благодарности – от многих. Даже мне не знакомых случалось.
Мы, конечно, тоже его обожали. Увы, но помню я из нашего с ним общего очень мало, урывками, штришками. И на уровне… ощущений, что ли – как с ним было хорошо, надёжно, светло…
- А вот здесь будет кинотеатр. Картины нам будут показывать.
Он показывал рукой на недавно возведённый фундамент неподалёку от тротуара. Мы с ним почти каждый вечер совершали моцион – прогулку километра по полтора-два туда, а потом обратно. Он научил меня буквам и цифрам, но поначалу числа (номера на троллейбусах) я считывал справа налево. Было такое. О жизни разговаривали во время прогулок…
А вот… Сам я, конечно же, не помню, мама рассказывала, было раз… Пошли мы с ним в гастроном. Мне года два было, максимум три, но это вряд ли. Справа от входа был отдел с соками-водами, ситро и пивом. На прилавке стоял штатив с конусообразными ёмкостями с краниками внизу. В них были соки – томатный, яблочный, вишнёвый, апельсиновый, на разлив. Я томатный любил.
Ну и часть столешницы прилавка, естественно, поднималась, а под ней находилась створка на навесах – чтобы продавец могла попасть на своё рабочее место. Под прилавком хранились пустые трёхлитровые бутыли из-под соков и бутылки из-под напитков.
Пока дед стоял в очереди, мне, как и любому непоседе, очевидно, скучно стало, и я тихонечко, незаметно нырнул через эту дверцу. И занырнул под прилавок. Никто не видел. Даже продавщица. Очередь деда подошла, он заказал стакан томатного сока, глядь – а внука нет! Дед туда, дед сюда – нет внука! Очередь разбежалась – помогать. Не могут найти! Дед потом признался, что уже выскочил на улицу с мыслью под трамвай броситься. Но тут я зазвенел бутылями и продавщица с радостным победным криком: «Нашёлся!» - выковыряла меня оттуда. Повезло деду, что он уже сплошь седой был – некуда больше седеть.
- Солдат, идём дрова рубить! – звал он меня в помощники. Он их колол, а я сопел и носил, складировал.
Печь научил растапливать дровами и топить углём с младых ногтей. О! Я ещё уголь помогал носить в специальную загородку возле сарая. Это помню. А вот то, что любил его во младенчестве есть – не помню, мама рассказывала.
Два раза мы с ним плечом к плечу тушили начинавшиеся пожары на веранде – от керогаза. Оба раза заметил я просто. Так получилось. Но это я уже постарше был – в школу ходил. В первый или второй класс.
Наказывал меня за провинности очень жестоко:
- Иди на кровать, ложись и без моего разрешения не вставай!
Для мелкого разбойника это же пытка! Даже пятнадцать минут! Никого не слушал, если предлагали встать с кровати:
- Дедушка не велел!
Но деда больше, чем на десять-пятнадцать минут не хватало. Переживал больше меня. Приходил, прощал. Обнимашек не помню – у нас всё строго было: солдаты же…
- Томка, пусть рисует! – говорил дед своей дочери, а моей маме, когда та обнаруживала мои художественные росписи на свежеокрашенных стенах, дверях. И, кряхтя, помогал дочери мыть…
Дверям больше доставалось: на них я ещё и лепил… Весёленькие такие барельефчики получались. Наверное… Любил я ещё стибрить у матери из-под рук ножницы и, пока она делом занята, спрятавшись под столом, обрезать всю бахрому на скатерти. Ну, или сколько успею…
- Не это добро… - утешал мать дед. И покупал с пенсии новую.
Помню ещё, «созорничал» по малолетству и соответствующей возрасту глупости: выбил из-под деда табуретку – он собирался сесть пообедать. Грохнулся старик на попу. Но и тогда наказал только лежанием на кровати – слова грубого не сказал. И то только после обеда. Мог бы и вообще не наказывать: мне сразу так жалко деда стало, сам казнил себя…
А ещё помню, как не умел сдержать слёз, плакал, не стесняясь, когда хоронили деда. В 1965 году. Мне десять едва исполнилось… Я только на похоронах-то и не мог их сдержать: когда его хоронили, когда бабулю. Ну и маму… Только уже не плакал, конечно. Они просто наполняли глаза и наполняли…