«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы…». Ев. От Мф.,7, 1-2
Неурядицы жизни опять придавили. Захотелось все бросить и уехать, куда глаза глядят. И он подался в Якутию, взяв подряд в далеком глухом селе.
Дороги размыло осенними дождями и добираться нужно было рекой. Ему повезло: бригадир лесорубов Братченко возвращался из города, попутчику он был рад.
- Э-э, парень, мы скоренько доберемся.
Стояло холодное сырое утро, до самых костей пробирал туман. Савелий съежился, вобрав голову в плечи.
- На-ка, выпей, - предложил ему Братченко.
Но пить не хотелось, и, отпив глоток, он отдал бутылку назад. А Братченко приложился.
- Эх, братуха, жизнь, она – тьфу – и нету. Пей! Нет? Ну и зря.
Стремительное течение Алдана неслышно и легко несло их вниз. Братченко задремал, а он, правя лодкой, все думал и думал о Ленке. Это были даже не мысли, а какие-то навязчивые картины. То он видел, как она идет из школы, размахивая портфелем. Смеется, поворачиваясь к подружке. Две длинных темных косы разлетаются в стороны. Все это длится секунды, вот сейчас он ее окликнет, но ч то-то происходит с памятью его, и он снова видит, как лена размахивает портфелем, говорит что-то подружке…
То вдруг он слышал, как ругает девочку Анна за разбитую банку молока. У ленки от обиды дрожит подбородок. В тот момент он вспоминает себя мальчишкой: у него тоже дрожал подбородок, когда отец лупил его за соседские огурцы.
Лодка вздрогнула, что-то ткнулось ей в бок – Братченко встрепенулся.
- Что там?
- Коряга какая-то.
- А-а…
Бригадир привалился к борту, но теперь уже сон не шел. Досадливо крякнув, он потянулся.
- Ты откуда прибыл?
- С Украины.
- И я с тех мест, не по своей воле только. По своей – ни в жизнь бы сюда не сунулся. А тебя что несет? Бежишь от кого? Эх, парень, от себя никуда не спрячешься.
Савелий ничего не ответил.
- А едешь чего?
- Печи класть.
- Печник, значит?
- Печник.
Дольше разговор не клеился. Савелий молча правил лодкой, Братченко, казалось, опять задремал. Но вот он поднял голову, всматриваясь в левый берег.
- Скоро ферма будет. Шуряк у меня там. Надо прибиться.
Ххх ххх ххх
После полудня Савелий был уже на месте, утром второго дня приступил к работе. Клал привычно кирпич, а тяжелые мысли глухо, как кирпичи, стучали в мозгу. И он снова, в который раз, слышал обиженную Ленку, видел раздосадованную Анну, а вот то, из-за чего он ушел от них, даже вспоминать не хотелось. Савелий просто собрал чемодан, когда их обеих не было дома, и уехал: измены себе вытерпеть он не мог, и разбираться уже не хотелось, действительная была измена или мнимая (может, соседке все показалось, да и он не то подумал, что в реальности было – Анна ведь торговала из-под полы). Но что ему теперь до того? Он сбежал от них – от обеих сбежал.
Вдруг что-то смутное, тревожное всплыло в памяти – чье-то лицо, но такое туманное, такое далекое, что он не сразу и вспомнил ее; лишь то ноющее ощущение вины, уже почти забытое, подсказало ему, кто она. Савелий положил очередной кирпич и попытался вспомнить ее имя, но только неясные очертания лица, да голос, тихий и ласковый, сохранились в нем.
От этой далекой памяти неожиданно прошиб озноб. Савелий опустился на стопки кирпича, вспотевшими пальцами достал папиросы, закурил. Как время летело, как оно от него уходило!
Шел 1945 год. После войны с Японией их часть стояла на Сахалине. Ему было 19, он валялся в госпитале и заживо гнил – парша расползалась по всему телу.
В тот день он сидел у окна, грыз семечки и думал, что жизнь его, наверное, подходит к концу, что никому он теперь, такой страшный, не нужен, что осталось уже, наверное, совсем немного…
В этот момент к нему подошла санитарка.
- Савелий, очнись.
Она похлопала его по плечу.
- Нашла я эту девушка. Бабка ее, травница, правда, уже померла, но она девка смышленая, знает, как надо тебя лечить. Как тебя комиссуют, так и отведу тебя к ней. Только смотри, - пожилая женщина строго погрозила ему пальцем, - она сирота, не обидь ее.
И хотя он уже ни во что не верил, после этих слов в нем вновь проснулась надежда. Он представил ее в красивом цветастом платье, как у их завклубши, смеющуюся, очаровательную. И взахлеб захотелось жить, быть здоровым, лететь куда-то сломя голову. Нравиться! Быть любимым!
Она встретила их на крыльце старого бревенчатого дома в шинели с чужого плеча, в сером шерстяном платке, и весь этот день Савелий старался не поднимать на нее глаз – так она была худа и некрасива, бледная, с острыми лопатками. И девушка словно чувствовала это неприятия – ходила и делала все без слов. К его приходу была натоплена баня, а после бани она дала ему выпить отвар из трав и все его коросты намазала прохладной пахучей мазью. Он уснул.
Ночью, проснувшись внезапно, не сразу понял, где он находится. По крыше дома ветер стучал веткой дерева, тоненько выл в трубе, и такая от этого завывания тоска прихлынула к сердцу, показалось, что это его оплакивают. И так горько сделалось, так безысходно – из закрытых глаз потекли горячие слезы.
Девушка с острыми лопатками лечила его недолго – через неделю коросты его отпали, и он, вольная птица, распрощался с этими краями. Но пожилую санитарку. Так строго предупреждавшую его, он все-таки не послушал: последнюю ночь они спали на жестских палатях вдвоем. Утром он увидел, что глаза у нее зеленые, ясные. Она будто знала, что он от нее уйдет, и взгляд ее был пристальным и серьезным.
- Я присушку над тобой читала – ты меня всю жизнь вспоминать будешь.
И он вспоминал ее, когда бывало особенно плохо, когда мысли о том, что судьба не сложилась, что годы идут, а жизни нет, одолевали его. Ему почти сорок, но счастливая доля его прошла мимо, он все яснее осознавал это. Ни Вера, первая его жена, ни Анна, модная и городская, не сумели привязать и отогреть его душу. Только вот девочка эта, Лена…
- Пап, ты куда?
Она все-таки увидела его, идущего с чемоданом, а он ничего не смог ответить ей.
Человек в милицейской форме вырос перед ним, словно из-под земли, и грозно спросил:
- Возников?
- Я.
- Плыл с Братченко?
- Ну, плыл.
- Вот те и «ну»! Пропал Братченко.
«Вот оно, вот! Случилось!» - закричал кто-то в нем не своим голосом, и мгновенный мертвящий страх ужом заполз в душу.
В городском отделении милиции Возников находился в угнетенно-паническом состоянии. По дороге в город он все время молчал, лихорадочно обдумывая, как себя вести, что говорить. Что к Братченко не имеет никакого отношения? Что он здесь ни при чем? А кто поверит?
Следователь оказался молоденьким, безразличным, смотрел на него подозрительно.
- Братченко знали раньше?
- Нет.
- Знали, что он бригаде зарплату за полгода вез?
- Не знал.
- Так где же Братченко?
- Пьяный он был, утонул, может быть.
- Утонул и деньги с ним? Ловко у вас выходит. А кто видел, что он был пьян?
- Шурин его. Мы у фермы к берегу приставали. Они бутылку на двоих распили.
Следователь смотрел недоверчиво.
- Что ж, проверим.
Ххх ххх ххх
Савелий долго не мог заснуть, ворочаясь на жестской кровати. Задремал незаметно и в полудреме увидел свою бабаньку, худую востроглазую старушку, она грозила ему согнутым пальцем и быстро-быстро говорила:
- Грех какой, Савка, грех. Детей малолетних из-за собаки голодом морить. Бог он везде, он все видит. Ты не кривляйся, пакостник, не кривляйся, придет час и накажет Господь тебя, накажет.
Савка был ее любимчиком, но когда он завел собаку и кормил ее со стола, бабка стала ему врагом. И с тех пор, с того самого 42-го, они так и не помирились. Лишь перед отъездом голос ее, всегда готовый сорваться на крик, был еле слышен:
- Савушка, ты приедь похоронить меня.
Он не приехал. Мог, но не захотел. И потому, наверно, бабанька снится ему очень часто.
Больше он не заснул, далекие образы одолевали его, и каждый, казалось, говорил ему бабанькиными словами: «Накажет, накажет…». И перед каждым он был виноват. Пред Веркой – за то, что женился не по любви – захотелось пожить в доме с белыми занавесочками.
Пред Анной – за то, что уехал по-предательски, не сказав ей ни слова: боялся слез ее.
Перед бабанькой, перед девушкой той, что вылечила…
Не шепот, не крик – вопль вот-вот готов был вырваться из груди и броситься плошмя на стены:
- Нет, не я виноват! Не я!
Верка – стерва, прислуживала у немцев, потому и жила в доме с белыми занавесочками! А он, дурак, ей поверил! Все готов был простить, забыть, дети пошли. Только ему не прощали, не забывали, с кем он жил. Не мог, ну не мог он больше терпеть едкие и ехидные попреки. Не мог!
Бабанька, старая сладкоежка, - все в нем клокотало от былых обид, - сахар прятала в фартуке. Он-то знал, видел, слышал, как она по ночам его грызла!
Прежние незажившие раны от былых обид и неправд вдруг словно вмиг все открылись, дыхание прерывалось, сердце усиленно стучало, вырываясь наружу.
Анна, Анна… говорила ему, что любит, а без него любовника принимала.
- Нет, не я виноват! Не я!
Девка эта, лечившая его, присушку над ним читала…
- Нет, не я виноват! Не я!
И вдруг ужас опять, как настигшее внезапно возмездие, холодом сковал и душу и тело – Братченко! Куда мог пропасть этот Братченко? И почему он за него несет такой крест?!
Возников встал и заходил по камере.
«А что если его вообще никогда не найдут? Как и чем я смогу оправдаться?»
К вечеру следующего дня следователь снова вызвал его на допрос.
- Вот что, Возников, чистосердечное признание суд учтет.
Но Возников молчал, уставившись в пол.
- Послушайте, Савелий Семенович, отпираться ведь бесполезно.
- Не брал я деньги и о Братченко ничего не знаю, - глухо, не поднимая глаз, ответил подследственный.
- Но шурин Братченко говорит, что никто к нему не приезжал и водку ни с кем он не пил!
Савелий поднял голову – следователь ждал этого момента: Возников взглянул на него прямо, угрюмо и зло. Человек этот был похож на загнанного зверя, но не хотел сдаваться.
- Что ж, подождем еще.
Молодой самоуверенный следователь был почти уверен, что этот Возников штучка еще та, ему казалось, то он Братченко утопил по дороге, а деньги где-то припрятал.
По звонку пришел дежурный и Возникова увели. Следователь поднялся из-за стола, подошел к окну. Шел крупный снег, было тихо, безветренно. Заложив руки в карманы, следователь несколько минут смотрел, как медленно падает снег.
«Любопытно, что Возников может прямо и дерзко смотреть ему в глаза. Не боится. Или действительно не виноват, или очень уж он матер».
Через день-два должна была стать река, из бригады Братченко можно будет проехать по реке на санях.
На следующее утро, едва следователь ступил на порог, к нему подбежал дежурный.
- Товарищ Войтенко, буянит ваш Возников – орал всю ночь, - и он выразительно покрутил у виска, - того, мол, свихнулся.
Войтенко вызвал врача – обнаружилось двухстороннее воспаление легких. Возникова увезли в больницу.
А к обеду позвонили из бригады Братченко: бригадира нашли - замерзшим в торосе. В лодке также нашли деньги и начатый ящик белой.
Войтенко потребовал составить акт и привезти его в район, отложил дело в стопку завершенных, а о Возникове подумал с каким-то брезгливым отвращением, что какой-то он непутевый и невезучий, как листок, оторванный от своей ветки.
За окном уже выл ветер, предвещая буран, стучал в стекло и мел одинокую тоненькую поземку. И даже в натопленном кабинете следователю было зябко, неуютно и отчего-то неловко.