Мои женщины. Октябрь 1963. Сопливый доходяга.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация: Март-апрель 1964 года. Город Чекалин. Детский санаторий. Одиннадцатилетний Саша Суворов. Уже не мальчик, но ещё и не юноша. Подросток, отрок, малец, младень, меньший, меньшой, поскрёбыш, низший, последыш, младшенький, молодший – так по-разному меня называли в 1963-1964 годах мои родичи, родные и близкие, папа, старший брат Юра, мои старшие двоюродные братья и сёстры, дяди и тёти, жители деревни Дальнее Русаново. Однако я уже был «малец с характером»…
В понедельник 21 октября 1963 года тоже был дождик, но мелкий, моросящий, «остатний» от вчерашнего дождя. Утром градусники нашей домашней метеостанции показали всего 2.3°С, днём – плюс 3.4°С, а в полдень – всего 5°С тепла. Дождик «наморосил» всего 0.1 мм осадков.
Моё появление в школе, в классе, на уроках и переменах не вызвало того оживления, на которое я рассчитывал. Никто даже не слышал о том, что чижик попал мне в нос, перешиб переносицу, вызвал сильное кровотечение, вмешательство доктора-хирурга и правку моих хрящей и перегородок внутри моего носа. Все ребята и девчонки были заняты своими школьными и классными делами.
Я не стал вмешиваться в их разговоры, отношения, общение, не стал ничего им рассказывать или сообщать, потому что никто меня ни о чём не спрашивал. Пришёл? Ну и пришёл. Сядь, сиди и «не отсвечивая». Я это принял к сведению и решил ничего не делать, чтобы привлечь к своей особе внимание, а наоборот, незаметно и тихо сесть за свою парту, оглядеться, присмотреться, почувствовать дух класса и уроков после недельного отсутствия.
Буквально с первого же урока русского языка и литературы я это недельное отставание ощутил полной мерой. Нина Андреевна Тимонина, учительница по литературе, русскому и родной речи, по инерции спросила меня о чём-то, предложила прочитать наизусть заданное на дом стихотворение. Я был вынужден сказать во всеуслышанье, что «не учил, не знаю».
Я думал, что меня спросят: «А почему ты не учил?». Тогда бы я рассказал про чижика, про игру, про удар чижиком по носу, про кровь фонтаном, про доктора-хирурга и про то, что спасла мне жизнь моя мама, военный фельдшер, лейтенант медицинской службы, участник Великой Отечественной войны, награждённая медалями за отличную службу в военно-санитарном поезде №29. Однако никто меня ни о чём не спросил и сердитая Нина Андреевна, видимо, чем-то до меня расстроенная, коротко и гневно сказала: «Садись, два!».
От неожиданности и обиды я молча сел на своё место и только сейчас впервые удостоился мимолётных взглядов моих одноклассников. Все эти взгляды были любопытно-недоумёнными. Как это? «Любимчик» училки по «литре» и вдруг ничего не знает, не учил и говорит об этом так, как будто гордится этим?! До конца урока я усиленно пытался вникнуть в те правила грамматики и орфографии, которые преподавала нам Нина Андреевна, слушал, писал, внимал, но у меня это получалось с трудом. Я не успевал ничего записать и осмыслить. Я отстал…
На следующем уроке ситуация почти повторилась. Серафима Ивановна Яковлева, учитель по математике, решила проверить небольшой контрольной работой, как класс усвоил пройденный материал и я, естественно, не смог правильно решить заданные примеры и задачки. Пока двое ребят мучились у доски с решением очередных примеров, Серафима Ивановна проверила контрольные работы и во всеуслышание объявила результаты и оценки. Про меня она сказала, что удивлена и огорчена таким результатом, и я увидел на своём листке огромную красную двойку. Это была уже вторая двойка за один день…
Тут уже ребята и девчонки не ограничились удивлёнными взглядами, а откровенно начали смеяться надо мной и говорить, что в «их полку троечников и двоечников пополнение, сам Суворов пожаловал». Мне стало ещё обиднее. На перемене в мою спину ощутимо стукнулась первая бумажная «пулька», выпущенная из проволочной рогатки. «Хорошо, что не из поджигного стрельнули!» - подумал я тогда с горечью.
Примерно такая же история продолжилась на последующих уроках этого понедельника. Он стал для меня реально, действительно и фактически самым тяжёлым понедельником с начала учебного года. В конце всех уроков меня вызвали в учительскую, где встревоженные моими двойками и понурым видом завуч, Татьяна Николаевна Фёдорова, стала допытываться о причинах такого моего поведения и неуспеха. Я ей и всем учителям, кто был в учительской, рассказал о своих бедах и злополучном чижике мне в нос.
Татьяна Николаевна Фёдорова строго спросила учителей: «Кто навещал Сашу дома? Кто передавал ему домашние задания? Где был ваш пионерский отряд? Кто у вас в 4-м «А» классе председатель совета отряда и пионервожатый?». Учителя заспорили, загалдели, заговорили. Я опять ощутил себя ненужным, мешающим, раздражающим всех и вся. Ещё не хватало, чтобы из-за меня кого-то наказали…
Оказалось, что все учителя привыкли к тому, что я заранее уже знаю материал урока, что я их внимательно слушаю, хорошо отвечаю и делаю задания на уроках и дома, поэтому для них моё сегодняшнее поведение и результаты были необычными. Завуч Татьяна Николаевна Фёдорова быстро во всём разобралась, наметила план действий со мной и решительно отдала соответствующие приказания и указания с целью «в кратчайшее время подтянуть Сашу Суворова до общего хорошего уровня успеваемости и подготовки учеников в 4-м «А» классе». С этим меня и отпустили домой.
Со вторника 22 октября 1963 года меня начали по очереди задерживать после уроков наши учителя и не только со мной, а со всеми, кто не успевал усвоить уроки, начали дополнительно заниматься. Моё участие в этом дополнительном уроке сводилось к тому, что я только слушал пояснения учителей, а потом вместе со всеми решал примеры или выполнял короткие поясняющие задания. Делал я это быстро, потому что быстро и усваивал всё то, что преподавали нам учителя. К концу предпоследней недели октября я уже не был в числе «отстающих».
Странное дело! В классе на обычных уроках мои отношения с одноклассниками практически не складывались, так, обычные и только, а вот на дополнительных заданиях, когда я вместе с ребятами и девчонками «корпел» над задачками и нам разрешалось переговариваться, обсуждать ход работы над ними, обмениваться и показывать друг другу свои решения, возникла и началась какая-то новая дружба, новое общение, связи и контакты.
Сам того не осознавая и не ощущая, а машинально, пользуясь свободой общения, я рассуждал, когда по просьбе учителя рассказывал о ходе решения примеров и задач. Ребята слушали, перебивали, иногда насмехались, искали у меня ошибки, а потом начинали смотреть в свои тетрадки и вскоре мы уже решали примеры и задачки «на скорость», «кто быстрее».
К концу предпоследней недели октября 1963 года мы, группа «отстающих» 4-го «А» класса, уже не просто «тараторили» заученные наизусть стихи и тексты, а читали их «с выражением», как настоящие артисты; мы решали примеры и задачи по математике так, что кричали «Серафиме» (Серафиме Ивановне Яковлевой): «Давайте ещё!». А после дополнительного урока мы не спешили расходиться, а продолжали ещё некоторое время общаться, «провожаться» по улице Строителей до перекрёстка с улицей Лермонтова.
На перекрёстке Строителей и Лермонтова наша компания «отстающих передовиков» расставалась: ребята солидно прощались рукопожатиями, девчонки расцеловывались в щёки, потом мы махали друг другу руками и расходились в разные стороны, некоторые, парами. Я узким проулком между заборами садовых и огородных участков бежал к верхней части внутренней улицы Белинского и степенно, не торопясь, шёл вниз по улице в наш «низовский конец». Домой я приходил, «аккурат», к началу ужина, чем очень радовал всех – маму, папу и даже моего старшего брата Юру, потому что ему не надо было по заданию родителей идти на улицу и меня искать.
За ужином я рассказывал школьные новости и делился своими успехами на дополнительных заданиях, которые всё больше и больше начали походить на занятия литературного, математического, природоведческого и театрального кружка. Удачей этих дополнительных уроков было то, что у нашим учителям хватило педагогической мудрости и таланта обратить эти дополнительные занятия из нудной «обязаловки» в творческие игры, в свободное раскрепощённое общение и обмен мнениями, в игру, в творческое состязание с победами и поражениями. Нам было интересно, а учителям, вероятно, очень полезно в их профессиональной работе.
В пятницу 25 октября 1963 года после уроков на дополнительные наши игры-занятия остались все ученики нашего 4-го «А» класса». Здесь-то и выяснилось, что по поручению нашего классного руководителя и старшей пионервожатой председатель пионерского отряда нашего класса Валя Антипова должна была «проведать меня дома, узнать, что со мной случилось, почему я не прихожу в школу и во время моего отсутствия передавать мне домашние задания по всем урокам». Валя Антипова ко мне домой не приходила…
- А чего я должна была ходить к нему домой?! – возмутилась Валя Антипова. – Он и так хорошо учится. Всё знает, всё понимает, со всем справляется. Я и подумала, что он снова заболел своим хроническим насморком, лежит себе сопливится дома. У него мама – медик, папа – учитель, брат учится в школе. Не пропадёт!
- А ты знала, что Сашу травмировали во время игры «в чижика» и разбили ему переносицу?
- Нет, не знала. Да и чем я могла ему помочь? Стонать и охать рядом с ним? Кровавые сопли его утирать?
Такого отношения к себе и поведения Вали Антиповой я совсем не ожидал. Что-то тут было не так и за этой показной грубостью что-то скрывалось другое…
Ребята, как окружение Вали Антиповой, так и мои друзья по дополнительным урокам, тоже не ожидали такой реакции председателя пионерского отряда нашего класса и разом замолчали. Наш классный руководитель, добрейшая учительница математики Серафима Ивановна Яковлева, тоже ошарашенно замолчала, не зная, как реагировать на эти слова Вали Антиповой, а Валентина вдруг, неожиданно для всех, заплакала.
Она плакала не навзрыд, не громко, не всхлипывая и «не в голос», а тихо, просто роняя слёзы и стараясь сдержать свои эмоции. При этом Валя не смотрела на меня и мне в глаза. Я сердцем чувствовал, что эти её злые и нехорошие слова в мой адрес выражают совсем другое, скрытное, тайное. Во всяком случае я хотел, чтобы это было так.
Через минуту ребята очнулись, заговорили и как-то сразу же поделились в классе на две стороны, две «партии», две группы: одна рядом со мной, а другая – рядом с Валей Антиповой. Те, кто был на партах рядом со мной, смотрели на плач Валентины снисходительно и почти равнодушно, а те, кто окружил плачущую Валентину, осуждающе и зло смотрели на меня. По окраине группы Валентины разместились ребята, входившие в ближайшее её окружение, её «телохранители». Они молчали и не смотрели в мою сторону, но было видно, что всё происходящее им не нравится.
Я не знал, что мне делать и что говорить в такой ситуации, поэтому мысленно обратился к своим внутренним голосам – моим друзьям – к деду «Календарю» из деревни Дальнее Русаново и к моей Фее красоты и страсти. Через секунду кто-то из них начал (к моему удивлению) говорить…
- Валентина права, - сказал я спокойным, рассудительным и «взрослым» голосом. – Моя мама действительно военный медик и она лучше всех может помочь человеку при боевом ранении. Мой папа действительно учитель, но учитель труда и машиноведения в школе №2, а мой старший брат учится в той же школе в 10-м классе.
- Это я сам виноват, – сказал я твёрдо, - потому что не сообщил в школу о случившемся. Я сам должен был сделать так, чтобы домашние задания и уроки доходили до меня.
- Мне просто было не до этого тогда, потому что голова гудела, как чугунный котёл или колокол, было очень больно, и я болел. А потом, после рентгена и осмотра у хирурга, мне вообще приказали только лежать, отдыхать и залечивать переломы каких-то хрящей в носу.
- И вообще, - сказал я обречённо. – Валя права и вы все это знаете. Я действительно болею хроническим тонзиллитом и постоянно простужаюсь. У меня действительно хронический насморк и я вынужден всё время периодически сморкаться, иначе мне совершенно нечем дышать. Воздуху не хватает.
- Приятно ли это – видеть и слышать, как сопливится пацан? – спросил я окружающих. – Конечно, неприятно. Так что Валя имеет право относиться ко мне с отвращением и избегать общения со мной. Тем более, что я на её внимание не претендую, у неё и так много ухажёров…
Последние мои слова вызвали ответную реакцию. Одни засмеялись, другие облегчённо вздохнули, а третьи «вспыхнули праведным гневом». По мнению группы сторонников Вали Антиповой я, «сопливый доходяга», не имел права даже намёком коснуться их лидерши, самой красивой девочки в классе, а может быть и во всей школе. Шум, гам, тарарам и обмен мнениями разгорелся в классе с нешуточной силой и наш классный руководитель («Серафима») быстренько объявила, что дополнительный урок окончен, и мы можем идти по домам.
Так, двумя партиями-группами, мы выбежали из школы, и пошли по улице Строителей вниз, к перекрёстку, на котором, как обычно, мы расходились по сторонам. Меня окружили мои сторонники и друзья, а вокруг Вали Антиповой, сгрудились, наступая друг другу и мешая идти, её сторонники. На перекрёстке улиц Строителей и Лермонтова мы расстались. Каждый пошёл своей дорогой. Валентину провожали ребята и девчонки из её «ближнего круга», потому что она жила на следующей улице Пушкина.
Я брёл по узкому переулку, спотыкался о камни, пустые бутылки и задевал сухие колючие кусты лопухов и чертополоха, но ничего этого не замечал, потому что всё время напряжённо думал о том, почему и зачем так зло и уничижительно говорила обо мне Валя Антипова, а потом заплакала. Что это было? Желание сделать мне больно? Показать насколько она ко мне равнодушна? Оттолкнуть меня своим пренебрежением?
- Сопливый доходяга, вот ты кто! – сказал я самому себе вслух, и мне стало очень обидно за себя.
- Посмотри на себя со стороны, - приказал я себе голосом моего папы. – Как ты выглядишь? Тонкий, звонкий и прозрачный. Не просто худой, а тощий. Мышц нет. Силы в мышцах нет. Одна голова только большая, да и то, - «чугунная».
- Ты сидишь в классе «на камчатке» один и с тобой никто не дружит, потому что ты сам по себе и не похож на них на всех, - говорил я мысленно самому себе и постепенно горячился, разогревался, даже немного злился на самого себя.
- Ты на турнике подтягиваешься только три раза, а ребята – пять и более. Ты пятьдесят метров пробегаешь всегда вторым, а Вовка Муравьёв – первым. На «стометровке» у тебя «дыхалка» сдыхает и ты задыхаешься, сипишь и кашляешь соплями…
- Ты же «сопляк»! – жёстко и бескомпромиссно сказал я самому себе и вынужден был признать, что в этом обидном слове есть доля правды.
- Чего ты хочешь? – спросил я самого себя голосом моего друга деда «Календаря» из деревни Дальнее Русаново. – Она влюбилась в Сашку Морозова, и тот был у неё «как шёлковый», а Сашка Морозов – тот ещё пацана на улице.
- А ты кто? Кто ты такой, Сашка Суворов? – задал я себе вопрос. – На что ты можешь надеяться? Очаруешь её своими соплями?
- Она права, - сказал я самому себе опять вслух и прижался лбом к доскам и рейкам нашей калитки, ведущей во двор к нашему дому. – Она ничем мне не могла помочь, а стонать и охать беспомощно рядом со мной ей было ни к чему, тем более утирать мои кровавые сопли.
- Зализывать свои раны ты должен сам, - сказал я самому себе сурово и, возможно, впервые это прозвучало в моей голове не голосом одного из моих друзей - внутренних голосов, а моим голосом, только голосом не Сашки Суворова, а Александра Суворова.
Это открытие во мне ещё двух голосов – бесшабашного, весёлого и озорного «Сашки Суворова» и сурового, твёрдого и разумного «Александра Суворова» - меня поразило, как гром среди ясного неба. Я даже забыл о своих переживаниях. Дорожка вела меня к нашему крыльцу. Мой чуткий нос уже ощущал запахи вкуснейшего ужина, который меня ждал в родительском доме. Я уже предвкушал вкус горохового супчика с копчёностями, картофельного пюре и маленьких котлеток, остро-кисловатый вкус перчёного винегрета с солёными огурчиками чесночком и аромат заваренного моей мамой цветочного чая с запахом липы, смородины/, малины, земляники и вишни.
- Пусть я сейчас ещё «сопливый доходяга», - сказал я самому себе с озорным весельем и бодрым боевым настроением, - но это ненадолго. Всему своё время и свой срок! Мы ещё посмотрим, кто из нас будет пускать слюни, сопли и слёзы, кто будет «доходяга», а кто – молодец!
Я открыл входную дверь и закричал с порога: «Мам! Я есть хочу!». Моей последней мыслью «дорожной разборки» по пути домой было: «Да, но почему Валя заплакала?!». Это ненавязчиво, коварно и скрытно спросила своим ангельским голоском моя Фея красоты и страсти…