Четыре лапки божественного откровения
Перед прапорщиком Яукиным был поистине сложный выбор. Или окончательно победить последствия недельного загула, присовокупив вечерние часы к этому дню, полному страданий и головной боли, или … Запотевшая рюмка водки чуть не выскользнула из дрожащей руки, но обжигающий комок уже заскользил по пищеводу, распространяя вокруг себя призрачное тепло. Яукин зажмурился и задержал дыхание. Безошибочно, не открывая глаз, он плавно подхватил с хлебницы кусочек чёрного тминного и уже сквозь хлебушек внюхнул в себя порцию воздуха. Чуть приоткрыв левый глаз, прапорщик прислушался к своим ощущениям. Где-то там, за грудиной, взорвалась миниатюрная сверхновая, оставив после себя вакуум, жаждущий … О! Огурчика малосольного! И пару кусочков сочной буженинки. И салатика вот этого. А вот теперь и вторую можно опрокинуть.
– И правильно. Если уж заказал поллитру, то пей и нечего раздумывать.
Яукин даже не успел подивиться своему внутреннему голосу, с которым наконец-то хоть в чём-то оказался солидарен, как пришло понимание, что голос совсем и не внутренний, а очень даже наружный.
– И мне соточку накапай.
Прапорщик, который ещё пять минут назад ненавидел всё человечество и был готов придушить любого в этом баре за кривую усмешку, добродушно ухмыльнулся, и протянул в сторону голоса зажатую в ладони стопочку холодной водки.
– На, полечись, болезный.
– Ага, спасибочки! Сейчас, подожди. На стул залезу.
Яукин обернулся в сторону говорившего, но рядом никого не было. Посетители бара сидели за своими столиками поодаль от прапорщика, известного своим буйным нравом, даже не смотря в его сторону.
– А вот и первый звоночек. Может и правда, в глушняк завязать?
Высказав данную мысль, Яукин даже вздрогнул от её кощунственной сути. Крепче сжав стопочку, он обернулся обратно к столу с закусками и графином холодненькой. Но стопочка так и не опрокинулась в открывшийся рот, предпочитая смертельно нагреваться в замершей руке. На стоящем напротив него стуле копошилось нечто лохмато-полосатое, шумно сопя и фыркая. Наконец это нечто удобно устроилось и, протянув лапку с растопыренными пальчиками, шумно выдохнуло:
– Давай!
Перед прапорщиком, оскалив зубастенькую пасть и протягивая лапку, сидел енот. Обычный такой енот. Из зоопарка и роликов интернета. И это животное тянуло лапу к его, прапорщика Яукину, водке!
– Не дам.
Здраво поразмыслив, что напиваться до белочки или вот таких енотов – это одно, но когда подобные глюки покушаются на святое – это уже совсем перебор, Яукин медленно согнул руку, прижимая стопочку к груди.
– Не дам!
– Мужик, ты не понял. – Енот, не опуская лапки, ещё шире оскалился. – Мне после прыжка горло промочить нужно. Можно и водой, конечно, но у меня на неё рефлекс жуткий. Чуть что, так сразу стирать начинаю.
Пушистый глюк вытянул перед собой вторую лапку и несколько раз уже обеими пошкрябал в воздухе.
– Во! Типа такого. А водочка в самый раз будет. Давай!
Прапорщик отработанным движением опрокинул стопочку в рот, выдохнул сквозь сжатые зубы и с вызовом посмотрел на енота:
– Ха!
– Жмот!
Лохматый глюк поник, опустил лапки и мелкой дробью застучал коготочками по столешнице. Но тут же, хитро сощурившись, схватил графин с водкой, вытащив пробку. Не успел Яукин и моргнуть, как добрый стакан влился в раскрытую пасть мелкого негодяя.
– Фу-у-у-у-ух! Хорошо!
– Ах ты, подл …
– Но-но! – Енот выставил пальчик и помахал им перед носом у Яукина, – Без оскорблений!
Пальчик покружил над столом, пока лапка не схватила два куска буженины и не отправила их в рот.
Яукин набрал воздуха в грудь, чтобы выплеснуть весь гнев на этот глюк, как перед носом снова из стороны в сторону закачался маленький пальчик.
– Пофофжди, дай профефать и фсо опьяфню.
– Ну-ну, – процедил Яукин, на всякий случай придвигая графин к себе.
– И-и-и-к! – Енот облизал мордочку и поудобнее развалился на стуле. – Хорошо! Так вот, сразу хочу предупредить, что я не глюк запойный и вовсе не альтернатива белочке. Во, смотри!
С этими словами пушистый негодяй смачно приложился во всю силу маленькой лапки к левому полупопию проходящей мимо их столика официантки Леськи. Та взвизгнула и резко обернулась, умудрившись при этом ни капли не пролить из бокалов с пивом на подносе.
– Лексеич! Если уж притащил в бар зверьё своё, то следи за ним. А то это … Вадику скажу!
Маленький Эверест возле входа, услышав своё имя, утробно зарычал и начал бусинками глаз выискивать нарушителя спокойствия. Не найдя оного, охранник Вадик снова погрузился в дремотное состояние. То есть, продолжил нести тяжкое бремя ответственной работы.
– Видал? – Енот, потирая лапки, умудрялся одновременно ухмыляться Яукину и буравить взглядом вожделенный графин. – Я не глюк, а вполне реальный.
– Ты енот.
– А ты бы предпочёл белочку?
– Я бы предпочёл …
И тут взорвалась ещё одна миниатюрная сверхновая. Где-то там, между ушами, под коротким ёжиком уставной стрижки. Пришла горечь понимания своего одиночества, служебной трясины, в которой погряз, своей никчемности. А тут енот. Реальный даже. Говорящий и водку пьющий. А что ещё нужно в данный момент? Яукин поднялся и прошёл к барной стойке, откуда вскоре явился с ещё одной рюмкой, и новым графином водки. Запотевшим. Под недоумённый взгляд енота были наполнены две стопочки, одна из которых была аккуратно поставлена возле лохматых лапок.
– Уважаю, – енот медленно покивал головой и протянул лапку, – Семён.
– Павел, – лапка утонула в ладони прапорщика.
– Ну, за знакомство, Паша!
Десяток следующих минут за столом прошли в сосредоточенном сопении, которым сопровождалось поглощение закусок, “между первой и второй”, “за нас” и далее, по традиционной тостологии.
– Итак – енот лениво ковырял зубочисткой в пасти, попутно шкрябая явно округлившееся пузо, – продолжим. Паша, ты в Бога веришь?
– Иеговист? – вилка с маринованным груздем обвиняюще указала на енота. – Сёма, лично против тебя я ничего не имею, но этих пройдох на дух не переношу.
– Не ругайся. Это был риторический вопрос. А мне до прелой шишки, веришь ты или нет. Главное, что я верю. И Он в тебя верит. И знаешь, что я тебе скажу? Я был там.
– Где?
– Там, – коготок, венчающий мохнатый пальчик, ткнулся вверх. – Да-да! Именно там. Но, слушай по порядку и не перебивай.
Енот вытащил зубочистку и брезгливо поморщился от вида комка то ли непережёванного гриба, то ли хрящика из холодца. Аккуратно оттянув кончик зубочистки, Семён отпустил его, отправив комок в неизвестность. Яукин проследил за полётом неопознанного недожёванного тела и понял, что неизвестность закончилась в районе лба Вадика. Повернув голову к еноту, прапорщик задал терзающий его вопрос:
– А это ничего, что я тут с енотом разговоры веду и водку пью? Народ тут разный бывает, конечно, но мало ли.
– Ты не волнуйся, я им глаза отвёл. Теперь я для всех просто спящий енот, а ты в гордом одиночестве пьянствуешь. Главное, чтобы я контролировал себя и не ужрался так, что морок держать не смогу.
– А от меня тебе чего надо-то? Не это же ?
Ноготь прапорщика звонко щёлкнул по графину, отчего енот тут же подвинул свою пустую стопочку.
– Ну, и это тоже. Хоть водочка и второстепенна. В данном случае, в данном случае, а не вообще.
– Ты давай, рассказывай, – Яукин подвинул к еноту уже полную стопочку.
– А что тут рассказывать? – Семён обхватил рюмку лапками, покрутил её и со вздохом отставил в сторону. – Мне от тебя доброе дело нужно. Подожди, не перебивай. Веришь ты или нет, но есть и рай, и ад. Соответственно, есть и те, кто там обитает. И верховодит. Я тебе открою жуткую тайну, Паша, но на каждого человека у Бога есть свои планы. Правда, только ему одному известные. И иногда для их воплощения строятся такие комбинации, многоходовочки, планы, что мозги набекрень съехать могут. Вот я в прошлой жизни был такой запойный гуляка, что вспомнить стыдно. Не совсем пропащий, конечно, но и звёзд с неба не хватал. Как и ты, нёс службу исправно, за мордобитие французов от самого главнокомандующего орден получил. Но мимо бутылки пройти не мог. А про юбки уж и говорить нечего. Вот под Смоленском из-за бутылки да юбки я пульку дуэльную и поймал. Даже опохмелиться не успел. И уже помирая на руках Гришки, секунданта моего, я понимал, что полетит моя душенька прямиком в ад на вилы к чертям за жизнь мою разгульную. Да неправедную.
Енот смахнул слезу и опрокинул-таки стопочку, закусив хрустящим груздем. Помолчал с минуту и продолжил :
– Но оказалось, что у Самого на меня планы какие-то имеются. И вместо котла со смолой попал я в Канцелярию небесную. Не буду тебе говорить обо всём, чего видел, слышал и пережил, но поведаю главное: чтобы мой личный план привёл к нужному результату, мне нужно было вернуться вниз, сюда и всеми правдами-неправдами поставить на пусть истинный с десяток таких же обормотов, каким был сам.
– А почему енот?
– У некоторых весьма специфичное чувство юмора. Думают, что чем труднее на пути к цели, тем слаще окончание пути. Крылатые пи …! Ой, Ты этого не слышал!
– И скольких ты уже того? Ну, на путь истинный наставил?
– Девять. Ты десятый, Пашка, – енот подмигнул, улыбнулся и протянул пустую стопочку. – Не подкачай меня. Да и не собираюсь я тебя перевоспитывать. Достаточно одного доброго дела и всё.
– Бабушку через дорогу перевести?
– Ну, не так банально же! Тут своя тонкость. Доброта должна быть бескорыстной, даже бессознательной. И не от сердца или разума, а откуда-то оттуда, изнутри. Вон, мой девятый был губернатором одним. Так этот пройдоха вместо того, чтобы оказать помощь своему краю после наводнения, загнал китайцам с десяток вагонов гуманитарных консервов! За очень многонульную сумму, кстати.
– И это добрый поступок?
– Паш, так никто не знал, что консервы не только просрочены, но ещё и с какими-то бактериями! Герой! Целый край от отравления спас!
– А китайцы?
– Чего китайцы? Это ж их консервы были, китайские. Однако, поступок был засчитан, как ни крути.
– Странная у вас там логика.
– А я тебе о чём? Ну, готов к добрым делам?
Яукин нахмурился и долго смотрел, как водочка бегает по стенкам рюмки, покачивающейся в его пальцах. Наконец, он вздохнул и негромко произнёс:
– Знаешь, Семён, хороший ты … енот. И посидеть с тобой приятно вот так, под поллитрушку. И байки твои интересные. Но чувствую, что завязывать мне пора, пока в дурку не загребли. Вот сейчас эту допью, проснусь и ты …
Прапорщик не успел договорить, как над столом пронеслась лохмато-полосатая молния. Вцепилась передними лапками в лацканы пиджака Яукина, задними безбожно раздавливая оставшиеся грибы и холодец на тарелках. Шипя, фыркая и брызгая слюной, Семён заорал, тряся Павла за пиджак:
– Ты что, сука, не понял? Я рай видел! Рай! Мне теперь жизни не будет, пока ещё хоть разочек не прикоснусь к нему! А ты десятый! Последний! И я тебе ноги по самые локти отгрызу, если ты добро не сделаешь! Ты меня понял, урод?
– А ну, прекратить мне тут буянить!
Яукин, опешивший от напора енота, перевёл взгляд с оскаленной пасти на Вадика, который возвышался над ними необъятным горным кряжем. Не успел прапорщик хоть что-то объяснить, как Семён коротко рявкнул в сторону охранника:
– Сядь на место, доходяга!
– Чего-о-о-о-о? – в сторону енота потянулась здоровущая ладонь, в которой он при желании и на зимовку смог бы устроиться. – Да я тебя!
– Упс! – Семён перешёл на шёпот и склонился над Яукиным. – Он что, меня слышит?
– Угу.
– Пашка, рвём когти!
Завопив это, енот с такой пробуксовкой стартанул со стола, что тарелка с остатками холодца выскользнула из-под лапы прямиком в лоб Вадика. Не дожидаясь, пока маленький Эверест превратится в извергающийся Везувий, Яукин поспешил вслед за енотом, удиравшим к выходу. В другое время он бы и насладился эстетикой галопирующего енота, но присутствие заревевшего Вадика напрочь отбило тягу к прекрасному.
* * *
– Значит, это правда?
Яукин с енотом сидели на скамейке городского парка, в который завернули после побега из бара. Семён просто свесил лапы и чесал одну другой, что-то высматривая в облаке мотыльков, суетящихся вокруг горящего фонаря. Прапорщик же, стиснув ладонями брусья скамьи, переваривал и осмысливал произошедшее.
– Угу. Всё, что сказал – всё правда. Что теперь делать будешь?
– Даже и не знаю. А если я сейчас встану и уйду?
– Уходи, – Семён опустил мордочку вниз и как-то весь поник, – а я так и останусь енотом. Мне ж обратно без твоего доброго дела никак. В цирк не подамся, а вот в интернете вашем можно и раскрутиться. Говорящий енот, пьющий водку – это ж золотая жила! А ты иди, Паша, иди.
– Да ладно тебе, – Яукин потрепал енота по загривку. Шерсть оказалась на удивление мягкой и тёплой. – Я ж не зверь. Ну, в смысле, помогу тебе. Кстати, будешь?
Енот вскинул голову и посмотрел на хитро улыбающегося прапорщика, держащего в руке графин с водкой.
– Во, даёт! И когда только успел? – Семён восторженно дёрнул головой, вздохнул и быстро закрутил ею из стороны в сторону. – Нет. Пора завязывать.
– Знаешь, а я тоже не буду. Совсем.
И графин был отправлен сильным броском за спины сидящих. Не успел стихнуть звон разбитого стекла, как под кронами деревьев парка раздался голос:
– Нарушаем гражданин? Оставайтесь на месте!
– Рот закрой, доходяга! Да пусти ты-ы-ы-ы-ы меня-а-а-а-а!
Последние слова енот уже выкрикивал, будучи зажатым подмышкой у Яукина, который на всех парах мчался к выходу из парка. Вечернюю тишину прорезала трель свистка, за которой послышался топот ботинок по брусчатке.
– Дворами уходи! – енот когтями вцепился в пиджак прапорщика. – Дворами!
– Да заткнись ты уже! А то все добрые дела к беготне сведутся!
Парковая дорожка вывела беглецов к оживлённому перекрёстку и Яукин, не сбавляя скорости, выбежал на перекрёсток. Но первым же шагом зацепился носком ботинка за решётку ливнёвого колодца. Окончание кратковременного полёта ознаменовалось дикой болью в ладонях и коленях, но Павел, не обращая на это внимание, с ужасом смотрел на енота, полосатым комком катящегося под колёса грузовика. Взревев, Яукин енотовским галопом пролетел пару метров по асфальту и, распластавшись в невероятном прыжке, с силой ударил ладонями в полосатый бок, выталкивая Семёна из-под колёс ревущей махины.
“ – Накрылось твоё доброе дело, Сёма.” – успел подумать Павел, прежде чем мир вокруг него потонул в боли и темноте.
***
Глаза открывать не хотелось. Во-первых, лежать было удобно, мягко и тепло. Во-вторых, жутко раскалывалась голова. А в-третьих, уже минут десять вокруг Яукина кто-то прохаживался, чем-то тихонько позвякивая. Попробовав чуточку приоткрыть левый глаз, Павел тут же получил такой взрыв головной боли, что невольно застонал.
– Ага! Очухался!
Позвякивание приблизилось и кто-то уже совсем рядом смутно знакомым голосом радостно завопил:
– Ну, ты даёшь! Ну, Пашка! Вот уже не ожидал от тебя такого!
Нечеловеческим усилием, преодолевая лавину боли, Яукин открыл глаза. Над ним склонилось улыбающееся лицо, увенчанное шикарными усами с закрученными кончиками. Соломенные пряди волос завитушками выбивались из-под кивера. Серебряный крест на узкой оранжево-чёрной ленте украшал доломан, поверх которого был накинут ментик.
– Я чего, вчера с гусарами пьянствовал?
– Ну, вроде того. Ты со мной имел честь водочку вкушать. Или я с тобой. Это ещё как посмотреть.
– Не гони, мужик. Енота помню, а тебя первый раз вижу. Енот … Семён? Где Семён?
– Пашка, доходяга, не признал ?
Гусар вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками сапог, отчего бронзовые шпоры коротко звякнули :
– Унтер-офицер лейб-гвардии Гусарского полка Семён Милютин к вашим услугам! Ну, Пашка, это же я!
– Енот? В смысле, Семён?
– Ага! – гусар широко улыбнулся. – Как ты? Голова болит?
– Не то слово, Сём. А что произошло? И где это мы?
– Так мы ж от жандарма … Тьфу! От полиции убегали, а потом бам! Шмяк! Я на дорогу, а ты меня с дороги. Бах! И твоя голова вдребезги! Кровищи было … А потом и вознеслись с тобой. Ты не переживай, теперь всё будет хорошо.
– Вознеслись? – Яукин осторожно трогал голову. – В смысле? Я умер?
– Ага!
– Я умер, а ты тут лыбишься? А и ладно. Может это и к лучшему, а то надоела такая жизнь. Подожди! А как же ты? А дело доброе?
– Вот, балда! Ты так ничего и не понял? Да ты же это самое дело и сотворил в лучшем виде – спас меня ценой живота своего. Не видишь, что я сам свой перед тобой, а не енот блохастый.
– Дела, однако. Промолчу лучше. Ну, а мне теперь чего?
– Сейчас всё узнаешь.
Посреди зелёной поляны, залитой лучами солнца, где так и лежал Яукин, появилось дрожащее марево, которое вскоре оформилось в банальную белую дверь с алюминиевой ручкой. Просто дверь посреди поляны. Без стен и даже без коробки.
– Давай, Пашка, тебе туда. А я здесь подожду.
Неопределённо хмыкнув, Яукин кое-как поднялся и побрёл в сторону двери, заметно пошатываясь. Оглянулся на Семёна, пожал плечами, взялся за ручку двери и исчез. Но тут же появился вновь. Только уже весь взъерошенный, глаза по пятаку екатерининскому, рот перекосила идиотская улыбка, с края которой бежала струйка слюны.
– Ну, друг сердечный, вижу, что и тебе рай показали. Боже, неужели и я таким блаженным выглядел? Пашка! Пашка, очнись!
– А? – Яукин моргнул, затряс головой и размазал слюну по подбородку рукавом. – Это чего было? Ещё хочу!
Но дверь, за которой прапорщику довелось коснуться райской жизни, уже исчезла. Яукин горестно вздохнул:
– И как мне теперь? Я ж не смогу … Гады! Конфетку лизнуть дали и забрали сразу же!
– Ты лучше вспоминай, чего тебе говорили.
– А? О! Сём, так то же самое! Сказали, что десять добрых дел от раздолбаев типа меня и я снова там! Ну, туда, – Павел мотнул головой в сторону исчезнувшей двери. – Так это ж я одним махом! Раз плюнуть!
– Ну-ну, – улыбнулся Семён. – Ладно, Паш. Был рад нашему знакомству. Хороший ты мужик. Даст Бог, свидимся ещё в какой жизни. И ещё, пока не забыл. После прыжка прими грамм двести водочки – сразу полегчает. А мне пора, доходяга.
С этими словами улыбающийся унтер-офицер Милютин бесшумно растаял в воздухе.
– Стой! Сём, ты куда? Какой прыжок?
И тут же Яукина подхватило, закружило до цветного калейдоскопа в глазах, пару раз вывернуло наизнанку и завернуло обратно. В ушах раздался свист, пробрал озноб и сразу бросило в жар. И сознание с тихим хлопком покинуло Павла.
***
Лежать было уже не так удобно, а вот голова опять раскалывалась. Во рту явно ощущался филиал Сахары вкупе с кошачьим туалетом. Яукин, не открывая глаз, обхватил руками голову, но тут же вскочил, беспорядочно хватая себя за разные части тела. И вскоре под кронами парковых деревьев раздался душераздирающий крик:
– Только не это! Вы мне ответите за это! Я же вернусь! Я обязательно вернусь! Слышите?
А город жил своей жизнью. Прохожие спешили, прогуливались, совершенно не обращая внимания на матерящуюся рыжую белку, носящуюся по лужам в парке и грозящую маленькими кулачками небесам.