ПАМЯТИ ВАЛЕНТИНА КУРБАТОВА
________________________________________
(отрывок из очерка)
До конца, до тихого креста
Пусть душа останется чиста.
Николай Рубцов
Это было осенними золотушными днями далёкого 1986 года. Казённая «Волга» мчалась по дороге из Красноярского аэропорта: мы – два молодых литературных брата – по просьбе, а верней, по поручению Астафьева встретили Валентина Курбатова, только что прилетевшего из милого сердцу его города Пскова.
Валентин Курбатов прилетел мириться с Виктором Петровичем, который шибко на него обиделся за критику «Печального детектива». Хотя Астафьев десять лет назад, в 1975 году, в начале своей переписки с молодым Курбатовым, обронил таковые слова: «Обижаются в литературе люди случайные, дамочки в брюках, которые не работают, а играют в литературу, и самолюбие у них впереди работы».
Так что же случилось, какая печаль пролегла между ними после выхода романа «Печальный детектив»?
Лучше всего об этом расскажет сам Курбатов.
В 2003 году в Иркутске вышла книга «Крест бесконечный» – переписка Виктора Астафьева с Валентином Курбатовым. И вот что там написано по поводу печального романа:
«Тогда, в 1986 году, в первом номере журнала «Октябрь» вышел роман «Печальный детектив». Я прочёл его в рукописи прежде, и мы говорили с Виктором Петровичем о неправедной тяжести романа, нарушавшей Господнюю правду жизни, в которой и непроглядная тьма всегда, в конце концов, уравновешивается искрой света и обещанием надежды. Астафьев понимал это лучше меня и говорил, что ждёт только минуты, когда найдётся настоящий женский характер, который всё и осветит, и рукопись будет готова окончательно. И когда он писал в предыдущих письмах, что послал рукопись в «Октябрь», я понимал это так, что характер нашелся и книга готова. А оказалось, что время повернулось, редакции кинулись искать дозволенную, наконец, «правду», и тогдашний редактор «Октября» А. Ананьев сумел склонить Виктора Петровича напечатать книгу как есть. Для меня это оказалось больнее, чем я думал, и я напомнил Виктору Петровичу о давнем разговоре и ненайденном женском характере. И, наверно, не все слова подобрал, как следует. Виктор Петрович решительно замолчал».
Переписка будет обнародована после смерти В. П. Астафьева, а пока все эти чувства тяжким грузом лежали на душе Валентина Курбатова, который прилетел к Петровичу мириться. А в чём же была причина «войны»? А причина одна – принципиальность критика, его несгибаемость даже перед классиком, который в минуту откровения сказал: «Валя! Друг называется! Так по башке мне настучал – до сих пор гудит…»
В современной русской литературе мало найдётся таких принципиальных и несгибаемых критиков.
* * *
Живописная, в бараний рог закрученная горная дорога до Овсянки осталась за спиной. Казенная машина стремительно взлетела на последний перевал, откуда открылась великолепная панорама желто-зеленых гор и каменных «быков», пьющих воду их хмурого и по-осеннему притихшего притуманенного Енисея. Завиднелись дома Овсянки.
Виктор Петрович был на огороде, копал картошку.
Минута встречи критика с писателем была весьма оригинальная. Астафьев, угрюмо отодвигая лопату, повернулся навстречу Курбатову и приобнял его – скорее по привычке, а не повелению души. Чувствуя это, смущенный Курбатов, ухмыляясь в бородку, взял лопату и начал добросовестно добывать картофельные клубни, как будто лишь только за тем и приехал за тридевять земель. Лопата в какой-то момент затрещала – критик явно переусердствовал. А потом из-под лопаты показалась перерезанная картошина, слепящая белизной и сверкающая слезой.
Хмурое лицо Астафьева осветилось ухмылкой.
- Вот так и работает наш советский критик. Он только жрать картошку умеет хорошо. А копать – ни хрена не умеет, – заворчал Виктор Петрович. – Критик с лопатой – страшное дело. Выкопает яму, кому хошь. И спихнет туда, и закопает. Советский критик, он, падла, такой…
Поворчав и матюгнувшись для порядку, Виктор Петрович пригласил нас в дом – в тепло и в тишину, наполненную треском русской печки. Хозяин гостя ждал и всё, что нужно было на столе. Выпили водочки и закусили жирными кусками «царь-рыбы». Внутреннее напряжение между писателем и критиком начинало ослабевать. Язвительный тон у Астафьева вскоре пропал, и Виктор Петрович, как всегда в застольях, начал громко балагурить, зубоскалить.
Из тёплой горницы ой как не хотелось уходить, но «мирная миссия» наша – довольно приятная миссия для молодых литературных братьев – была завершена: пора и меру знать, тем более, что солнце голову уже склонило к вечеру, туман от Енисея наплывал на огороды, на избы.
Мы уехали, а Виктор Петрович с Курбатовым, видно, хорошо, душевно посидели, вдосталь поговорили о жизни, о литературе. И своеобразным итогом этой примирительной беседы оказался автограф Астафьева, оставленный в блокноте Курбатова:
«Я думаю, что, в конечном счете, всё же главное вот это – Енисей, берёза на скале, светлая осень, и когда придёт последний час, всё это будет видением, а не злодеи, лжецы, лицемеры и ворьё…
И спасибо жизни за жизнь, а памяти за то, что она очищает прошлое от скверны.
Виктор Астафьев
Октябрь 1986 года
(дивная осень!)
Село Овсянка».