Хмурое утро
Анна Васильевна открывает глаза и смотрит, как серые полутона наполняют комнату. Темнота за окнами медленно начинает сереть, и в комнате начинают вырисовываться предметы: стол, шифоньер и кресло возле кровати. Анна Васильевна вздыхает: опять нужно вставать. Каждый день одно и то же: вставай, одевайся, заправляй кровать, умывайся, завтракай, - а зачем? Зачем она должна все это делать? Она ведь на пенсии, может целый день лежать в кровати, но она каждый день встает в семь утра по многолетней привычке, одевается, а потом сидит весь день и смотрит в окно. Зачем Господь еще держит ее на этом свете? Ведь уже 75 стукнуло, и подруг уже не осталось, все уже там, и радости эта жизнь ей уже не приносит, одни огорчения и болезни… Нет, нет, Господи, что это я, подожди, Господи, не забирай меня, не готова я еще. .. А давно ли была молодой? А теперь? Старуха, лицо сморщенное, как печеное яблоко. Как быстро жизнь пролетела! Как одно мгновение!
А какою была! Полная, статная, про таких говорят: кровь с молоком! Мужики прохода не давали. А веселая какая была: петь, плясать – везде первая. Очень ею муж гордился. Николай.
Однако, пора вставать. Уже без двадцати восемь. «Зачем тебе вставать? – шепчет ей кто-то на ухо, - Все равно будешь сидеть потом весь день у окна, а лежать так приятно…» - «Нет, - вступает с ним с спор голос рассудка, - нужно вставать, иначе привыкнешь лежать все время, потом вставать трудно будет». Анна Васильевна спускает одну ногу на пол, потом другую, потом пытается встать, но что-то кольнуло в поясницу, да и ноги не держат, подкашиваются. Она присела на минутку на кровать, потом, вздыхая и охая, медленно приподнимается и, опираясь на палку, медленно, шаркая ногами, идет умываться.
Кто ей поверит теперь, что когда-то всех перетанцовывала, ни один кавалер не мог выдержать, все уставали, а она, как будто внутри был какой-то заводной механизм, все плясала да плясала, и не знала усталости. А какой голос был! Теперь – одни хрипы, не то, что петь, другой раз и говорить не может. Крепко любил ее Николай. Да только она его не сильно-то любила, иначе не бросила бы его, не променяла на этого прохвоста Валеру. А этот заморочил всю голову комплиментами да обещаниями сладкими, а самому просто жить негде было, вот и прицепился: баба видная и при должности, да еще и с квартирой. И позарилась тогда она на его смазливую физиономию, и оставила мужа, и сошлась с этим, прости, Господи, проходимцем, вот, за что ее бог и наказывает, поделом ей. Даже не посмотрела, что дочь без отца оставляет, Наталочке уже десять тогда было, все уже понимала. Может, потому так сейчас и относится? Ох, не зря ее бог наказал, не зря! Заслужила!
Она вздыхает и снова, опираясь на палку, бредет в кухню. Ставит чайник на плиту, потом заглядывает в холодильник: пусто! Чем завтракать? Хлеба нет, масла нет, колбасы и вкус забыла… Ох, грехи мои тяжкие. Как жить, ума не приложу…
А Николай хороший был! И не пил, все в дом тянул. Ее чуть ли не на руках носил. А уж Наталку-то как любил! Да и она отца любила…
Ой, что это в сердце кольнуло. В глазах потемнело… Надо давление померять. Да так и есть: 180 на 100. Выпить таблетку и полежать, пока стабилизируется.
Да, Николай! Нет уже его. Умер, касатик. Всего-то лет десять прожил, как она его оставила; говорят, тромб у него оторвался, а ей кажется, затосковал он, вот и помер. Ведь он так больше и не женился…
А этот… Валерка… Откуда он только взялся на мою голову? Восемнадцать лет прожили, а потом взял и ушел, молодую себе нашел, я ему не нужна стала, состарилась. А я мужем пожертвовала. Семью разрушила, влюбилась в него, как дура последняя, и вот результат – сижу тут одна в пустой квартире, и некому даже воды подать… Все, вроде лучше стало.
Она поднимается, идет на кухню. «Надо что-то съесть, а то так и заклякну от голода. Нет хлеба, испечем оладушки; мука, вроде, есть».
Разве думала она, когда работала на мясокомбинате главным бухгалтером, что будет на старости лет голодной сидеть? Тогда-то всего было изобилие: и колбасы всякие, и мясо отборное. Валерка как сыр в масле катался, а теперь сидит с молодой женой, палец сосет. Не ценил, подлец! Впрочем, она теперь и сама не лучше живет. Вроде, и пенсия неплохая, почти три тысячи, но коммуналка много забирает, почти тысячу (она ведь одна в двухкомнатной квартире), да еще лекарства… А тут еще Наталья, как только пенсия, она тут как тут: «Мама, дай!» Как же не дать, ведь дочь родная. Они там с мужем не работают, сидят на одно пособие, а что там того пособия? Кто ж им и поможет, как не родная мать? А в результате бывает так, что ей и есть-то нечего. И сидит тогда голодная. А один дурачок написал книгу про пользу голодания, что, значит, болезни все вылечивает. Посидел бы сам голодный, я бы посмотрела, оздоровился или нет!
Анна Васильевна попила чаю с оладьями, потом переместилась к окну.
А погода за окном мерзкая. Слякоть, дождь. А ведь уже декабрь. Раньше зимы были как зимы: снег всю зиму лежал. Выйдешь на улицу, красота! Снег под ногами поскрипывает, дети в снежки играют, все белым бело! Прямо душа радуется! А теперь всю зиму – грязь, слякоть, дождь противный моросит… А все ученые эти! Понавыдумывали всяких там ракет, наделали дырок в атмосфере, вот потому и климат теперь поменялся. Я бы всех этих ученых собрала в кучу и выслала бы куда подальше, на какой-нибудь необитаемый остров, пусть бы там изобретали, да сами и пользовались, а к нам не лезли. А куда это Любка со второго подъезда собралась? Смотри-ка, выскочила налегке. В магазин, что ли?
Так она сидела у окна, посматривая на улицу и вспоминая прошлое. От голода начало бурчать в животе. Она попила еще раз чаю с оладьями, больше ничего не было, еще и сахар кончился, так что чай без сахара. «Да уж, - думала она с досадой, - сильно не зажиреешь. Наше правительство заботится о нас, чтоб не страдали ожирением». Вспомнила с ухмылкой, как, молодая когда была, садилась на диеты, чтоб похудеть. «Теперь, - подумала с горечью, - у меня одна сплошная диета!» Летом хоть можно выйти во двор, с бабами поболтать о чем-нибудь, а зимой – сиди, глаза вылупив, один, как перст, не с кем и словом перемолвиться, бабы-то все по домам сидят, внуков да правнуков нянчат. Внуки… У нее тоже есть внуки, двое; хорошие ребята, славные, один женат, дочка у него растет; второй тоже недавно женился, еще только ждет пополнения. Так что она теперь прабабушка уже. Только редко она видит своих внуков: один в Николаеве, второй вообще в Польше, на заработки уехал.
Она опять задумывается, погружается в себя, вспоминается вся жизнь с ее радостями, печалями – пестрая, как калейдоскоп. Сумерки тем временем опять начинают наползать в комнату, на улице постепенно темнеет, темнеет и в комнате… Очнулась она, когда на улице зажглись фонари. «Ой, господи, что это я без света сижу? Надо хоть свет включить!»
Она включает телевизор, но там нечего смотреть. На одних каналах болтают что-то маловразумительное про политику, на других – какие-то дурацкие фильмы со стрельбой и погоней, и прерывается все это через каждые двадцать минут продолжительной рекламой, которая делает из нормального человека идиота, потому что в ней до бесконечности повторяются одни какие-нибудь глупости. Для оглупления масс, ведь дураками легче управлять, чем умниками. Промучившись часа два у телевизора, Анна Васильевна решила лечь спать. Долго ворочалась, вставала, пила сердечные капли, наконец, уснула. И видит она сон, будто она молодая, такая, какой была, когда звали ее не Анна Васильевна, а просто Анечка, идет по полю, усеянному цветами, и вдруг встречает мужа своего Николая, ныне покойного. Николай берет ее за руку, и идут они, радуясь и улыбаясь друг другу, по прекрасному этому полю, на котором растут необыкновенные, яркие, разноцветные, неземной красоты цветы…
11.01.21г.