Наутро Адашев проснулся бодрым. Старая привычка к гвардейским кутежам надежно гарантировала от утреннего похмелья. В бытность Адашева офицером-семеновцем, они с товарищами по полку часто навещали «Красный кабачок», находившейся на седьмой версте Петергофского тракта. Это был трактир, на берегу речки Красненькой, давшей ему свое название. Но трактиром он являлся не обычным, где пировали извозчики и гайменники (убийцы - прим. автора), а заведением для «чистой» публики.
Его особо любили офицеры гвардейских полков, выступавшие летом в Петергофский лагерь на маневры. Кабачок был чуть ли не старейшим питейным заведением российской столицы и был основан еще самим Петром Великим. Господа офицеры предпочитали его за близость к своим петергофским квартирам и за громкую славу. Поговаривали, что именно отсюда, в далеком 1762 году, с отрядом присягнувших ей гвардейцев, выступила в столицу молодая Екатерина, чтобы стать затем великой императрицей.
Водилась за «Красным кабачком» и иная слава. Да середины 19 столетия им владела знаменитая в Петербурге особа – Луиза Кессених. Полное имя этой дамы было Кессених-Графемус Луиза, прусский уланский вахмистр и участница Заграничного похода русской армии 1813 года. По свидетельству современников это была особа «гнусной наружности». Дожив до преклонных лет она «возлюбила занятия увеселительными заведениями» и повесила на стену трактира свой портрет в прусской форме, позволявший посетителям убедиться, что лета не властны над внешностью этой амазонки.
Одним словом, как писал Александр Сергеевич Пушкин, не раз бывавший там со своим приятелем последних лет Александром Воиновичем Нащокиным,
«Вдоль по дороге в Петергоф,
Мелькают в ряд из-за ограды
Разнообразные фасады
И кровли мирные домов,
В тени таинственных садов.
Там есть трактир… и он от века
Зовётся «Красным кабачком»…».
Однако, проснувшись бодрым и здоровым, молодой офицер позволил себе с полчаса поваляться в постели. Не токмо ради сладкой неги, но обдумывая свои поступки на грядущий день. Первым делом он намеревался посетить консула, чтобы поведать тому о приглашении Мандта. Отправляясь в гости к беглому штаб-лекарю, Адашев хотел «укрепить тылы». Иди знай, что ждет его у коварного эскулапа. С собой он решил взять своего слугу Семена. Человек тот верный и преданный, да и опытный в таких делах. Пусть подежурит на улице. Если хозяин не выйдет к сроку, Семен тут же даст знать Бирюлову.
Но тут в дверь номера постучал коридорный слуга и вручил Семену записку от доктора. Мандт приглашал Адашева отужинать у него в номере в двадцать часов, если это время «не покажется господину Адашеву слишком поздним». Меж строк читалось приглашение к приватной беседе. Двадцать часов – время отхода ко сну младенцев, но никак не бывших гвардейцев.
Что ж, на ловца и зверь бежит. Адашев тут же написал учтивый ответ, обязавшись явиться к указанному времени, и отослал записку с тем же коридорным. После чего взглянул на часы – было уже десять с четвертью. До двадцати часов еще далеко, но приготовительные меры следовало предпринять немедленно. Дабы не опоздать.
Он встал, быстро проделал физические экзерциции по методу Амороса – мир его праху – не раз его упражнения спасали молодого жандарма от гибели. После чего с удовольствием умылся холодной водой. В гостинице имелся самотечный водопровод с бассейном для очистки воды, но Адашев все равно послал Семена к ближайшему колодцу – принести ведро студёной водицы.
Умывшись и докрасна растерявшись большим мягким полотенцем, ротмистр с аппетитом позавтракал. В душе молодой человек был сибаритом и не отказывал себе во вкусной и полезной пище. Всюду куда не забрасывала Адашева военная судьба, он старался отведать блюда местной кухни. Для полноты впечатлений, как он сам себе говорил. Вот и сейчас его меню было составлено в лучших традициях южно-германской кухни: суп из улиток, сочная свиная лопатка шойфеле и луковый пирог. Запить эти яства он пожелал бокалом мозельского белого вина. Меню Семена было скромнее, но тоже не лишено местного колорита. Слуга удовольствовался сосисками и бокалом пива. Варварство, конечно, для добропорядочных немцев пить пиво утром, ну да что поделаешь с этими русскими. Вечно у них все не как у людей.
После завтрака Семен отправился в консульство с запиской для Бирюлова, а сам Адашев занялся еще одним любимым делом – чисткой своего «перербокса». Тщательно вычистив шестиствольную «перечницу», он зарядил пистолет и убрал его во внутренний карман сюртука – лучше бы не пригодился, но, как говорят французы, «все может быть, ибо все бывало». К этому времени вернулся Семен и доложил, что «его высокоблагородия на месте нет и где он находится никому не известно». Новость встревожила Адашева. Штутгарт – городок маленький: куда мог отправиться немолодой уже дипломат, да еще и с утра?
До обеда он решил прогуляться по городу, заглянув в консульство самому. В конце концов, что предосудительного для возможных соглядатаев в том, что российский подданный решил посетить российское же представительство? Он оделся, поправил под сюртуком «пепербокс» и, велев Семену следовать за ним, вышел на улицу.
Улица встретила Ивана Михайловича ярким солнцем, блеском мостовой и заинтересованными взглядами дам. Некоторые из них, завидев рослого плечистого красавца, кокетливо поправляли шляпки, а самые смелый дарили многообещающие улыбки. Адашев отвечал этим «sch;nes M;dchen» (красавицам – прим. автора) учтивым поклоном, не забывая внимательно поглядывать в стеклянные витрины магазинов. Он твердо помнил предупреждение Бирюлова о скверных привычках Британской секретной службы и опасался возможной слежки. Хватит с него и одной черной кареты.
Однако все обошлось благополучно. Продефилировав по соседним улицам, молодой человек вернулся в «Золотой поросенок» и на входе в гостиницу чуть было не столкнулся с прелестной девушкой. Незнакомка была очень молода, пожалуй, не больше шестнадцати лет, и весьма хороша собою. Белое овальное личико с матовой кожей украшали огромные голубые глаза и маленький ротик с пухлыми алыми губками. Ни дать, ни взять настоящая местная «Гретхен» или «Лизхен». Стройная фигурка была облачена в довольно скромное платье. Девушка была одна, что также указывало не ее незнатное происхождение. «Вероятно горничная», подумал Адашев, отступая на шаг, чтобы пропустить девушку. Но та внезапно остановилась на пороге и тихо прошептала: «Возьмите записку и берегитесь!» В то же мгновение ее рука коснулась руки молодого человека, и он почувствовал, как в его ладонь лег скомканный листок. Он незаметно спрятал записку в рукав и, пропустив девушку, не оглядываясь вошел в гостиницу.
Он поднимался по лестнице обычным шагом, стараясь не выказать спешки, которая могла бы насторожить стороннего наблюдателя, но сердце его бешено стучало: «скорей наверх, к себе в номер!» Войдя в свой номер, он первым делом велел Семену прогуляться по коридору и поглядеть по сторонам, а сам запер дверь и развернул скомканный листок. На половинке почтового листа было написано по-немецки: «Вам грозит опасность. Не ходите на ужин и, ради всего святого, поскорей уезжайте из города!» Адашев внимательно рассмотрел листок и даже понюхал его. Ничего особенного, обычная почтовая бумага для письма, с легким ароматом дорогих духов. «Странно для простолюдинки пользоваться духами «Герлен»» - подумал Иван Михайлович. «В Петербурге у «Ролен и К» (парфюмерный магазин – прим. автора) флакон такого парфюма стоит не менее пятидесяти рублей. Да она ли писала записку? Уж больно почерк хорош: чистая каллиграфия. Не подвох ли это? А немочка-то хороша!» рассуждал молодой человек, вспоминая глубокие омуты голубых глаз. «Может она горничная и принесла записку от своей госпожи? Тогда как же выглядит сама госпожа?»
Вопросы эти оставались, однако, без ответа. Следовало действовать быстро: стрелки часов неумолимо приближались к четырнадцати часам. Через шесть часов он должен быть у Мандта. Что делать? Решение, как всегда пришло само собою. Стоило лишь успокоиться и начать анализировать ситуацию. Автор записки явно не связана с британцами. Скорее даже наоборот. Иначе зачем ей предупреждать русского о грядущей опасности. А значит, рассуждал жандарм, будем действовать по безошибочной истине:«Враг моего врага – мой друг».
Мысль о том, что миловидная немка является его другом приятно щекотала душу. Но Адашев отбросил эти фривольные мысли. Дело превыше всего, а амуры после будем крутить. Он немедленно послал Семена к Бирюлову с новой запиской, улегся на кровать и принялся ждать.