В своем самосознании мы, на интуитивном уровне, придерживаемся о себе весьма высокого мнения. Так, мы предполагаем, что по умолчанию все мало-мальски значимые события нашей жизни поступают в нашу долговременную память; проблема лишь в том, чтобы к воспоминаниям обеспечить доступ.
В то, что это – заблуждение, поверить трудно, разве что подвернется подходящий случай, как это было со мною недавно.
Написав рассказ о моих школьных учителях, я его отправил Юре Сорокину, с которым мы учились в одной школе, вместе переходя из класса в класс – с первого по восьмой.
Старый мой друг этот рассказ прочитал, ответив довольно пространным письмом, которое меня привело в некоторое замешательство. Во-первых, в моей штудии Юра обнаружил уйму ошибок в фактографии; во- вторых, наши оценки некоторых педагогов сильно разошлись; более того, оказалось, что некоторых из преподавателей, в том числе тех, что оставили в моей жизни значительный след, он вообще не помнит. Однако мы с Юрой сошлись в общем высоком мнении о преподавателе физики Николае Николаевиче Рыбакове.
«Николай Николаевич своим безупречным обликом вызывал у меня неизменное почтение: все-то он делал основательно: ходил молодой энергичной походкой, говорил солидным баском на хорошем русском языке; лицо его выражало ум и благородство; предмет свой знал хорошо и любил; физические опыты он демонстрировал с некоторым, что ли, артистизмом; дисциплину умел поддерживать без угроз и наказаний» - написал я в своем рассказе.
В Юрином письме лирики было меньше, но оценка оказалась выше: «Единственный преподаватель, которого я понимал сразу. У остальных я доходил до всего своим умом». Далее следовало описание инцидента, ставшего для учеников уроком не школьной физики, а реальной жизни.
«Помню, классе в шестом, учились во вторую смену. Начало зимы. На улице темно. Физика. Сенатов обращает внимание на перегретый выключатель. Н.Н.: «Выключить». Сенатов выключает. От искры загораются провода возле выключателя. Н.Н.: «Встать. Встаем, ждем следующей команды. Сидевший у двери Абморышев, вскакивает и убегает. Мы встаем, ждем команды. Слышны пробежки через пролеты. Н.Н.: «Красовский, возьми мокрую тряпку и погаси. Выдерни провода из выключателя». Красовский, самый крепкий из нас, берет тряпку, хватает за место горения, выдергивает провода. Темнота. За окном огни шестнадцатой типографии. Н.Н.: «Поочередно согни провода крючком и зацепи их». Зацепил. Зажегся свет. Урок продолжился. В конце урока Н.Н. полупопросил: «Вы уж не рассказывайте никому». Дети умеют хранить тайну. Никаких разговоров я не слышал».
Сделав над собою усилие, я попытался перенестись в событие, документированное Юрой, но тщетно: в памяти ничего не сохранилось; через некоторое в время я все же вспомнил, как Николай Николаевич с заговорщицкой улыбкой кивнул на новый выключатель, установленный им в физическом кабинете; по своим габаритам он раза в три был больше прежнего – не выключатель, а настоящий рубильник! Но когда я пытаюсь настичь, что этому предшествовало, в памяти возникает лишь какое-то очень смутное ощущение: то, что было, не сохранило формы.
Данный случай меня отрезвил в том, что касается полноты представления мною истории собственной жизни; если я безвозвратно забыл яркое, эмоционально насыщенное событие (оно, заметим, даже обратило Абморышева в бегство), в котором я, в отличие от Юры, принял самое деятельное участие, то сколько же других событий, менее заметных, но тоже важных, могли быть утрачены безвозвратно!
То есть, наша память содержит лишь краткий конспект нашей персональной истории, состав которого: что - сохранить, а что – забыть, - нашим сознанием не контролировался. Возможно, именно поэтому в нашей жизни под конец так трудно разобраться.
Ноябрь 2020 г.