Ты знаешь, переболел я тут. Да нет, не то, чтобы недавно: считай, давно. Четыре месяца, как из больницы выписался. Что? Да то же, что у всех, модное нынче. Да, он. К чему говорю? Да, да, пожалеть не вредно. Но не за тем. Задыхаюсь еще немного. Особенно, если быстро идти и по лестнице если, особенно, вверх. Да подожди, не надо про гимнастики. Я о другом хотел. Черт… Вот еще тоже – память похужела. Сбил ты меня. Да! О лестницах хотел сказать. Размышлизм такой, знаешь. Да, на старости лет.
Это, между прочим, многозначительная штука – лестницы. Наводят на мысли всякие и… тоску наводят тоже. У нас тут лифт менять собрались. Так что будет скоро дополнительный повод для размышлений: за день-то, поди, не управятся.
Прости, опять понесло куда-то. Короче, лестницы.
Проснулся сегодня раньше жены, лежал, смотрел на нее. Еще часов шесть было, а выходной же, вставать не надо. Лежал, смотрел, как она спит. И, знаешь, счастье. Вот осязаемо, ясно, несомненно. Я тебе больше скажу. Чудак есть один знакомый, молодой еще. Так он чуть что: где говорит доказательство существования вашего Бога? Что ему ответить? Как слепому про радугу рассказать? Нашего Бога… Общего. Он же один на всех. Во-первых. А во-вторых… Ничего я не говорю. Что думаю? Женится, думаю, и, если повезет, проснется вот так на рассвете и увидит рядом доказательство Бога.
У меня товарищ на заводе. Тоже молодой совсем, но чуть повзрослее. Они в отделе у себя пытались новшество ввести: день без мата. То есть совсем. Понятно, что невозможное дело, проще вечный двигатель наладить. Ну, они ж не дураки: постановили по полтиннику за каждое выражение. А деньги – в общак, чай-кофе-печеньки к общему столу. И вот приходит товарищ мой к вечеру ко мне, сокрушается: на полторы сотни, говорит, раскрутился. А другие? – спрашиваю. Он помялся: да по-разному, - отвечает, - кто на двести, кто на четыреста, а один вообще в позу встал: говорит, что ж я семью без зарплаты оставить должен? Идите вы, говорит, все… Нет, ну, с адресом, понятно. Там один только адрес – обпиться и объесться всему отделу главного технолога. Да…
А я на жену налюбовался и пошел, пардон, в уборную. Кабинет задумчивости. Сижу там, как в анекдоте – не просто так, а думаю и говорю сам себе: мол, как бы день прожить, хотя бы этот выходной, не то, чтобы без мата (я в семье пытаюсь воздерживаться, да и кошелек у нас один, общий – из чего платить-то за чай-кофе?), а без осуждений ближних и дальних? Ну, с чего мне, скажи на милость, злобствовать: жена - подарок, дети – тоже ничего, лучше меня, уж это точно. Переболели с ней, живы остались, чего еще хотеть? Хлеб на столе ниткой не режем, чай, сахар, лимон на блюдце не переводится. Да…
И такой я просветленный вышел, такой правильный.
Лег около нее. И смотрел на нее, пока опять не задремал. И все думал, как важно, чтобы спутник твой по жизни был лестницей вверх, доказательством Бога, а не беса. Лестница вверх… Если повезет кому, пара маршей с детства – родители. Если еще повезет, еще марш – жена. Ступеньки низенькие, вроде, несложно пройти, но много их, а ноги чего-то не гнутся в коленках. Вот и скребусь, надеюсь, что вверх иду.
А бывает, что не повезет, да сильно: встретишь такого человека, что ступеньки высоченные, но – вниз. На прямых ногах, гордый и собой довольный, шагнешь раз-другой, смотришь: а ты уже так далеко вниз ушел. Детские марши уже не видно, вообще ничего не видно, только мерцает что-то, да воняет. Не туда, стало быть, шагал. И никто тебе не виноват: сам в дерьмо залез, да еще радовался – как, мол, тепло и сытно.
Ребятишки молодые, которые на заводе день пытались без ругани прожить, смешные, конечно. Лесенка у них кривенькая, может быть, зато вверх. Хорошие ребята.
Уснул я с этими мыслями хорошими. Проснулся оттого, что жена меня целует. А для нее с меня прибытков в этой жизни, между прочим – ноль целых, фиг десятых. Ни зарплаты большой, ни фигуры аполлоновой, ни еще чего. И здоровье мое, и кондиции физические интерес, разве что, у студентов-медиков вызвать могут, уж никак у молодой женщины. Но вот живем вместе, терпит меня она, жалеет. А что я могу дать в ответ? Только любовь.
Привыкли мы как-то стесняться хороших слов. Мало, кто нехороших стесняется, вот, как мои приятели заводские. Мы все больше хороших слов избегаем. А те, что говорим, перевираем. Говорим «любовь» с кривой усмешкой, подразумеваем под ней только одну ее часть – прекрасную, спору нет, но только одну.
Не помню, о чем заговорили с женой. Минуты две прошло, много, если – три. И слышу вдруг, как со стороны: минуты полторы минимум уже бомблю кого-то. Езжу по кому-то, как танк, езжу и постреливаю. Осуждаю, то есть. И это я, который такой правильный, который проснулся, глаза открыл, да еще проснулся-то, как Адам – в раю, рядом с прекрасной Евой своей.
Вот тебе и весь хрен до копейки. На литературном, если, языке. Помойка, сплошная свалка, клоака с нечистотами – душа моя. Кто будет чистить за меня, кому это надо? Как еще не сгнил на корню? Ни на какой короновирус не спишешь безобразия свои, ни на какую болезнь, и пытаться не стоит.
Держит меня спутница моя, не дает потонуть в дерьме. Самим существованием своим держит. Как? Да стыдно мне, понимаешь, стыдно себя самого. Хоть это еще сохранилось.
А ты говоришь: доказательство Бога… Не ты говоришь? Не ты. Лестница. Лестница, друг мой. Тоже не ты говоришь? Я говорю… Куда иду? Вижу ли, понимаю ли? Согласен или все равно мне уже? Боже, Боже, которого доказательств вкруг меня не перечесть, сколько будешь еще терпеть меня? Зачем позволил пережить день вчерашний? Ждет она меня, спутница моя, жалеет и ждет, непостижимо это никакой логикой. Слышу голос ее – далеко вверх ушла. Смогла как-то. Ей-то уже не придется на чай-кофе-печенье отчислять. Другой уровень. Ступень другая.