Препоаватели… Мало кто остался в памяти. Зинаида Никола-евна Шестакова, доцент кафедры биологии – куратор нашего курса на первом году учебы, Нина Борисовна – преподаватель физики, маленькая седая женщина, которая прекрасно понима-ла, что не физика делает студента врачом. Она жила за Камой, предлагала мне пожить у нее, когда мне не дали места в обще-житии, - без платы, будете только воду носить с колонки, да дрова из поленницы. Трудно ей, видимо, было справляться с этим - одной в заречном поселке. Мне даже стапо ее жаль, мо-жет быть и безосноватедбно. Но я подумал, что мне придется каждый день таскаться через Каму (моста тогда еще не было) туда и обратно, и отказался. Великолепная Александра Пахо-мовна Ощепкова – ассистент кафедры гинекологии. Был у нее сын, студент нашего вуза, парень с порочным лицом молодого пропойцы, по этому поводу я тоже сочувствовал Александре Пахомовне. О ней, как о враче, я уже писал. Заведующий ка-федрой судебной медицины доцент Касаткин, заведующий ка-федрой оториноларингологии профессор Лебедевский, заве-дующий кафедрой биологии профессор Левашов, доцент ка-федры фармакологии Закс – все это были высоко порядочные люди, которых любили студенты. Профессор Левашов – невы-сокий, с гривой седых волос, читал лекции с увлечением, при-нося с собой пачку книг, но никто его не слушал, звукоусили-тельной аппаратуры не было, а орать на огромную аудиторию он не мог. Говорили, что он был переведен в Пермь из Ленин-града за то что считался генетиком. Однако за год учебы мы ни разу не услышали даже слов генетика, ген или хромосома, не было этих понятий в учебном курсе. Позднее я выяснил, что профессор Левашов никогда в Ленинграде не работал. Он был добрый и доверчивый старик, чем пользовались некоторые нахальные студенты, просили у него денег взаймы и никогда, разумеется, не отдавали. Доцент Касаткин читал увлекательные лекции и охотно беседовал со студентами. Вскрывая тело внезапно умершего за обедом в собственной квартире человека, и обнаружив, что смерть наступила от асфиксии, вызванной огромным куском непрожеванного мяса, он сказал: «Ребята, ес-ли когда-нибудь вы найдете у меня что-то подобное, напишите, что я умер от инфаркта». Профессор Лебедевский низким роко-чущим голосом читал великолепные лекции. Он считал, что студент-выпускник должен знать важнейшие практические ЛОР-навыки и симптомы. Если же он станет специалистом-отоларингологом, то учебники и монографии освоит самостоя-тельно. Экзамен мы сдавали не по учебнику, а по написанному Лебедевским пособию, которое было действительно сборником важнейших сведений и навыков, необходимых врачу общей практики. Эта книжка оказала мне неоценимую помощь в пер-вые годы моей работы. Единственные лекции, которые я всегда слушал, – Лебедевского и Касаткина. Все остальные я пропус-кал мимо ушей. Был еще зав. кафедрой кожны болезней доцент Масеткин, известный в основном по воспоминаниям о времени, проведенном им в немецком лагере для военнопленных, где он делал инъекции в вену большого пальца ноги. Дело в том, что немцы запрещали что-либо вводить в/венно заключенным, но немецкий разум не мог понять, что кроме локтевой, у человека есть и другие подкожные вены. Теперь-то я думаю, что у Масеткина, кроме растворов глюкозы и хлористого натрия, и средств для введения в вену не было, но что с того? Еврей Масеткин надул немецких врачей-ортодоксов. На последних курсах появился новыый зав. кафедрой психиатрии профессор Невский – на протезе. До него кафедрой заведовала доцент без среднего пальца на руке. Тут же остряки сообщили, что доценту палец отгрызли психи, а профессору - в соответствии со званием – целую ногу. Нечего говорть, мы были остры на язык. На кафедре терапии работали доцент, сильно хромавший на правую ногу и ассистентка, которая тоже хромала - на левую. Интересно было наблюдать, как они рядом спускались по широкой лестнице областной больницы, при каждом шаге отклоняясь в разные стороны. Между собой мы называли эту ассистентку «Та, которая шкандыбает», только так и не иначе, - без какого-либо неуважения. Острословы... Кафедрой офтальмологии руководил профессор Ершкович. В издатель-стве «Медицина» У него вышла монография «Глаукома». Экза-мен по глазным болезням можно было сдать досрочно. Сосед мой по общаге Гера Матвеев решил этим воспользоваться и перед экзаменом полистал моногафию. А на экзамене, не при-ступив еще к ответам на вопросы билета, спросил: «Скажите, профессор, в Вашей монографии приведен список литературы на иностранных языках. Неужели Вы все эти языки знаете?». Потрясенный профессор ответил: «Конечно, я знаю немецкий, французский, английский и немного итальянский». Идиш и рус-ский он не упомянул, это подразумевалось. Гера так поразил Ершковича, что он поставил ему пятерку, даже не задав ни од-ного вопроса. Доцент кафедры неврологии Ерхов запомнился тем, что демонстрируя действие какого-то препарата, он, под-нимая за загривок обмягшую кошку и потрясая несчастным жи-вотным, с удовлетворением повторял - ПарАлич, парАлич! С грамотностью у доцента было явно плохо, хорошо ли было с медициной, - не знаю. Но самой большой известностью пользо-валась доцент кафедры нормальной анатомии Маргарита Ива-новна Шварёва. О ней ходили страшные легенды. Шварёва была маленькая злобная фурия. Помучить студента доставляло ей несказанное удовольствие. Сам я тоже попался в ее тиски. Мы сдавали экзамен по второму разу вместе с одногруппником Тверезовским. Тверезовский, высокий статный парень, имел одно странное свойство – если он не знал какого-либо вопроса, он намертво замолкал. Никакие усилия преподавателя не могла вывести его из полного ступора. Он даже звуков никпких не издавал вообще и молчал как рыба. Ему надо было показать на трупе паховый канал. К тому времени труп был так истыкан зондами и пинцетами студентов, что найти нужное место было почти невозможно. А я отвечал перед ним и , слава богу, со своим вопросом справился. Потеряв терпение, Шварёва сказала мне: «Вот, сейчас он провалится и Вы будете в этом виноваты». У меня с Тверезовским было чисто шапошное знакомство. Шварева с удовлетворением поставила ему «пару». Прошло 60 лет, но я так и не понял, почему я, который и виделся с Тверезовским лишь мельком, виноват в его обломе? Я читал в Интернете воспоминания незнакомого мне пермского студента, который с ужасом рассказывал, как сдавал анатомию Маргарите Шварёвой. В 1971 году Тверезовский вкалывап шахтером в Березниках. Он так к этому времени и не получил высшего образования.
Препоаватели… Мало кто остался в памяти. Зинаида Никола-евна Шестакова, доцент кафедры биологии – куратор нашего курса на первом году учебы, Нина Борисовна – преподаватель физики, маленькая седая женщина, которая прекрасно понима-ла, что не физика делает студента врачом. Она жила за Камой, предлагала мне пожить у нее, когда мне не дали места в обще-житии, - без платы, будете только воду носить с колонки, да дрова из поленницы. Трудно ей, видимо, было справляться с этим - одной в заречном поселке. Мне даже стапо ее жаль, мо-жет быть и безосноватедбно. Но я подумал, что мне придется каждый день таскаться через Каму (моста тогда еще не было) туда и обратно, и отказался. Великолепная Александра Пахо-мовна Ощепкова – ассистент кафедры гинекологии. Был у нее сын, студент нашего вуза, парень с порочным лицом молодого пропойцы, по этому поводу я тоже сочувствовал Александре Пахомовне. О ней, как о враче, я уже писал. Заведующий ка-федрой судебной медицины доцент Касаткин, заведующий ка-федрой оториноларингологии профессор Лебедевский, заве-дующий кафедрой биологии профессор Левашов, доцент ка-федры фармакологии Закс – все это были высоко порядочные люди, которых любили студенты. Профессор Левашов – невы-сокий, с гривой седых волос, читал лекции с увлечением, при-нося с собой пачку книг, но никто его не слушал, звукоусили-тельной аппаратуры не было, а орать на огромную аудиторию он не мог. Говорили, что он был переведен в Пермь из Ленин-града за то что считался генетиком. Однако за год учебы мы ни разу не услышали даже слов генетика, ген или хромосома, не было этих понятий в учебном курсе. Позднее я выяснил, что профессор Левашов никогда в Ленинграде не работал. Он был добрый и доверчивый старик, чем пользовались некоторые нахальные студенты, просили у него денег взаймы и никогда, разумеется, не отдавали. Доцент Касаткин читал увлекательные лекции и охотно беседовал со студентами. Вскрывая тело внезапно умершего за обедом в собственной квартире человека, и обнаружив, что смерть наступила от асфиксии, вызванной огромным куском непрожеванного мяса, он сказал: «Ребята, ес-ли когда-нибудь вы найдете у меня что-то подобное, напишите, что я умер от инфаркта». Профессор Лебедевский низким роко-чущим голосом читал великолепные лекции. Он считал, что студент-выпускник должен знать важнейшие практические ЛОР-навыки и симптомы. Если же он станет специалистом-отоларингологом, то учебники и монографии освоит самостоя-тельно. Экзамен мы сдавали не по учебнику, а по написанному Лебедевским пособию, которое было действительно сборником важнейших сведений и навыков, необходимых врачу общей практики. Эта книжка оказала мне неоценимую помощь в пер-вые годы моей работы. Единственные лекции, которые я всегда слушал, – Лебедевского и Касаткина. Все остальные я пропус-кал мимо ушей. Был еще зав. кафедрой кожны болезней доцент Масеткин, известный в основном по воспоминаниям о времени, проведенном им в немецком лагере для военнопленных, где он делал инъекции в вену большого пальца ноги. Дело в том, что немцы запрещали что-либо вводить в/венно заключенным, но немецкий разум не мог понять, что кроме локтевой, у человека есть и другие подкожные вены. Теперь-то я думаю, что у Масеткина, кроме растворов глюкозы и хлористого натрия, и средств для введения в вену не было, но что с того? Еврей Масеткин надул немецких врачей-ортодоксов. На последних курсах появился новыый зав. кафедрой психиатрии профессор Невский – на протезе. До него кафедрой заведовала доцент без среднего пальца на руке. Тут же остряки сообщили, что доценту палец отгрызли психи, а профессору - в соответствии со званием – целую ногу. Нечего говорть, мы были остры на язык. На кафедре терапии работали доцент, сильно хромавший на правую ногу и ассистентка, которая тоже хромала - на левую. Интересно было наблюдать, как они рядом спускались по широкой лестнице областной больницы, при каждом шаге отклоняясь в разные стороны. Между собой мы называли эту ассистентку «Та, которая шкандыбает», только так и не иначе, - без какого-либо неуважения. Острословы... Кафедрой офтальмологии руководил профессор Ершкович. В издатель-стве «Медицина» У него вышла монография «Глаукома». Экза-мен по глазным болезням можно было сдать досрочно. Сосед мой по общаге Гера Матвеев решил этим воспользоваться и перед экзаменом полистал моногафию. А на экзамене, не при-ступив еще к ответам на вопросы билета, спросил: «Скажите, профессор, в Вашей монографии приведен список литературы на иностранных языках. Неужели Вы все эти языки знаете?». Потрясенный профессор ответил: «Конечно, я знаю немецкий, французский, английский и немного итальянский». Идиш и рус-ский он не упомянул, это подразумевалось. Гера так поразил Ершковича, что он поставил ему пятерку, даже не задав ни од-ного вопроса. Доцент кафедры неврологии Ерхов запомнился тем, что демонстрируя действие какого-то препарата, он, под-нимая за загривок обмягшую кошку и потрясая несчастным жи-вотным, с удовлетворением повторял - ПарАлич, парАлич! С грамотностью у доцента было явно плохо, хорошо ли было с медициной, - не знаю. Но самой большой известностью пользо-валась доцент кафедры нормальной анатомии Маргарита Ива-новна Шварёва. О ней ходили страшные легенды. Шварёва была маленькая злобная фурия. Помучить студента доставляло ей несказанное удовольствие. Сам я тоже попался в ее тиски. Мы сдавали экзамен по второму разу вместе с одногруппником Тверезовским. Тверезовский, высокий статный парень, имел одно странное свойство – если он не знал какого-либо вопроса, он намертво замолкал. Никакие усилия преподавателя не могла вывести его из полного ступора. Он даже звуков никпких не издавал вообще и молчал как рыба. Ему надо было показать на трупе паховый канал. К тому времени труп был так истыкан зондами и пинцетами студентов, что найти нужное место было почти невозможно. А я отвечал перед ним и , слава богу, со своим вопросом справился. Потеряв терпение, Шварёва сказала мне: «Вот, сейчас он провалится и Вы будете в этом виноваты». У меня с Тверезовским было чисто шапошное знакомство. Шварева с удовлетворением поставила ему «пару». Прошло 60 лет, но я так и не понял, почему я, который и виделся с Тверезовским лишь мельком, виноват в его обломе? Я читал в Интернете воспоминания незнакомого мне пермского студента, который с ужасом рассказывал, как сдавал анатомию Маргарите Шварёвой. В 1971 году Тверезовский вкалывап шахтером в Березниках. Он так к этому времени и не получил высшего образования.
Препоаватели… Мало кто остался в памяти. Зинаида Никола-евна Шестакова, доцент кафедры биологии – куратор нашего курса на первом году учебы, Нина Борисовна – преподаватель физики, маленькая седая женщина, которая прекрасно понима-ла, что не физика делает студента врачом. Она жила за Камой, предлагала мне пожить у нее, когда мне не дали места в обще-житии, - без платы, будете только воду носить с колонки, да дрова из поленницы. Трудно ей, видимо, было справляться с этим - одной в заречном поселке. Мне даже стапо ее жаль, мо-жет быть и безосноватедбно. Но я подумал, что мне придется каждый день таскаться через Каму (моста тогда еще не было) туда и обратно, и отказался. Великолепная Александра Пахо-мовна Ощепкова – ассистент кафедры гинекологии. Был у нее сын, студент нашего вуза, парень с порочным лицом молодого пропойцы, по этому поводу я тоже сочувствовал Александре Пахомовне. О ней, как о враче, я уже писал. Заведующий ка-федрой судебной медицины доцент Касаткин, заведующий ка-федрой оториноларингологии профессор Лебедевский, заве-дующий кафедрой биологии профессор Левашов, доцент ка-федры фармакологии Закс – все это были высоко порядочные люди, которых любили студенты. Профессор Левашов – невы-сокий, с гривой седых волос, читал лекции с увлечением, при-нося с собой пачку книг, но никто его не слушал, звукоусили-тельной аппаратуры не было, а орать на огромную аудиторию он не мог. Говорили, что он был переведен в Пермь из Ленин-града за то что считался генетиком. Однако за год учебы мы ни разу не услышали даже слов генетика, ген или хромосома, не было этих понятий в учебном курсе. Позднее я выяснил, что профессор Левашов никогда в Ленинграде не работал. Он был добрый и доверчивый старик, чем пользовались некоторые нахальные студенты, просили у него денег взаймы и никогда, разумеется, не отдавали. Доцент Касаткин читал увлекательные лекции и охотно беседовал со студентами. Вскрывая тело внезапно умершего за обедом в собственной квартире человека, и обнаружив, что смерть наступила от асфиксии, вызванной огромным куском непрожеванного мяса, он сказал: «Ребята, ес-ли когда-нибудь вы найдете у меня что-то подобное, напишите, что я умер от инфаркта». Профессор Лебедевский низким роко-чущим голосом читал великолепные лекции. Он считал, что студент-выпускник должен знать важнейшие практические ЛОР-навыки и симптомы. Если же он станет специалистом-отоларингологом, то учебники и монографии освоит самостоя-тельно. Экзамен мы сдавали не по учебнику, а по написанному Лебедевским пособию, которое было действительно сборником важнейших сведений и навыков, необходимых врачу общей практики. Эта книжка оказала мне неоценимую помощь в пер-вые годы моей работы. Единственные лекции, которые я всегда слушал, – Лебедевского и Касаткина. Все остальные я пропус-кал мимо ушей. Был еще зав. кафедрой кожны болезней доцент Масеткин, известный в основном по воспоминаниям о времени, проведенном им в немецком лагере для военнопленных, где он делал инъекции в вену большого пальца ноги. Дело в том, что немцы запрещали что-либо вводить в/венно заключенным, но немецкий разум не мог понять, что кроме локтевой, у человека есть и другие подкожные вены. Теперь-то я думаю, что у Масеткина, кроме растворов глюкозы и хлористого натрия, и средств для введения в вену не было, но что с того? Еврей Масеткин надул немецких врачей-ортодоксов. На последних курсах появился новыый зав. кафедрой психиатрии профессор Невский – на протезе. До него кафедрой заведовала доцент без среднего пальца на руке. Тут же остряки сообщили, что доценту палец отгрызли психи, а профессору - в соответствии со званием – целую ногу. Нечего говорть, мы были остры на язык. На кафедре терапии работали доцент, сильно хромавший на правую ногу и ассистентка, которая тоже хромала - на левую. Интересно было наблюдать, как они рядом спускались по широкой лестнице областной больницы, при каждом шаге отклоняясь в разные стороны. Между собой мы называли эту ассистентку «Та, которая шкандыбает», только так и не иначе, - без какого-либо неуважения. Острословы... Кафедрой офтальмологии руководил профессор Ершкович. В издатель-стве «Медицина» У него вышла монография «Глаукома». Экза-мен по глазным болезням можно было сдать досрочно. Сосед мой по общаге Гера Матвеев решил этим воспользоваться и перед экзаменом полистал моногафию. А на экзамене, не при-ступив еще к ответам на вопросы билета, спросил: «Скажите, профессор, в Вашей монографии приведен список литературы на иностранных языках. Неужели Вы все эти языки знаете?». Потрясенный профессор ответил: «Конечно, я знаю немецкий, французский, английский и немного итальянский». Идиш и рус-ский он не упомянул, это подразумевалось. Гера так поразил Ершковича, что он поставил ему пятерку, даже не задав ни од-ного вопроса. Доцент кафедры неврологии Ерхов запомнился тем, что демонстрируя действие какого-то препарата, он, под-нимая за загривок обмягшую кошку и потрясая несчастным жи-вотным, с удовлетворением повторял - ПарАлич, парАлич! С грамотностью у доцента было явно плохо, хорошо ли было с медициной, - не знаю. Но самой большой известностью пользо-валась доцент кафедры нормальной анатомии Маргарита Ива-новна Шварёва. О ней ходили страшные легенды. Шварёва была маленькая злобная фурия. Помучить студента доставляло ей несказанное удовольствие. Сам я тоже попался в ее тиски. Мы сдавали экзамен по второму разу вместе с одногруппником Тверезовским. Тверезовский, высокий статный парень, имел одно странное свойство – если он не знал какого-либо вопроса, он намертво замолкал. Никакие усилия преподавателя не могла вывести его из полного ступора. Он даже звуков никпких не издавал вообще и молчал как рыба. Ему надо было показать на трупе паховый канал. К тому времени труп был так истыкан зондами и пинцетами студентов, что найти нужное место было почти невозможно. А я отвечал перед ним и , слава богу, со своим вопросом справился. Потеряв терпение, Шварёва сказала мне: «Вот, сейчас он провалится и Вы будете в этом виноваты». У меня с Тверезовским было чисто шапошное знакомство. Шварева с удовлетворением поставила ему «пару». Прошло 60 лет, но я так и не понял, почему я, который и виделся с Тверезовским лишь мельком, виноват в его обломе? Я читал в Интернете воспоминания незнакомого мне пермского студента, который с ужасом рассказывал, как сдавал анатомию Маргарите Шварёвой. В 1971 году Тверезовский вкалывап шахтером в Березниках. Он так к этому времени и не получил высшего образования.
Препоаватели… Мало кто остался в памяти. Зинаида Никола-евна Шестакова, доцент кафедры биологии – куратор нашего курса на первом году учебы, Нина Борисовна – преподаватель физики, маленькая седая женщина, которая прекрасно понима-ла, что не физика делает студента врачом. Она жила за Камой, предлагала мне пожить у нее, когда мне не дали места в обще-житии, - без платы, будете только воду носить с колонки, да дрова из поленницы. Трудно ей, видимо, было справляться с этим - одной в заречном поселке. Мне даже стапо ее жаль, мо-жет быть и безосноватедбно. Но я подумал, что мне придется каждый день таскаться через Каму (моста тогда еще не было) туда и обратно, и отказался. Великолепная Александра Пахо-мовна Ощепкова – ассистент кафедры гинекологии. Был у нее сын, студент нашего вуза, парень с порочным лицом молодого пропойцы, по этому поводу я тоже сочувствовал Александре Пахомовне. О ней, как о враче, я уже писал. Заведующий ка-федрой судебной медицины доцент Касаткин, заведующий ка-федрой оториноларингологии профессор Лебедевский, заве-дующий кафедрой биологии профессор Левашов, доцент ка-федры фармакологии Закс – все это были высоко порядочные люди, которых любили студенты. Профессор Левашов – невы-сокий, с гривой седых волос, читал лекции с увлечением, при-нося с собой пачку книг, но никто его не слушал, звукоусили-тельной аппаратуры не было, а орать на огромную аудиторию он не мог. Говорили, что он был переведен в Пермь из Ленин-града за то что считался генетиком. Однако за год учебы мы ни разу не услышали даже слов генетика, ген или хромосома, не было этих понятий в учебном курсе. Позднее я выяснил, что профессор Левашов никогда в Ленинграде не работал. Он был добрый и доверчивый старик, чем пользовались некоторые нахальные студенты, просили у него денег взаймы и никогда, разумеется, не отдавали. Доцент Касаткин читал увлекательные лекции и охотно беседовал со студентами. Вскрывая тело внезапно умершего за обедом в собственной квартире человека, и обнаружив, что смерть наступила от асфиксии, вызванной огромным куском непрожеванного мяса, он сказал: «Ребята, ес-ли когда-нибудь вы найдете у меня что-то подобное, напишите, что я умер от инфаркта». Профессор Лебедевский низким роко-чущим голосом читал великолепные лекции. Он считал, что студент-выпускник должен знать важнейшие практические ЛОР-навыки и симптомы. Если же он станет специалистом-отоларингологом, то учебники и монографии освоит самостоя-тельно. Экзамен мы сдавали не по учебнику, а по написанному Лебедевским пособию, которое было действительно сборником важнейших сведений и навыков, необходимых врачу общей практики. Эта книжка оказала мне неоценимую помощь в пер-вые годы моей работы. Единственные лекции, которые я всегда слушал, – Лебедевского и Касаткина. Все остальные я пропус-кал мимо ушей. Был еще зав. кафедрой кожны болезней доцент Масеткин, известный в основном по воспоминаниям о времени, проведенном им в немецком лагере для военнопленных, где он делал инъекции в вену большого пальца ноги. Дело в том, что немцы запрещали что-либо вводить в/венно заключенным, но немецкий разум не мог понять, что кроме локтевой, у человека есть и другие подкожные вены. Теперь-то я думаю, что у Масеткина, кроме растворов глюкозы и хлористого натрия, и средств для введения в вену не было, но что с того? Еврей Масеткин надул немецких врачей-ортодоксов. На последних курсах появился новыый зав. кафедрой психиатрии профессор Невский – на протезе. До него кафедрой заведовала доцент без среднего пальца на руке. Тут же остряки сообщили, что доценту палец отгрызли психи, а профессору - в соответствии со званием – целую ногу. Нечего говорть, мы были остры на язык. На кафедре терапии работали доцент, сильно хромавший на правую ногу и ассистентка, которая тоже хромала - на левую. Интересно было наблюдать, как они рядом спускались по широкой лестнице областной больницы, при каждом шаге отклоняясь в разные стороны. Между собой мы называли эту ассистентку «Та, которая шкандыбает», только так и не иначе, - без какого-либо неуважения. Острословы... Кафедрой офтальмологии руководил профессор Ершкович. В издатель-стве «Медицина» У него вышла монография «Глаукома». Экза-мен по глазным болезням можно было сдать досрочно. Сосед мой по общаге Гера Матвеев решил этим воспользоваться и перед экзаменом полистал моногафию. А на экзамене, не при-ступив еще к ответам на вопросы билета, спросил: «Скажите, профессор, в Вашей монографии приведен список литературы на иностранных языках. Неужели Вы все эти языки знаете?». Потрясенный профессор ответил: «Конечно, я знаю немецкий, французский, английский и немного итальянский». Идиш и рус-ский он не упомянул, это подразумевалось. Гера так поразил Ершковича, что он поставил ему пятерку, даже не задав ни од-ного вопроса. Доцент кафедры неврологии Ерхов запомнился тем, что демонстрируя действие какого-то препарата, он, под-нимая за загривок обмягшую кошку и потрясая несчастным жи-вотным, с удовлетворением повторял - ПарАлич, парАлич! С грамотностью у доцента было явно плохо, хорошо ли было с медициной, - не знаю. Но самой большой известностью пользо-валась доцент кафедры нормальной анатомии Маргарита Ива-новна Шварёва. О ней ходили страшные легенды. Шварёва была маленькая злобная фурия. Помучить студента доставляло ей несказанное удовольствие. Сам я тоже попался в ее тиски. Мы сдавали экзамен по второму разу вместе с одногруппником Тверезовским. Тверезовский, высокий статный парень, имел одно странное свойство – если он не знал какого-либо вопроса, он намертво замолкал. Никакие усилия преподавателя не могла вывести его из полного ступора. Он даже звуков никпких не издавал вообще и молчал как рыба. Ему надо было показать на трупе паховый канал. К тому времени труп был так истыкан зондами и пинцетами студентов, что найти нужное место было почти невозможно. А я отвечал перед ним и , слава богу, со своим вопросом справился. Потеряв терпение, Шварёва сказала мне: «Вот, сейчас он провалится и Вы будете в этом виноваты». У меня с Тверезовским было чисто шапошное знакомство. Шварева с удовлетворением поставила ему «пару». Прошло 60 лет, но я так и не понял, почему я, который и виделся с Тверезовским лишь мельком, виноват в его обломе? Я читал в Интернете воспоминания незнакомого мне пермского студента, который с ужасом рассказывал, как сдавал анатомию Маргарите Шварёвой. В 1971 году Тверезовский вкалывап шахтером в Березниках. Он так к этому времени и не получил высшего образования.