Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…
Студенты были разные. Разные с ними связаны воспоминания и разная ждала их судьба. Был такой Генка Крохалев, он учился вместе со своим старшим братом. Сухощав, спортивен (лыжи очень любил), молчалив и ничем особенным не выделялся. Но после выпуска, работая психиатром, он увлекся совершенно, на мой взгляд, бредовой идеей, о которой случайно узнал из журнала «Техника молодежи». Мол на сетчатке глаза сохраняются изображения галлюцинаций и людей, виденных умершим перед смертью. Например, - убийц. Он посвятил этому годы жизни и в конце ее совершил суицид. Его гениальные открытия были, якобы, засекречены КГБ, а сам он - убит агентами ЦРУ. Думаю, Генка попросту свихнулся еще будучи студентом… Или некий Кислицин. Заходя днем в народный ресторан «Нева» попить пивка (37 копеек бутылочка, что в магазине, что в ресторане, только в магазине его никогда не было), мы обязательно видели там Кислицина. Он неподвижно сидел один за столиком у окна и смотрел перед собой не мигая. Перед ним всегда стояла одна единственная рюмка водки на 100 мл, из которой он изредка делал маленький глоток. И никакой закуски. Одинокий рейнджер. Такие герои встречались в американских боевиках, которые в те годы появлялись на наших экранах. Никто не подсаживался к нему, официанты тоже не подходили. На него смотрели как на опасного психа. Мы покидали заведение, выпив свои три бутылки жигулевского, а он все сидел… Потом он тоже стал врачом…
Первые два года числился на курсе и один настоящий шизофреник. Этот юнош считался очень умным, как с оттенком презрения говорили ребята из его группы. Они так считали потому, что он записывал лекции (которые выкрикивал слепой лектор) по марксистско-ленинской философии по-немецки. Это и понятно – ведь никто из нас даже не слушал эти лекции, не говоря уже о том, чтобы их конспектировать. Я однажды мельком заглянул в его конспект и ничего не понял – это был бессмысленный набор латинских букв. Но вундеркинд считал, что это запись лекции на немецком языке. Потом он перестал участвовать в дружеских ужинах с соседями по комнате, затем перестал ходить на занятия. Наконец, он целыми днями лежал на койке, не вставая даже умыться. Закончилось тем, что приехали санитары и увезли парня в дурдом, где он и сгинул, не проучившись и двух лет. Выяснилось, что он решил, будто заболел сифилисом, и стал все делать для того, чтобы не заразить товарищей. На третьем курсе я тоже решил, что заболел сифилисом – на пузе у меня появился безболезненный прыщик и я подумал, что это - твердый шанкр. Хотя, казалось бы, откуда? Прыщик зажил и я забыл о своем сифилисе. Дольше тянулось подозрение на активный ревматизм. Я переболел настоящей ангиной, от которой сам вылечился тетрациклином и мерифитом (вопреки указаниям старого опытного отоларинголога, которая рекомендовала при лакунарной ангине полоскать горло настоем бутонов гвоздики). Но после этого я почувствовал сердцебиение в покое, стало казаться, что у меня субфебрильная температура. Измерить же ее было негде и нечем. Я лежал и горестно думал – ревматизм не лечится, будет у меня порок сердца, я стану инвалидом и умру молодым… Спустя месяц я забыл о ревматизме – мы начали схватку с клопами (см. заметку ШУРИК).
Запомнились мне три студента, увлеченных лабораторными науками типа гистологии или микробиологии – Витя Четвертных, Равик Кузяев и Валера Черешнев выпуска 1964-65-68 гг. соответственно. Кузяев – тихий парнишка – стал профессором. Но к 2020 году я не нашел в Интернете даже упоминания о нем, видно, умер. Зато полно разнообразных публикаций о его сыне 1965 года рождения, который стал миллиардером и считается негласным хозяином Перми. Черешнева я встретил в 1972 году на курсах в Свердловском госпитале Уральского военного округа, куда нас направили наши военкоматы. Помню издевательский смех другого нашего выпускника, Лурье, когда Черешнев сказал, что любит только свою жену. И где теперь тот отоляринголог Лурье? А Валерий Александрович Черешнев стал академиком и даже депутатом Госдумы от СР. Черешнев – крупнейший организатор науки на Урале. Президентом РАН он не стал лишь потому, что не вступил в ЕР. Третий парень – Витька Четвертных – был аккуратный, чрезвычайно деловой, всегда чем-то занятый профсоюзно-комсомольский активист. При этом он писал стихи (так он считал). Писал и обязательно публиковал в институтской многотиражке, Евтушенке подражал. Это была жуткая графоманская дребедень. Даже сейчас помню строчку из поэмы о тяжелом послевоенном детстве (в сверхобеспеченной семье) – «Мальчик ищет в заброшенной яме несгоревшие угли в канаве». Он тоже стал профессором и заведующим кафедрой. А настоящий поэт, Толик Гребнев, здоровенный кудрявый деревенский парень, стихов в многотиражке не печатал, он больше любил читать нам стихи Евтушенки типа - А ты кричала шепотом - а что потом, а что потом. Толя стал впоследствии членом Союза писателей СССР. Учился с нами Юра Кулаков, невысокий аккуратный парень, который жил в Перми у своей старшей сестры. Он увлекался терапией, во всяком случае занимался в кружке на кафедре у профессора Хорошавина. Никогда не понимал этого Юру – не пролечив ни одного больного, не имея никакого понятия о клинике, заниматься в кружке? Какого черта там они делают, думал я. А они там изучали лечебное воздействие климатических факторов местного курорта Усть-Качка. Юру оставили в ординатуре, он тоже стал профессором-интернистом где-то в Сибири и даже проректором. И чем закончилась его карьера? Он бросил медицину, стал православным священником, чуть ли не настоятелем монастыря, где уже обретался в качестве монаха его сын, тоже врач по образованию. Врач, то есть медик с высшим образованием, который любит свою работу и испытывает сострадание к больным, не бросит ее ради церкви. Ведь и Войно-Ясенецкий и даже министр здравоохранения Шевченко сочетали священнослужение и врачевание. Шевченко к тому же был еще и генералом медицинской службы. Однако все это ему не помогло, настоящий церковный олигарх Гундяев ободрал его как липку…
Три первые года в моей группе учился Юра Быков – бывший фельдшер, старше меня на четыре года. Юра был тихий пьяница и больше трех лет не выдержал. Однажды в нашу 10-и местную комнату в общаге-клоповнике забрел большой котенок. Ребята накормили его вареной колбасой в целлофановой оболочке, а потом ради тренировки поставили клизму с водой бурого цвета, в которой гасили окурки. Тут пришел пьяненький и добрый Юрка Быков, ребят обругал, а котенку вытер зад и положил с собой спать. Утром котенок пришел в себя, вылез из койки, выблевал целлофан, высоко прыгнул и через дыру вверху двери сбежал от своих мучителей.
На пятом этаже в общаге жил студент, который почти ежевечерне, поднимаясь по лестнице к себе на этаж, орал пьяным голосом: «Ресторан ты мой Невецкий («Нева»), коитус бравый, молодецкий, Сёма Марьин там бывал, коитус часто совершал». Вопли его были слышны в нашей комнате на 3-ем этаже даже при закрытой двери. Сёма – пьянь, рвань и странь, как выражалась моя бабушка, вскоре замолк, надо думать, был отчислен за наглое враньё.
Вовка Мальцев, худощавый парень, который увлекался туризмом и курил трубку в свои двадцать лет. Было в этом курении что-то странное, говорили, что у костра он еще и поет под гитару. Наша однокурсница Рита Цыпленкова сказала мне (когда я хотел за ней поухаживать): «Вовка такой парень, такой парень! Я за ним – в огонь и в воду!». Я подумал и ухаживать перестал. Рита с Вовкой поженились и уехали в Березники. Родился ребеночек. Когда я приехал в Березники в 1971 году Вовка уже умер, Рита осталась вдовой с маленькой девочкой. «Такой парень» оказался банальным запойным алкоголиком, в очередном запое ввел себе какую-то гадость в вену и умер. Сережа Шадрин, которого я впервые увидел на военных сборах после 4-го курса, поразил меня тем, насколько глубоко этот слегка раскованный парнишка, чем-то похожий на книжного плейбоя, чувствует природу. О птичках, которые нам попадались в южноуральских лугах и рощах, он говорил с нескрываемой нежностью. Много лет я ничего не знал о его судьбе и лишь случайно выяснил, что он тоже умер по пьянке (не могу в это поверить, не исключено, что это фейк). Владик Красных, мой земляк, красивый сангвиник. Мы с ним были на практике в городе Кирове на 5-ом курсе. Он просто излучал любовь к жизни. После выпуска Владик женился, поехал как-то с бригадой медиков в командировку в район и там, слегка выпив (как без этого), повесился из-за «тяжелой семейной жизни». Зато другой Владик, Черезов, такой же жизнерадостный, вернулся к себе в город Котельнич Кировской области, хорошо работал, стал главврачом, директором медучилища и умер, дожив едва до 59 лет. Через два года после смерти благодарные земляки присвоили ему звание Почетного гражданина Котельнича. Такая судьба…