Жизнь – готовит нам испытания (это осознают все)… А весна – готовит нам любовь!
Конечно, кому-то это покажется излишне выспренним и несуразно далеким от всего насущного.
Но весна – на носу (как говорят). А любовь – это не только метания, переживания (и кому они нужны!), но и нечто большее (в самой ёмкой своей наполненности)…
Да, бывает, восхитишься – ножкой, разрезом карих глаз, звонким смехом девчонки… Но то-сё – и видишь, и чувствуешь! – не срослось… и проехал… И хоть это и наложит, конечно, свой отпечаток. Но не более того…
А, бывает, что любовь не столько кольнёт, сколько – погрузит. Но тоже – отпускает потом (не подломит типа, как некую хрупкую щепку в беспечной суматохе и полноправной красочности будней).
Некоторые, наоборот, радуются, что любовь (вдруг) пришла (это «вдруг» их наиболее радует почему-то)…
Но любовь, парни-ребята и дорогие други, бывает просто чертовски опасной, как я давеча (вдруг) узнал… И она опасна даже не как – всепоглощающая страсть, а как штука (скажем) человеку смертельная…
Но всё ли, потеряно?.. Кто ответит?..
Что касается меня, то если я не знаю ответ на вопрос, то я иду к бабке.
Ну как – к бабке?.. «Бабка» – понятие упрощенное и обыденное, скажем (навскидку).
Я же, иду – к баушке. Родимой… Касаточке ненаглядной…
Потому, что баушки – они ведь, всё знают!..
…И я, как пришел в этот раз к баушке, так сразу и начал её любезно расспрашивать: мол, а расскажи-де, душа моя, кровиночка искренняя, мне о сущности любви, да не простой земной любви людской, о коей песни поют везде и в расширенном репертуаре, а о той любви, от которой умереть можно вполне, и умирают многие парни запросто, как яркие светочи в лучшие свои годы, да и много ли их вообще, подверженных этому явлению – а и, кто ж, его знает?..
В таком вот, органическом аспекте, речь свою я и повел… Отродясь, такого красноречия во мне не выказывалось (и во всех моих предках тоже, хоть и не сирые они, и не убогие), а вот – и поди ж, ты!.. Вот, что значит – заинтересованный и не утрированный взгляд на глобальный мир, в стремлении его постичь в разных его ипостасях (не делая, впрочем, из каждой отдельной сущности – икону)…
Глянула баушка на меня строго. Помолчала (вопросы глубины любви и разнообразие её проявлений в миру – ведь, каждого задевают, и задевают каждого по-своему).
Потом промолвила сердешная, кротко:
– О нашей бабьей любви тебе знать не надобно… А про любовь вашу, мужскую, пусть тебе Святогор-богатырь расскажет. Он много-де натерпелся любовных-то горьких страстей, вместо сладких человеческих утех… Вон и с Капой, нынче у него трагедь приключилась на лирическом фронте. Ранее – в несчастной любви к девушке Анфисе он был замечен… Жил-страдал, тельняшку рвал на груди… бывало… Глафира, Стеша, Евдокия, Клавдеюшка… Многие зацепили и порастрепали его отзывчивое и доброе сердце рубахи-парня… Но вот, разные Софочки и другие мамзельки – Святогора-богатыря, надо сказать, не интересуют, с точки зрения продолжения культурного и здорового рода… А в целом, понял он отчетливо для себя, что положить глаз – это ещё не значит – жениться!..
Я тут конспектировать уже принялся было баушкин «доклад». Соплю да пишу в блокнот карандашом (прилежно), поддакиваю вслух баушке регулярно (оттеняю как бы её краеугольные и значимые по жизни постулаты):
– Положить – не значит жениться!..
Баушка, на этих моих последних словах, собрала, видно, всю свою волю в сухонький её кулачок, да как им вдарит мне по башке:
– Правильно записывай, супостат, формулировки-то! А то – разнесешь, незнамо что!.. – сверкнула она на меня очами. – К Святогору, говорю, иди! Он тебе, враз, всё объяснит… А истинная же, душа молоденького паренька – в самой-пресамой несчастной любви познается!.. – закончила лаконично кудесница.
Я голову потираю, говорю баушке:
– Так, он мне опять, как в тот раз, палицей по башке надаёт!.. В тот раз, вдарил мне по кумполу, я – и по самые колени в землю сырую, нашу любимую кормилицу, вошел. Как перочинный ножик в сосиску… У меня кумпол-то не резиновый!..
– А вот, и узнаешь всё!.. – подытожила баушка. – А на счет «кумпола» – это ты правильно сформулировал. Ведь, если бы Святогор-богатырь тебя по «голове» палицей отоварил, то он бы тебя расколол сразу, как гнилой орех… А вот, когда голова под ударом палицы, превращается вмиг (а вот, и не знает никто – как это и почему) в «калган», «башку» или в «кумпол», то ей уже палица не страшна… Ты, просто, спокойно входишь по пояс в сыру-землю, нашу прекрасную и благодатную, и все дела… И без всяких умственных последствий для тебя, как индивидуума, и независимо так же, от наличия ума в твоей голове…
– Ну, я тогда пошел к Святогорушке-то-герою!.. – обрадовался я (активно и жадно впитывая познания, почерпнутые только что от баушки: да, за голову, конечно, следует опасаться – голова, это серьезный инструмент для человека, как хомосапиенса, а «калган», «кумпол», и та же «башка» – это же, по сути, просто – «медный тазик» или тот же «бубен шамана» – в натуре)…
… К Святогору-богатырю я добрался к полднику.
Ещё издали, подходя к заимке, услышал я его работу.
Войдя в резную калитку, я увидел, что Святогор на крылечке рубит мясо, попадая изумительно точно меж волокон (я так не умею; у меня – не отдельные аккуратные антрекоты в итоге получаются, а сразу фарш)…
Встретил богатырь меня радушно:
– Как дела? Что сейчас пишешь?.. – заинтересованно спросил Святогор.
– Чтобы творить-писать, Святогорушко, нужны переживания… – уклонился я от прямого ответа и без обиняков приступил к главному – зачем я и пришел к нему, как к другу.
Я взволнованно начал расспрашивать Святогора о безоглядной и безмерной любви, существующей в нашем ликующем и призрачном мире… И не как таковой – обыденной любви (заставляющей, впрочем, неимоверно пылать и страдать), а как о предмете – приводящем к смерти этого любящего человека (в частности, мужчины)…
Святогор-богатырь отложил топор, взялся за палицу. В крайней задумчивости, он стал поигрывать ей…
Палица у него была изрядная – блестящими дорогими каменьями броско изукрашенная, резьбой вычурной непомерно покрыта, орнаментом изысканным отделана…
Я не стал тупить и расспрашивать Святогора – как, мол, лично у него обстоят дела в вопросах любви и смерти (баушка-то наказывала не распространяться шибко про Капу, Анфису и остальных – красавиц, нарушивших течение и мерность ударов бедного сердца, отзывчивого на любовь и верность яркого мужчины средних лет), но дал ему предельную возможность выговориться (а возможность выговориться, да ещё и получить положительный встречный отклик, выказывая свою заинтересованность и участие в «трудной судьбе» – не это ли, половина успеха, не это ли, терапия «болезни», царствующей в широком и раздольном нашем мире под гордым именем – Любовь?)…
Святогор заговорил…
Не знаю, где почерпнул, начитался Святогор этих глубоких познаний (может, у самого Гегеля; мне потом – в лучших книгах эпохи – попадалось такое понимание воздействия любви на среднестатистического человека).
Короче говоря, что происходит-то?.. Вот, один любящий любит другого… И что же, происходит с ним?.. А с ним происходит то, что душа его всегда стремится к любимой…
Обратимся к первоисточнику (чтобы нас потом не обвинили в плагиате). Вот, что писал Марсилио Фичино (из «Комментария на «Пир» Платона»):
«из этого следует, что порыв любящего не утоляется ни видом, ни прикосновением к телу. Ибо он желает не то или иное тело, но поклоняется, желает и испытывает трепет от сияния божественного величия, сверкающего в телах. Поэтому любящие не знают, чего желают или ждут, ибо не знают самого Бога, чей сокровенный вкус придает его делам некое наисладчайшее»
«из-за этого всегда случается, что любящие некоторым образом боятся и вместе с тем почитают вид любящего. Ибо даже сильные и мудрые мужи испытывали это перед лицом низшего любимого»
«этот блеск божественного, сверкающий, как бы подобие Бога, побуждает любящих поражаться, трепетать и преклоняться. На том же основании любящий ради присутствия любимого презирает и ни во что не ставит богатства и почести»
«также часто случается, что любящий страстно желает перенестись в любимое существо. И не без причины, ибо он стремится и пытается из человека сделаться Богом. Кто же не променяет человеческую сущность на божественную?»
«так же бывает, что опутанные любовью попеременно то вздыхают, то радуются. Вздыхают потому, что утрачивают самих себя, теряют и разрушают. Радуются потому, что переносятся в нечто лучшее. Так же попеременно их бросает то в жар, то в холод, наподобие тех, кого поразила лихорадка. Естественно, что их бросает в холод, потому что они теряют собственное тепло, естественно, и что в жар, поскольку они возгораются пыланием божественных лучей. За холодом следует робость, за жаром – смелость. Вот почему они попеременно кажутся то робкими, то дерзкими. И, кроме того, полюбив, самые тупые изостряют свой ум. Ибо кто же не станет видеть более остро при помощи небесных лучей?»
«Платон сказал о некоем. Этот любовник, говорит он, есть смертная душа в своем теле и живая в чужом. И пусть также вас не смущает то, что пел Орфей о горьком и несчастном жребии любящих»
«Платон называет любовь горькой вещью (сладостным горьким плодом). И справедливо, потому что всякий, кто любит, умирает. Орфей называет любовь сладостно-горькой, так как любовь есть добровольная смерть. Поскольку она есть смерть, она горька, но, так как смерть эта добровольна, – сладостна»
«умирает же всякий, кто любит, ибо его сознание, забыв о себе самом, всегда обращается к любовнику. Если он не размышляет о себе, то, конечно, не мыслит в себе самом. Поэтому охваченный любовью дух не действует в себе самом, так как именно мышление является главным деянием души. А кто не действует в себе самом, тот и не пребывает в себе. Ибо эти два понятия – бытие и деяние – являются равнозначными. И не бывает бытия без деяния, и деяние не превосходит самое бытие. Никто не действует, когда не существует, и везде, где существует, действует. Следовательно, душа любящего пребывает не в нем самом, раз она в нем не действует. Если он не находится в себе, то также и не живет в самом себе. А кто не живет – тот мертв. А потому всякий, кто любит, умирает для себя (в себе)»
«живет ли он по крайней мере в другом? Разумеется. Существуют два вида любви: одна простая, другая взаимная. Простая, когда любимый не любит любящего. Тогда любящий целиком мертв. Ведь он не живет в себе, как не живет и в любимом, потому что отвергнут им. Где же он тогда живет? Неужели в воздухе или в воде, в огне или в земле, или в теле животного? Никоим образом. Ибо душа человека не живет в каком-нибудь ином теле, кроме человеческого. Так, может быть, она влачит жизнь в каком-нибудь ином теле нелюбимого человека? Разумеется, нет. Ибо, если он не живет в том, в ком он страстно стремится жить, как он будет жить в другом? Следовательно, нигде не живет тот, кто любит другого, но им не любим. По этой причине нелюбимый любящий вполне мертв. И никогда не воскреснет, если не пробудит его негодование. Когда же любимый отвечает на любовь, то любящий по крайней мере живет в нем. В этом, разумеется, заключено нечто восхитительное»
«всякий раз, когда два человека охвачены взаимным благоволением, они живут один в другом. Эти люди поочередно превращаются один в другого, и каждый отдает себя другому, получая его взамен. Они отдают себя до самозабвения»
«тот, кто любит, единожды умирает в себе самом, так как пренебрегает собой. Воскресает же в любимом тотчас же, так как любимый постигает его страстной мыслью. Воскресает снова, так как в любимом узнает себя и не сомневается, что он любим. О счастливая смерть, за которой следуют две жизни! О удивительная сделка, при которой кто отдает самого себя ради другого – обладает другим и продолжает обладать собой! О неоценимая выгода, когда двое до такой степени делаются единым, что каждый из двух делается двумя и словно удвоен и, кто имел одну жизнь, благодаря этой смерти уже обладает двумя! Ибо кто однажды умер, воскресает дважды, и за одну жизнь обретает две, и из себя одного превращается в двоих!»
«что, однако же, ищут они, когда взаимно любят друг друга? Они ищут красоту. Ибо любовь есть желание насладиться красотой. Красота же есть некое сияние, влекущее человеческую душу»
«наши тела с величайшей страстью связаны со своими душами и в высшей степени тяжело разлучаются с ними. Наши души стремятся к блаженству небесных сил, а небесные силы радостно почитают величие высшего божества. И это есть состояние любви»
Вот, примерно, в таком разрезе и учил-поучал меня Святогор уму-разуму по вопросу несчастной любви и преждевременной смерти от этой любви.
– Так, входит, влюбиться-то опасно очень, Святогорушко?.. – спросил я, озабоченный сам и взволнованный.
– А ты, как думал?! – отозвался хмуро Святогор.
Он постоял чуток, да как вдарит мне палицей по кумполу. Я – аж! – по пояс в землю вошел, в нашу черноземную сыру-землицу-матушку…
У меня чуть мозги из носа не выскочили в две струи! В голове (в башке ли, сказать!) всё перемешалось – не знаю, что и сказать: сельдь-иваси, сельдь-упаси или Господи спаси?..
Вылез я из сыры-земли, стою – качаюсь, мысли буквально поштучно в голове (в калгане ли, сказать!) перебираю…
– Святогорушко-воин, красавец дорогой, командир-гегемон!.. – чуть, в рев не реву. – Я же, и так, плохо говорю по-русски, да ты тут ещё подсуропливаешь !.. У меня кумпол-то не резиновый!.. Тыква ли, сказать…
– Так, проверить я тебя захотел, если интересуешься… – подобрел Святогор (сказал с явной похвальбой в голосе). – Вижу – вылез сам из сыры-землицы-матушки, значит, и от любви умрешь обязательно…
– А, что – есть такие, которые не умирают от настоящей любви?.. – спросил я, заинтересованно (приходя в полное сознание всеми своими ушибленными извилинами обоих полушарий юного мозга; вот откуда, видимо, пошло выражение – «шарить головой (полушариями)» – значит, отлично, быстро и правильно думать).
– А кто барахтается и не может вылезти, когда его проклятущая жизнь наотмашь по башке вдарит, тот и от любви не умрет! – презрительно сказал Святогор.
– Святогорушко, а вот смотри, – зачастил я с вопросом (заработала, знать, башка-то! и после палицы оставаясь шарообразной). – Вот, положим, прилетела душа к любимой, а она не любит этого парня, и не пускает его душу… Душа – туда-сюда… Не пускают её, и всё!.. Она – душа-то, так и из сил, ведь, может выбиться… И у неё, может, не хватить сил, чтобы вернуться обратно…А ведь, тот-то, без души который остался – не сможет же, дальше-то жить в мире…И умрет он – без души-то… А ещё, ведь, настырные, норовистые души есть!.. Их не пускают, а они все равно лезут и лезут… пока, из сил сами не выбьются… И тоже – обратно вернуться не смогут…
– Да, наверное, так… – вздохнув, отозвался Святогор.
На этом, несколько трагичном вздохе богатыря, и закончилась наша дружеская беседа (может быть, кому-то она покажется интересной?). Я же, чтобы как-то развеселить Святогора и отвлечь его от грустных мыслей, задушевно так высказался (с оптимистической ноткой в звонком юношеском голосе):
– А пока мы с тобой беседовали, Святогорушко, я две строки будущего стихотворения придумал-написал. Это пятистопный хорей. Слушай:
Я люблю смотреть, как рубят мясо,
Попадая метко меж волокон…– вдохновенно продекламировал я.
– Скинешь мне, когда допишешь… – сказал Святогор. – Бродского непоминает…
– Ага! Конечно… – заверил его я.
2021