Да-да-да! У них ангина,
Скарлатина, холерина,
Дифтерит, аппендицит,
Малярия и бронхит!
“Айболит». К. Чуковский.
После того, как меня выгрузили из лифта и посадили на диванчик, я осталась одна, совершенно не понимая, где я и что мне делать. Но зачем-то меня сюда привезли?! Кто-то должен был знать, вот и пусть это будет его заботами. А я должна дышать. Вдох-выдох. Вдох-выдох. И это главное.
И вдруг, как в тумане, я увидела своего кардиохирурга из Питерской больницы, но не в белом халате, а в джинсах и свитере грубой вязки. В таком виде он мне показался молодым и симпатичным, очень далеким от медицины. Он, наверное, на загородной даче, а у меня просто глюки начались: так я решила. Но потом он подошел ко мне и сказал: «Ну, что же вы сразу на нас жаловаться начали на самый верх? Кто вас бросил беспомощную? Видите, мы вместе с другим вашим хирургом здесь и будем вами заниматься. Сюда вот я же приехал». Как я потом узнала из интернета, другой хирург, которого все в интернете называли «золотые руки», оперировал пациентов и в этой больнице. Хотя мне было неважно, где я нахожусь территориально, для меня было важнее, что мной стали заниматься. И они помогли мне. Как у Чуковского: «Он под деревом сидит. Приходи к нему лечиться… Слава добрым докторам!»
Вероятно, что я своим дилетантским взглядом на медицину вас посмешу, но я уверена, что в последующих после операции страданиях нет ни капельки вины хирургической бригады, просто в послеоперационный период было не все так, как должно было быть. Может, здесь и моя вина есть. Я по своему характеру человек не скандальный, но к полноценным, к круглым мямлям меня не отнесешь, особенно, если надо постоять за других. Но после операции я находилась в каком-то ступоре, что даже инстинкт самосохранения по отношению к себе, родненькой, отсутствовал. Состояние мое можно было описать пословицей: «Здоровьем слаб, так и духом не герой». По-моему, пациент, не имеющий медицинского образования, просто бесправен перед врачом, и ему повезет, если врач будет врачом «от бога» или просто милосердным и все объяснит, как пациенту, а не будет относится как к недоучке. К сожалению, это был не мой случай. Я вот о чем, как пример.
Моего старшего сына лет до пяти мучило больное горло. Однажды нас отправили на комиссию, где ребенка должны были осмотреть другие врачи. Прием велся по «живой» очереди, и, кроме нас, все пациенты были взрослые. Комиссия по времени совпадала с дневным сном ребенка. И он не смог выспаться. К тому же у него была температура. Мы, к сожалению, оказались в хвосте очереди. Прием еще не начинался, но нам он светил часа через два, а больной ребенок начал капризничать. Тогда мне пришлось обратиться к врачам в кабинете и попросить их вызвать нас вне очереди. Все-таки, несмотря на недовольство и пациентов, и медиков, мы вошли в кабинет.
Врач из нашей детской поликлиники, сидящая среди других врачей за письменным столом, начала рассказывать о состоянии здоровья моего сына. В основном, медицинскими терминами на латинском языке. Мне кажется, что этот язык до сих пор в ходу у медиков. Моя мама, сестра и зять были врачами, и я вряд ли ошибаюсь. Я не очень внимательно слушала, так как ничего не понимала, а была сосредоточенна на поведении сына: он устал, капризничал, так как ему было плохо. Когда врач закончила говорить, она повернулась ко мне и раздраженно сказала: «Мамаша, ну что же вы молчите? Я должна рассказывать о самочувствии вашего сына? Вот и скажите, что после того как вам удалили аденоиды, состояние не улучшилось». Я с недоумением уставилась на нее: «Ах, вот она о чем говорила на непонятном мне языке!» Я резко ответила: «Нам не делали никакую операцию, так как аденоиды нас не беспокоят. Нас поставили на учет, как ЧБДэшника (ЧБД – часто болеющие дети) из-за постоянно больного горла».
Мужчина в белом халате, сидящий рядом с медицинским креслом, позвал сынишку, что-то веселое ему сказал и, усадив в кресло, начал осмотр. Вышли мы после комиссии с диагнозом «Хронический тонзиллит», который нам велели компенсировать проведением физиопроцедур в весенне-осенний период, и с рекомендациями по лечению этого самого хронического тонзиллита. На учете у той врачихи мы стояли несколько лет, но испорченные после той комиссии отношения так и не улучшились. А в чем моя вина была? Лишь в том, что она окончила медицинский институт, а я химико – технологический?
Почему я привела этот пример? Потому что кардиолог, который вел мою палату, разговаривал со мной свысока, как с человеком, которому он оказывает огромную услугу, беседую с такой бестолковой бедной пенсионеркой. Он мне постоянно напоминал о пользе режима, словно я его нарушала и по ночам не спала, а бегала на дискотеки. Запомнилась его фраза: «Надеюсь, что вы хоть что-то понимаете из того, что я вам говорю», сказанная снисходительным тоном. По-моему, я ему не нравилась даже тем, что читала медицинские форумы в интернете и задавала разные вопросы. В Сестрорецке у меня сложилось впечатление, что хирургам пришлось исправлять последствия работы этого кардиолога, хотя я, конечно, высказываю лишь свое мнение, а не профессиональное заключение. Не знаю как для кого, но для меня очень важно, чтобы с врачом установился контакт, чтобы я ему доверяла. Тогда даже лечение проходит лучше. Но это был не такой случай. Правильно говорят, что «если врачу не веришь, то и болезнь не одолеешь». Мы с ним общались короткое время, но отношения не задались. Я, допустим, предупредила этого врача, что мне противопоказаны капельницы. Как говорили ранее московские врачи, что из-за того что у меня немаленькие аденомы на обоих надпочечниках (альдестеромы, если я не ошибаюсь), то у меня нарушилось управление водно-солевым балансом. Типичным синдромом для этого заболевания является повышенное артериальное давление, да еще «вагончиком к паровозику» – судороги и боли в мышцах: мой случай. Капельницы меня приводят к гипертоническому кризу, который думает, что он у меня «прописался» в организме, и не спешит оставить меня в покое. Даже когда делают капельницы с лекарствами от гипертонии. Самый тяжелый длительный криз был после одной единственной капельницы с магнезией. Об этом я и сообщила кардиологу, и, как я потом узнала из разговора с кардиологом, что у меня, оказывается, повышение давления только на магнезию, а, возможно, это аллергия на магнезию. Ну и какой толк в том, что я его предупредила, как меня учили московские и белорусские специалисты?!
После того, как меня перевели из реанимации и палаты интенсивной терапии (ПИТ) в обычную палату, то всю субботу и воскресенье я лежала «под капельницами», где бутылки были большие. Я смотрела на них с ужасом, но если надо… Мне было так плохо, что я все время просила, чтобы вызывали дежурного врача. Они приходили и, «как подкопирку», говорили одно и то же: «Вот в понедельник придет ваш кардиолог, и все сам решит». К тому моменту, когда Господь послал врача из ПИТ, где я лежала до этого, давление догнали до 230 на 110, и это с приемом гипертонических лекарств. У меня никогда такого не было. А из-за плохой работы клапанов, как мне объясняли ранее, нижнее давление у меня редко поднималось даже до 75. А в те выходные я сильно отекла: ноги стали, как колонны, а глаза, как щелочки. Сказать, как я себя чувствовала? Очень хреново. Врач отменил капельницы, причем сказал, что лекарства, которые я получала, можно было ввести и внутривенно. И, вообще, я, оказывается, могла написать письменный отказ от капельниц. После его ухода капельницы отменили, и мне ввели мочегонный препарат. И я стала, ну, не Ниагарским водопадом, но чем-то похожим на него. Препарат был качественный, и я практически вначале не слезала с утки, но давление постепенно стало снижаться… и снижалось, снижалось, снижалось. Правда, когда оно стало сто на пятьдесят, то я стала «вырубаться». Даже на полу у унитаза полежала. Когда я очнулась, то подумала: «Жаль, что для полного совпадения у меня нет «беломорины». Нет, моя «крыша» не соскользнула в унитаз. Просто накануне произошел нестандартный эпизод в нашем отделении.
В одну из двухместных палат в блоке платно положили пожилую армянку. Ей было восемьдесят пять лет, и она очень сильно кашляла. Заботливый сын делал все, чтобы маму подлечили. Маму лечили, но…
На всей территории клиники запрещено курение, тем более в нашем отделении. Дама преклонных лет заявила, что она в свои годы не собирается менять привычки. Она курила папиросы «Беломорканал», не обращая внимания на замечания медперсонала и протесты больных, особенно, соседок. Но вот потом она в туалете потеряла сознание. Там ее и обнаружили… с цигаркой во рту. Ее лежание на полу у унитаза мы как раз накануне злосчастных выходных обсуждали в коридоре с другими пациентами. Продолжение мне неизвестно, но запах папирос из коридора исчез.
Моя же «веселая» ночка закончилась слабостью и вялостью. А в понедельник после моих жалоб на плохое самочувствие, я услышала от кардиолога: «Надо больше двигаться. Нельзя все время лежать».
Я полностью была согласна с доктором, но сил двигаться не было. Для гипертоника со стажем, кем я и была, такое низкое давление не способствует активности. Мне больше нравилось забытье. Я дремала. Но квота не дремала, а быстренько истребляла дни моего пребывания в стационаре, и все больше и больше чернела «полоска на тельняшке моей жизни». Во вторник мне сняли швы, и в среду, несмотря на мои жалобы, меня врач выписал. Давление не поднялось, сил тоже не прибавилось. А уж о том, что я на поезде поеду домой, и думать было страшно. Я договорилась с Центром сердечной медицины «Черная речка» о продолжении лечения у них. Доехать на такси – об этом не могло быть и речи. Медсестра Леночка, взяв с собой набор лекарств, отвезла меня туда на своей машине. Огромное ей спасибо: она не уехала, пока не сдала меня врачам Центра.
И здесь я видно выбралась на «белую полоску» в жизни: мне повезло с врачом. По странному стечению обстоятельств инициалы врача, загнавшего меня в минус, и инициалы врача, к которой я попала в Центре и которая много делала для моего восстановления, совпадают. Постараюсь расшифровать на примере. Назовем кардиолога из клинической больницы Андреем Павловичем Ивановым, а врача из Центра Анной Павловной Иваненко. Примерно так. Ирония судьбы! Но это отступление здесь сделано лишь для того, чтобы показать, что хорошо сделанная операция – это не конец, это начало. Дальше все зависит от того, в чьи руки Судьба тебя отдаст. Сейчас писать легко, да и свои действия оправдать не могу, но тогда я так плохо себя чувствовала и так плохо соображала, что покинула клинику, даже не поборовшись за свою жизнь. Тогда у меня еле хватало сил на «худой мир», а на «добрую войну», даже за свою жизнь, не хватало.
Но «шестеренки» в машине оказания медицинской помощи сдвинулись с места. Я поняла почему. Во-первых, муж для моего спасения использовал через Москву имеющиеся у него возможности, которые изменили отношение и степень внимания ко мне. Во-вторых, Центр реабилитации не бросил меня после госпитализации, а интересовался моим состоянием каждый день. Результаты всех этих совместных усилий вылились в осмотры, диагностику и проведение плевральной пункции: после прокола к моему левому легкому подсоединили пластиковый мешок, который полностью заполнился жидкостью темно-красного, какого-то кровавого цвета, очень неприятного для человека, боящегося вида крови. Причем с этим несимпатичным тяжелым мешком меня попросили обращаться аккуратно, так как мне пришлось с ним ходить какое-то время. Я его сфотографировала, чтобы помнить о том, что в жизни приходиться ходить по «черным» полоскам, и что их можно пройти. Мои «хождения по мукам» с этим мешком были одним долгим нескончаемым днем, меня даже добросердечные медицинские сестрички обедом накормили в чужом отделении. Обед был вкусным, и как я потом поняла, сильно отличался от питания в моем отделении.
Во второй половине дня сказали, что вызовут «перевозку», чтобы она отвезла меня в отделение моего пребывания. Вопрос только был в том, откуда меня привезли. Я не знала откуда меня привезли. Но к ужину меня вернули в мое отделение, к счастью, без этого мешка, но сильно обессиленную. Вторым приятным бонусом этого дня было то, что мне нашлось место в палате. Палата была на трех человек.
Мне досталась кровать у двери, а соседки располагались у окошка. Это оказалось спасением для меня, поскольку моими соседками были две пожилые лежачие пациентки. У моих соседок были в разной степени ампутированы конечности из-за диабета, и они до туалета не могли доходить. Это делало атмосферу в комнате трудной для дыхания. Окна из-за зимнего сезона они не открывали, мы просто держали дверь открытой. Хотя это мало помогало. Именно здесь до меня впервые стало доходить, что болезнь – это не только боль. Она может сделать жизнь бесконечным преодолением бытовых трудностей, привезти человека к безнадежности из-за невозможности облегчить моральные страдания. И здесь я впервые воочию поняла роль денег в уровне обслуживания пациента.
Одна из пациенток была дамой, вес которой был прилично за сто. Нога у нее была ампутирована выше колена, и она почти не двигалась. У неё была дочь, которая постоянно жила в Германии. В этот период она приехала, чтобы после того, как родители подлечатся (отец лежал в этом же отделении), устроить их в санаторий на пару месяцев. И муж, и дочь практически все время проводили в нашей палате. Проблем с оплатой за услуги у этой пациентки не было. Малую нужду она оплачивала санитаркам из расчета 100-150 рублей, а если возникала более серьезная потребность, то это выходило ей в 350-400 рублей. Санитарки, сплошь представительницы Средней Азии, часто заглядывали к нам в палату с вопросом: «Вам ничего не надо?», и с радостью забирали конфеты, фрукты, которые им дарила дочь этой женщины. Другая женщина с ампутированной ступней была бедна, в деньгах ограничена и старалась не есть и не пить, чтобы поменьше обращаться к санитаркам. Когда мне стало легче, я помогала ей, и таким образом мы с ней старались сэкономить ее бедные пенсионные ресурсы.
Все в нашей палате, слава богу, обладали здоровым чувством юмора, не были ни ворчливы, ни надоедливы, были доброжелательными, понимающими чужую боль людьми. Соседки много читали, хотя, надо отметить, были и прекрасными рассказчицами. Жили мы дружно. Причем, даже когда их выписали, а на их место пришли другие люди, то хорошая атмосфера в палате сохранилась. Это было важно. В соседней в блоке палате часто ругались, и нам даже приходилось закрывать дверь, чтобы не слышать этого.
Как вы поняли, я по сравнения с моими первыми соседками оказалась «цветочком», так как могла сама доползти до туалета и справить нужду бесплатно. Только расценки существовали и на другие услуги, и только при выплате по этим расценкам можно было рассчитывать на внимание санитарок, симпатичных женщин из теплого Узбекистана или Таджикистана. У меня сначала была пятитысячная бумажка, и я никак не могла добиться даже замену простыни: за ночь пропотевала несколько раз, да так, что одеяло промокало. За замену надо было заплатить сто рублей, в долг простынь не давали и не меняли. Хорошо, что потом родственники моих соседей разменяли мне деньги. Не подумала, что надо брать мелкие купюры. В полном смысле “без бумажки ты букашка». А черноволосые косастые тетеньки из солнечной страны урюка и дынь букашек не замечали. Конечно, работа у них была бесконечная и тяжелая, но от платных услуг у них голова кругом шла, поэтому бесплатные дела велись спустя рукава. А вот медсестрам было тяжело. Я, когда лучше соображать стала, спросила у ночной дежурной медсестры: «Сколько у вас больных в это ночное дежурство?» Ответ меня поразил: больных было девяноста девять на одну медсестру. Уйма! Это и уколы, и лекарства, и измерение давления (одним аппаратом на все отделение) и прочие процедуры. Конечно, больные стараются помогать друг другу по мере сил, да только какие силенки у хилых больных.
В то время о ковиде никто не слышал, и коридоры были заставлены кроватями, и места не пустовали. Особенно жалко было тех трех пациенток, чьи кровати стояли перед входом в туалеты и души. Ни покоя, ни воздуха, которого бы хотелось вздохнуть. А еще очень долго горел свет в коридорах, и больные закутывали головы в халаты, полотенца, свитера, чтобы можно было уснуть. Перед нашей палатой в коридоре стояла кровать, на которой лежала больная с ампутированными пальцами ног, которая не могла ходить в туалет, так как он был далеко, а она чувствовала себя неважно. И ей приходилось справлять нужду на виду у всех. Хотя там никто ни на кого не обращает внимание. Но я все это видела первый раз и от всего этого страдала.
С этого дня у меня появился врач – замечательный молодой человек с ласковым голосом, который на нас действовал гипнотически. А еще он был красив, что вдвойне было приятно на фоне безрадостного болезненного существования. Мы радовались его приходу. Правда, не меньшую радость доставлял нам ужин с селедкой, но встреча с селедкой проходила реже. Ну, от силы раз или два в неделю.
Все, кто лежал в этой больнице, в основном были или из самого Сестрорецка или из близлежащих населенных пунктов. К ним приходили посетители. И теперь, когда я в кино слышу фразу, что визит к больному должен быть коротким, я всегда улыбаюсь: вспоминаю нашу палату. И все-таки хочу повторить еще раз, что, несмотря на тесноту и неудобства, жили мы дружно. Люди в палате были добросердечные и спокойные, хотя на их долю выпали немалые испытания. Мне много помогали их родственники. Особенно, с аптекой и покупками. Когда санитарка раздавила ногой зарядное устройство и оставила меня без связи и к тому же отказалась купить новое за мои деньги, то меня выручила внучка той женщины, с которой мы бедовали в коридоре.
Чтобы вы поняли, что есть еще милосердные люди, то приведу такой пример. Однажды я просыпаюсь после дневного сна, а на тумбочке стоит большой пакет. Я спрашиваю товарок по палате: «Кто забыл?». А они мне говорят, что это к тебе женщина приходила, но сказала, чтобы не будили, оставила пакет и ушла. Она сказала, что из Центра реабилитации. Я удивилась, так как моя лечащая врач уехала на обучение. А кто мог еще позаботиться обо мне? В пакете было много необходимых больному вещей и разные вкусняшки. Я была так рада всему, а больше всего вниманию. Я поняла смысл поговорки «Не дорог подарок – дорого внимание» на собственной шкурке. И лишь через две недели я узнала, что приходила Лидия, менеджер из отдела продаж, живущая в Сестрорецке. И таким чудесным образом ко мне пришло внимание из замечательного Центра сердечной медицины «Черная речка» с его внимательным персоналом , куда я вернулась после выписки из больницы. Эту больницу в Сестрорецке я считаю «моими университетами», где жизнь обучала меня быть пациенткой. И как сказал мне мой врач: «Сестрорецк можете считать второй Родиной, а 28 февраля 2019 года – вторым Днем рождения».
На столе бутылочка,
В рюмочке коньяк.
Я сижу, задумавшись.
На часах ноль пять.
Много мной обдумано,
Прожито в душе.
То, что было рядышком
И в далекой мгле…
В голове опилки.
И в глазах тоска.
На душе пустынно–
Глянула в себя.
Леонид Мадалиев.