Предрассветные сумерки застали бездомного Володьку беспечно вышагивающим по Рождественке в сторону сквера Маркина, что напротив Волжского Пароходства. На вид бродяге было лет за пятьдесят и хотя он неизменно носил поверх мятой рубашки солидный, синий в светлую диагональную полоску галстук из своей прошлой жизни, друзья и подружки звали его запросто – Володька.
Миновав «Папашу Билли» он перешёл через улицу и только-только начал обходить сквер справа, как вдруг разглядел у бордюра автомобильной стоянки лежащую на асфальте чёрную картонную коробку. «А вдруг бомба?» – насторожился он и тут же подцепил её ногой – рисковать каждый день и каждую ночь стало для него привычным делом.
Коробка показалась довольно тяжёлой и нехотя перевалилась на другой бок.
– Мама миа! Не может быть! – охнул Володька, когда наклонившись в свете фонарей увидел на ней эмблему с офицером в старинном красном мундире и шляпе-треуголке на голове. Не медля ни секунды, он вскрыл упаковку и вытащил содержимое. В его руках, оживляя безотрадную блеклость огней электричества, заиграла, заискрилась благородством нераспечатанная бутылка элитного французского коньяка.
«Ноль, семь? Во как?! Во, фортануло! Зашибись! – аж вспотев от волнения в сладком предчувствии он присел на холодный каменный парапет. – Может забухать вместе с корешами? Да разве ж они оценят... алкаши...» Бродяга вытащил тугую пробку и вдохнул аромат. Как всполошенные муравьи, бестолково забегали, засуетились мысли. Он махнул рукой у лица отогнав настойчиво замелькавшее перед ним опасное наваждение – шальную думку, что, наверное, лучше всего бы вот тут, прямо в сквере найти укромное место, выпить бутылку до дна, а потом завалиться в кусты и сдохнуть счастливым.
Эта ночь не задалась у Володьки с самого вечера. Злой демон пульсирующей боли в зубах и разбитом о ступени подземного перехода колене сорвал с кровати, вытолкал из дома ночного проживания на тёмные улицы и неприкаянным, убогим псом погнал по ним. Многочасовое блуждание без передышки порядком утомило его. «Вздремну хоть пару минут», – решил он.
Жизнь обучила бездомного искусству сна, научила спать коротко, чутким сном зверя, иногда стоя где-нибудь в неприметном углу супермаркета, спасаясь от пронзающей стужи суровой зимы, успевая при этом увидеть прекрасные цветные сны о тепле лучей благодатного лета, о загородных дачах полных яблок, помидоров и картошки.
Он на чуть-чуть прикрыл глаза и склонил голову на грудь, сжимая в руках драгоценную находку…
Его новенькая круизная яхта «Валёк», только что сошедшая со стапелей германской верфи «Blohm & Voss», покинув причал в Лорьяне ходко взяла курс на Мартинику. В первый, волнительный рейс через Атлантику он решил взять бывших друганов по ночлежке. «Пусть посмотрят. Пусть поживут пару недель, как белые люди», – размышлял Володька и душа наполнялась гордостью от акта своего небывалого милосердия. Пригревало солнышко, шипела и пенилась вода за кормой и две голых официантки одетые лишь в короткие фартуки и фирменные бирюзовые козырьки разносили загоравшей на лежаках компании прохладительные напитки и фрукты.
– Воло... – начал было Костян Ермилин, но лежавший рядом и еще трезвый Штырь дернул его за руку. – Эх, Владимир Львович, – поправился Костян, – ну, мля, уважуха тебе, дружара, от души, поблажил так поблажил под самую завязку! Ещё блеснём чешуёй и живы будем не забудем! Верно, а?!
Попавшие почти в рай городские скитальцы согласно и одобрительно загудели вокруг. Володька взглянул на оратора, будто увидел впервые.
«До чего вилявая и корявая рожа у этого Костяна! Как я раньше не замечал? Неужто и у меня была такая?» – он с нескрываемым удовлетворением провёл ладонью по своим гладко выбритым и отполированным лосьоном щёкам.
– Владимир, что ещё желаете? – официантка поставила оранжад и «Голубую лагуну» на столик, склонилась над ним с очаровательной улыбкой едва не коснувшись его губ грудью.
– Ничего, – соврал Володька и, жарким взглядом скользнув по девушке, подумал: «Курва... Но до чего ж хороша!» Он потянулся ей вслед, неловко уронив бокал, не в силах отказать себе в прикосновении к обольстительно–шикарной спине...
Звук разбитого стекла заставил его вздрогнуть и открыть глаза. На тротуаре, у ног руинами сладкой мечты лежали осколки лопнувшей бутылки «Хеннесси». Праздник опять не состоялся. Холодная громада Города тяжко надавила на одинокое сердце человека равнодушной, каменной пятой.
– Каждому своё, – глядя на осколки, безнадёжно произнёс бродяга.
Охваченный предательской слабостью, он с трудом поднялся и втянув голову в зябко подрагивающие плечи, чуть прихрамывая пошёл прочь. Солёный привкус отчаяния отравой пополз по губам. «Раскис, падло?!» – тут же взял себя в руки Володька и грязно, с остервенением выругался. Нестерпимо захотелось пива. У ступеней Речного вокзала, сноровисто поклонившись и преградив путь раннему встречному, он выстрелил в него годами отрепетированным, чувственным рефреном, протягивая ладонь и упорно-ожидающе глядя в глаза:
– Да благословит тебя Господь, добрый человек! Бога ради, не дай сгинуть, выручи, подай на хлебушек насущный!
Рассветало. Начинался очередной день. Сутулая фигура Володьки с зажатой в кулаке трофейной сторублёвкой долго и нетерпеливо мелькала вокруг ещё закрытых продуктовых лавок пока, наконец, не пропала из виду за дверьми одной из них.