Похоже, что клёва не будет. Опять этот в чёрном пиджаке стоит за спиной и молчит. Глаза водянистые, и не моргает. Ну разве это рыбалка? О, клюнуло, кажется! Карп серебристый. Красавец!.. Ну и пусть стоит себе. Истукан черный. Жара, а он на все пуговицы. Фрак бы еще одел.
Петрович оглянулся, и нервно сглотнул кадыком. Сказать бы ему!.. Сплюнув, удочки смотал, и мимо прошёл.
Ночью приснилось Петровичу, что незнакомец будто – он сам. И пиджак чёрный так в шею въелся – не отодрать. Кричать стал, а тут ему зеркало принесли, и чувствовал, что смотреть не надо, да разве удержишься, чтоб не глянуть. Жуткая рожа оттуда навстречу. Бельма навыкате – яйца куриные. Проснулся, а сердце не бьётся. «Что это, умер что ли? – прошевелил губами Петрович. – А пенсия как же? Рыбалка?» Нет, бьётся, но как-то уж очень неслышно.
Утром принесли пенсию. Петрович на радостях в буфет заглянул. Выпил и долго смотрел на бутерброд, облепленный мухами будто бы чёрной икрой. От не отпускающей слабости и жары его подташнивало.
К вечеру Петрович был пьян. И даже пытался плакать, вспоминая свою непутёвую жизнь, но вместо слёз выходили какие-то судорожные конвульсии с коликами в животе, как при разрушительном поносе. Потом его вырвало мутной слизью и он забылся.
Наутро – рыбалка. Азарт. И клёв пошёл. Хорошо! Ни будущего. Ни прошлого. На кончике поплавка – настоящее. И шорох за спиной опять – настоящее. Петрович оглянулся, и никого не увидев, успокоился было. Но хрустнула ветка, и рядом в кустах услышалось осторожное, неглубокое дыханье. Петрович схватил под ногами увесистый камень, и, взвизгнув, с отчаянной силой швырнул его в гущу листвы. В кустах захрипело и стихло.
Через минуту он выволок оттуда огромную чёрную суку с набрякшими фиолетовыми сосками. Опять подступила слабость. Он оскользнулся, и вдруг оказался по горло в воде. И мёртвая морда собаки зловонными оскаленными клыками ткнулась ему в лицо.
Из памяти выпало как выбирался на берег. Очнулся от приступа дрожи, из глубины живота ползущей к зубам и конечностям. «Нелепость…», – подумал.
– Судьба-а! – детский голос буравчиком врезался в мозг.
– Судьба-а! – откликнулось эхо.
– Дядь, вы собаки не видели? – из зарослей обозначилась голая голова накрапах зелёнки.
– Судьба, это кличка такая?
– Ага.
Лицо мальчишки с огромными немигающими глазами показалось знакомым Петровичу. Осев на землю, он вяло махнул рукой, и лицо исчезло.
– Сю-сюрреализм? – выдавил вдруг Петрович непонятное самому себе слово и замер, обернувшись к реке.
В прозрачной воде шевелил рукавами изношенный черный пиджак