- Давай, одевайся сам!
- Меня мама одевает всегда!
- Я не мама.
- Я не умею!
- Умеешь!
- Я долго буду сам, - захныкал брат.
- Я не тороплюсь, сказала она, устраиваясь на детской лавочке поудобнее и расстегнула свою курточку.
Брат обычно немного капризничал, а потом, видя, что старшая сестра не собирается ему помогать, начинал медленно и нехотя одеваться сам.
Этот ритуал повторялся изо дня в день, постепенно сокращаясь по времени. Хныканье постепенно становилось всё тише и короче, времени на самостоятельное одевание в садике сокращалось...
Дома она пыталась поделиться своими успехами перед мамой, но это всегда заканчивалось руганью со стороны родительницы: "Что ты издеваешься над ребёнком! Я - то его всё время сама одеваю! Серёжа же маленький! Вот будут свои дети - посмотрим, как ты воспитывать их будешь!"
Дочь лишь отмахивалась.
... Когда Олеся познакомилась с Никитой, её удивило, как его мама всегда врывалась в его юную мужскую жизнь и опекала его, словно суровая наседка птенца вылупившего пять минут назад. Даже её святое стремление накормить сына банальным супом было похоже на акцию спасения жизни людей в зоне повального катастрофического затопления. Энергия реализации во что бы то ни стало её воли разбивалось о серые волнорезы безразличия и безучастия с его стороны. Обычно он выражал слабое раздражение её деятельности, которое выражал словами довольно презрительного отношения к ней, тем самым ещё больше подстёгивая мать на новые и новые витки её действий. Если это касалось обеда, то она обычно повышая тон, снова и снова приглашала его за стол. Так, что ничего важнее её призыва на свете не было и не могло быть. И исключительно исходя из меры его чувства голода действо заканчивалось на разных стадиях одного и того же сценария развития событий. Хотя сама мама полагала, что это напрямую зависело от проявленной ею воли. Но зачастую это заканчивалось тем, что она сама приносила еду ему в комнату, несмотря на введенный ею же запрет "не свинячить" там. Заканчивалось это тем чаще, чем сильнее было её материнское стремление заранее накормить его, чтобы он никуда не опоздал. Но ведь и "прелюдия" между "Есть будешь?" и "Я за тобой закрою" в теории могла бы сильно сократиться!
Олеся наблюдала это со стороны. Потом его мама начала привлекать в свою игру и её: "Олеся, повлияй на Никиту! Пусть он...то... Пусть он ... сё..."
Вскоре они расстались. Олеся. С Никитой и его мамой.
Брат Серёжа подрастал. И уже их собственная мама начала игру по уже знакомому Олесе по Никите с его мамой, сценарию. Олесе это уже было небезразлично. И она пыталась разбить этот замкнутый круг, но с маминой стороны вновь получала отпор и упрёки: "Вот будут свои дети - посмотрим, как ты воспитывать их будешь!"
Олеся говорила, что уж кто-кто, но уж она-то понимает вторичную выгоду обоих. Выгоду матери, как получение от данной ситуации - принятия её авторитета от собственного давления. Ей необходимо его получить во что-бы то ни стало! Ибо она чувствует, что потеряв контроль над сыном по отношению его детского возраста, у неё в подобных сценарийных постановках возникает иллюзия влияния на его жизнь. У него две вторичных выгоды. Первая - демонстрирование иллюзорной независимости от неё. (Ибо какая независимость, если мать продолжает кормить!) Вторая - это комфорт и удобство! И еда с доставкой, и отмена правила "не свинячить" в комнате!
Почему же Олеся вспомнила это вдруг и сейчас? Прошло столько лет с её юношеских наблюдений! Каждый день из последних двадцати лет её жизни нёс что-то новое. Каждую ночь её мозг обновлял ячейки оперативной памяти. Что-то приходит, что-то уходит. Что-то остаётся, но всё время течёт и меняется...
Это комплексное воспоминание совершенно внезапно посетило её. И поразило своей откровенностью.
Последний месяц она пыталась найти вторичную выгоду у участников сложившейся ситуации в собственной семье. Она пыталась и не находила. Ситуация усугублялась с каждым днём и выхода из неё Олеся не находила. Она совершенно интуитивно пыталась каждый раз изменить её, абсолютно и искренне не понимая, как то или иное её действие может что-то поменять в её отношениях с ребёнком.
И лишь внезапные воспоминания расставили всё на свои места.
Олеся сидела на стуле и невидящим взглядом смотрела в тарелку перед собой. Своими мыслями она всё ещё блуждала в прошлом. В садике, в гостях у Никиты, в родительском доме между мамой и Серёжей.
Неожиданно раздавшийся грубый окрик заставил её вздрогнуть, вынырнуть из грёз в реальность и узнать в этом крике свой собственный голос:
- Юра! Я сказала : Иди ешь!