Со стоянки перед выездом из Оптиной Пустыни позвонил в Овстуг, музей-усадьбу Тютчева. Недели две назад я договорился с директрисой о том, что мы остановимся у них на две ночи. Все уже ушли (полшестого), и я попал на охранника. Он сказал, что ему ничего о нас неизвестно. Директорша в отпуске с сегодняшнего дня. Пообещал выяснить у заместителя и главбуха. Я сказал, что приедем часа через три.
Через Сухиничи опять выехали на трассу Москва-Киев (в третий раз за день), Дорога – не ахти, заплатки, ямки, и супруга за рулем ругалась. Места не очень заселенные, болотистые леса. Машин немного, в основном, фуры дальнобойщиков. Связи сотовой нет. Километров 20 за нами вплотную ехала московская «копейка» с тремя парнями. Было не по себе. Но, в конце концов, они нас обогнали и скрылись из виду. Да, в одиночку по таким трассам не поездишь…
Трасса проходит километрах в 20 восточнее Брянска, и чтобы попасть в Овстуг мы объехали город по полукольцу. Женщины были склонны остановиться в Брянске, но я решил, что еще светло, и, если в Овстуге не получится с ночевкой, то в Брянск вернуться успеем. В итоге приехали в музей-усадьбу Тютчева в начале десятого.
Охранник ничего, конечно, не выяснил и пришлось проехаться по поселку к заместителю директора. Она сказала, что «раз с Лидией Александровной (директор) договаривались, то поселяйте».
И вот, открылись ворота усадьбы, наша Ласточка въехала на главную аллею, остановилась у барского дома, и нас поселили на две ночи во флигеле. По 500 рублей с носа в сутки. Второй этаж, мансарда, две спальни, два холла с телевизорами, два туалета с душем, гостиная с тремя диванами. На первом этаже – кухня, где мы ужинали и завтракали, а также офис дирекции.
Так мы еще не ночевали. Никогда. Правда, в мансарде было душновато, а при открывании окон летели комары. Но, все равно, такого комфорта мы не ожидали. Когда я договаривался, то думал, что поселят в какую-нибудь квартиру, как в Тарханах. А тут мы почувствовали себя соседскими помещиками, приехавшими в гости к Тютчеву.
На следующее утро для нас провели индивидуальную часовую экскурсию. Потом самостоятельно мы осмотрели парк, пруды с тремя лебедями, памятник поэту, могилу отца, дом с картинами художников. Я помню эту экскурсию по музею. Был очень хороший экскурсовод. Еще я скачал театрализованную видео экскурсию 2020 года с сайта музея использую их в рассказе. Об этих видео-материалах я расскажу в конце статьи.
Биография Тютчева мне фактически была известна. Во-первых, я уже рассказывал о нем в рамках первого нашего путешествия по Золотому кольцу (http://proza.ru/2003/02/22-110 Мураново). А во-вторых, эта информация была прослушана при скачивании видео-экскурсий по музею. Поэтому я не буду сначала читать то, что написал поэт и дипломат, а потом рассказывать о нем и Овстуге – это будет происходить параллельно.
Итак.
Фёдор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря) 1803 года в родовой усадьбе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии.
О предках. Далеким предком Федора Ивановича Тютчева был некий Дуджи, итальянец татарского происхождения, прибывший в Москву из крымского портового города Сугдеи (тогда принадлежавшего Венеции) – крупного центра торговли, известного восточным славянам как Сурож (ныне поселок городского типа Судак). О Дуджи мало что известно. Сопровождал знаменитого венецианского путешественника Марко Поло (1254–1324), но почему-то не отправился с ним далее на восток, а, попав в столицу набирающего силу Московского княжества, остался здесь и, как говорится, пустил корни.
От Дуджи ведет свое происхождение родоначальник знатного дворянского рода Тютчевых – Захарий Тутчев (Тючев, ок. 1360 – 1400). Это видный государственный деятель Московской Руси в период национального возрождения, сподвижник Дмитрия Ивановича Донского (1350–1389), князя Московского (с 1359) и великого князя Владимирского (с 1363). Узнав, что огромная армия Мамая (беклярбека [управляющего государственной администрацией] и темника [русское наименование воинского звания тумэнбаши] Золотой Орды) двинулась в 1380 г. на Русь, князь Дмитрий Иванович предпринял последнюю попытку мирных переговоров. С этой целью направил он к Мамаю, как гласит летопись, «хитрого мужа Захария Тутчева» с богатыми посольскими дарами.
Однако Захарий был не только послом, но и передовым разведчиком. Пробираясь на юг через земли Олега Ивановича, великого князя Рязанского (с 1350 по 1402, с перерывом в 1371–1372), он прознал о его союзничестве с Мамаем и великим князем Литовским Ягайло против Москвы и предупредил Дмитрия Ивановича об истинной цене Олеговых клятвенных заверений в дружбе.
На переговорах с Мамаем, требовавшим увеличения дани, которую платила ему Москва, Тутчев, несмотря на все угрозы, бесстрашно отстаивал достоинство московского князя. На обратном пути Захарий не побоялся даже разорвать выданную ему грамоту, унизительную для Дмитрия, и отослать ее клочки в Орду. Народ воздал должное мужеству и государственному чутью Захария Тутчева, сделав его героем исторического «Сказания о Мамаевом побоище» (первая четверть XV в.), в котором содержится значительное число подробностей; многие из них отражают реальные исторические факты, не зафиксированные в других источниках.
Среди потомков Захария Тутчева – служилых дворян Московской Руси – было немало воевод, стольников, стряпчих. Например, внук Захария Борис Матвеевич Слепец (Слепой, ок. 1440 – 1500) играл важную роль в нескольких походах великого князя Московского (1462–1505) Ивана III Васильевича, был воеводой в Суздале (1464) и одним из руководителей московского войска под командованием князя Даниила Дмитриевича Холмского (?–1493), разбившего новгородцев в битве на реке Шелони (1471).
Оставил след в истории и прапрадед поэта Даниил Васильевич, отличившийся в первом Крымском походе русской армии (1687) под командованием князя Василия Васильевича Голицына (1643–1714). Его сын Андрей Данилович (1688 – ок. 1760) был петровским офицером, в начале XVIII в. служил на Кавказе, находился в турецком плену, вышел в отставку сразу после смерти Петра Великого, в 1726 г., в чине капитана. Примечательно, что писательские наклонности впервые проявляются именно у прадеда – Андрея Даниловича, который всю свою жизнь вел интересный дневник.
Николай Андреевич Тютчев, родной дед поэта, удостоился попасть в историю не только благодаря своему великому внуку, до рождения которого он даже не дожил. У секунд-майора Тютчева были основания рассчитывать на признательность современников и потомков. Еще в капитанском чине этот офицер стал известным своим романом с Дарьей Николаевной Салтыковой.
Молодая 25-летняя вдова гвардии-ротмистра Дарья Николаевна Салтыкова была женщиной богатырского сложения, с мужеподобным голосом, пылким темпераментом, грубой и садистски жесткой. Пользуясь влиятельными родственными связями, она безнаказанно уничтожала своих крепостных, особенно женщин.
Однажды, объезжая владения, она услышала выстрелы в своем лесу. Это ее удивило, так как, зная ее характер, соседи не осмелились бы на такое. Слуги бросились ловить браконьера. Им оказался молодой дворянин, инженер Николай Тютчев. Капитан Тютчев занимался межеванием земель и проводил топографическую съемку местности к югу от Москвы, по Большой Калужской дороге. Вот почему для холостого офицера его роман с Дарьей Салтыковой стал походно-полевым и служебным одновременно. Судя по всему, Николай Андреевич был весьма образованный для своего времени человек, т.к. для того, чтобы заниматься межеванием земель, надо было обладать не только специальными знаниями, но и умением преодолевать постоянно возникающие конфликтные ситуации.
Его увели в плен в усадьбу Салтычихи, которой он понравился. С этого времени Тютчев становится любовником Салтычихи. Поначалу она относилась к нему, как к простому мужику, но когда она попыталась распускать руки, выведенный из терпения Тютчев ударом кулака сбил ее с ног. После этого любовь Салтычихи к Тютчеву становится еще более крепкой, но Тютчеву такая подруга нравилась мало, и он решил сбежать из Теплого Стана. Салтычиха, предчувствуя бегство любовника, удвоила бдительность. При попытке побега дед Тютчева был схвачен и брошен в холодный сарай, называемый "волчьей погребницей". В этой драматической ситуации на помощь ему пришла одна из дворовых девок, которая открыла "волчью погребницу" и вывела его из владений Салтычихи.
Мы не знаем, как долго продолжался роман Тютчева с Салтыковой, но достоверно известно, что перед Великим постом 1762 года капитан покинул Дарью Николаевну и посватался к ее соседке по имению, девице Пелагее Панютиной.
Дарья Салтыкова, узнав о сопернице, приняла решение извести ее. План ее мести был прост - она замыслила… взорвать московский дом Панютиной, который находился за Пречистенскими воротами, у Земляного города. 12 и 13 февраля 1762 года конюх Салтыковой Алексей Савельев купил по ее поручению в главной конторе артиллерии и фортификации пять фунтов пороху, перемешал его с серой и завернул в пеньку. Это самодельное взрывное устройство надлежало "подоткнуть под застреху дома" другому конюху, Роману Иванову, после чего дом следовало поджечь, "чтобы оный капитан Тютчев и с тою невестою в том доме сгорели". Однако крепостной конюх отказался освоить смежную профессию террориста и был за это жестоко наказан. Снедаемая жаждой мести помещица дала Роману Иванову шанс исправиться. На следующую ночь она вновь отправила его к дому Панютиных, на сей раз вместе с крепостным конюхом Сергеем Леонтьевым. Однако когда выпоротый накануне Иванов намеревался выполнить преступный приказ и уже собирался поджечь пороховой состав, Леонтьев его отговорил. Холопы вернулись к барыне, заявив, "что сделать того никак невозможно", - и были жестоко биты батогами.
Но и после этой неудачи Салтыкова не отказалась от мести, лишь внесла некоторые коррективы в свои планы.
Она узнала, что Панютина и Тютчев отправляются в Брянский уезд. Их путь лежал по Большой Калужской дороге, мимо имений Салтыковой. За Теплым Станом была устроена засада: жениха и невесту поджидали дворовые Салтычихи, вооруженные ружьями и дубинами. Добрые люди предупредили капитана о грозящей опасности. Он не стал полагаться на судьбу и решил искать защиты у властей. Была подана челобитная в судный приказ и испрошен для обеспечения безопасности конвой "на четырех санях, с дубьем". Это было ранней весной, а уже в начале лета два крепостных Салтыковой бежали в Петербург, где ухитрились сразу же после дворцового переворота подать челобитную в собственные руки Екатерины II. Началось следствие, продолжавшееся 6 лет. Юстиц-коллегия, рассмотрев дело, признала Дарью Салтыкову виновной в "законопреступных страстях ее" и убийстве 38 человек. Убийство еще 37 человек обоего пола и "блудное ее, Салтыковой, житие с капитаном Николаем Тютчевым" следствием доказаны не были.
Капитан Тютчев в апреле 1762 года стал мужем Пелагеи Денисовны Панютиной. Был он человек небогатый: ему лично принадлежали всего 160 крепостных душ, к тому же разбросанный в шести селах трех различных уездов Ярославской и Тульской губерний. Его жена Пелагея в качестве приданного получила 20 душ крепостных и родительский дом в селе Овстуге Брянского уезда Орловской губернии. Молодожены поселились в Овстуге и деятельно занялись хозяйством. Карьера Николая Андреевича не удалась. Он дослужился лишь до чина секунд-майора, но его хозяйственные успехи с лихвой компенсировали служебные неудачи. Тютчев и его жена постоянно покупали землю и крестьян и успешно вели судебные тяжбы с соседями по поводу спорных участков земли. Следует подчеркнуть, что до нас не дошли свидетельства ни о незаурядных агрономических достижениях деда поэта, ни о его интенсивных торговых оборотах или рискованных спекуляциях. Зато хорошо сохранились купчие на новые земельные владения, причем среди благоприобретенных Тютчевыми имений значатся и хорошо нам знакомое подмосковное село Троицкое с деревней Верхний Теплый Стан.
Спустя четверть века Тютчевы стали людьми весьма состоятельными и владели 2717 крепостными душами, причем на имя Николая Андреевича была куплена 1641 душа, а Пелагея Денисовна приобрела 1074 души. В Овстуге был построен большой господский дом и разбил регулярный парк с прудами.
Один из наиболее известных биографов поэта - В.В. Кожинов, ссылаясь на предание овстугских крестьян, написал, что дед Федора Ивановича "позволял себе дикие выходки. Он рядился в атамана разбойников и с ватагой своих также ряженых дворовых грабил купцов на проходившей близ Овстуга большой торговой дороге…". Другой современный биограф - Чагин Г.В. оспорил это утверждение и счел нелепым само предание: "В таком случае недалеко до утверждения, что все состояние, нажитое дедом поэта, пахло награбленными деньгами…". Однако, религиозным благочестием секунд-майор Тютчев не отличался, однако построил в Овстуге не только господский дом, но и каменную Успенскую церковь (1776 г.), в которую впоследствии делал богатые вклады и не жалел средств на ее украшение. Ему, вероятно, было за что вымаливать прощение у Господа. Церковь впоследствии была разрушена немцами в годы Великой Отечественной войны и воссоздана в 2003.
А что же Салтычиха? Ее история настолько захватывающа, что я еще отвлекусь от Тютчева и приведу ее.
Родилась 11 (22) марта 1730 в семье богатого столбового дворянина Николая Автономовича Иванова от брака его с Анной Ивановной Давыдовой. Её дед, Автоном Иванов, был крупным деятелем времён царевны Софьи и Петра I, скопил колоссальное состояние в 16 тысяч душ. Вышла замуж за ротмистра лейб-гвардии Конного полка Глеба Алексеевича Салтыкова (около 1714—1755), дядю будущего светлейшего князя Николая Ивановича Салтыкова. У них родилось два сына, Фёдор (1750) и Николай (1751), которые были записаны на службу в гвардейские полки.
Овдовев около 1756 года, будучи внучкой одного из богатейших русских дворян XVII-XVIII веков Автонома Ивановича Иванова и единственной наследницей значительного капитала своего мужа Глеба Алексеевича Салтыкова, она объединила в своих руках четыре самых крупных состояния одних из наиболее богатых и влиятельных родов в Москве: Ивановых, Скрипициных, Давыдовых и Салтыковых (последние состояли в дальнем родстве с царствующим домом Романовых), таким образом, Дарья Салтыкова становится одной из богатейших женщин-вдов в Москве: она получила в своё полное владение около 600 «душ мужеска пола» и 600 «душ женского пола», без учёта детей и новорождённых, в общей сложности около 1200 крепостных крестьян в поместьях, расположенных в Московской, Вологодской и Костромской губерниях, включавших огромное роскошное домовладения в Москве, большие поместья, а также солидное состояние.
Ей принадлежало большое и добротное имение Троицкое, все Верхние Тёплые Станы, а после смерти мужа ещё и село Красное-на-Пахре, в придачу все его окрестности и мелкие деревни. Владения простирались от Большой Лубянки до Кузнецкого Моста, на углу которого располагалась не сохранившаяся трёхэтажная городская усадьба, также была её.
В Костромской губернии были многочисленные имения, в частности Плосково, Филиха, Шубиха, Белышиха, Михалиха и Савиха.
Деревни Салтычихи, которые располагались в разных губерниях, в том числе и под Москвой, приносили значительный доход. О её богатстве говорит тот факт, что не поскупилась она и на крупные взятки чиновникам и различным должностным лицам, делала очень крупные пожертвования монастырям, храмам и церкви, занималась благотворительностью.
Городской дом Салтычихи в Москве находился на углу улиц Большая Лубянка и Кузнецкий Мост, то есть на месте, где позже были построены доходный дом Торлецкого — Захарьина и здания, принадлежащие ныне ФСБ России. Усадьба же, где Салтычиха чаще всего совершала истязания и убийства, находилась на территории нынешнего посёлка Мосрентген (Троицкий парк) рядом с МКАД в районе Тёплого стана.
Следователь по делу вдовы Салтыковой, надворный советник Волков, основываясь на данных домовых книг самой подозреваемой, составил список из 139 фамилий крепостных, судьбу которых предстояло выяснить. Согласно официальным записям, 50 человек считались «умершими от болезней», 72 человека — «безвестно отсутствовали», 16 считались «выехавшими к мужу» или «ушедшими в бега». По показаниям крепостных крестьян, полученным во время «повальных обысков» в имении и деревнях помещицы, Салтыковой было убито 75 человек, в основном женщин и девушек.
При жизни мужа за Салтычихой не замечалось особой склонности к рукоприкладству. Это была ещё цветущая, весьма набожная женщина, потому о характере психического заболевания Салтыковой можно только догадываться. Овдовев, Салтыкова стала совершать садистские преступления. Одним из возможных диагнозов может быть «эпилептоидная психопатия». Примерно через полгода после смерти мужа она начала регулярно избивать, преимущественно поленом, прислугу. Поводы для наказания были самыми различными, от обычной улыбки до недобросовестности в мытье полов и стирке. Истязания начинались с того, что она наносила крестьянке удары попавшимся под руку предметом (чаще всего это было полено). Провинившуюся затем пороли конюхи и гайдуки, порой до смерти. Постепенно тяжесть наносимых таким способом ран становилась сильнее, а сами побои — продолжительнее и изощреннее. Салтычиха могла облить жертву кипятком или опалить ей волосы на голове. Также она использовала для истязаний горячие щипцы для завивки волос, которыми хватала жертву за уши. Часто таскала людей за волосы и при этом била их головой о стену длительное время. Многие убитые ею, по словам свидетелей, не имели волос на голове; Салтычиха рвала волосы пальцами, что свидетельствует о её немалой физической силе. Жертв морили голодом и привязывали голыми на морозе. Салтычиха любила убивать невест, которые в ближайшее время собирались выйти замуж. В ноябре 1759 г. в ходе растянувшейся почти на сутки пытки был убит молодой слуга Хрисанф Андреев, а в сентябре 1761 г. Салтыкова собственноручно забила мальчика Лукьяна Михеева.
Знакомые и соседи Дарьи не раз замечали, что практически у всех крепостных отсутствовали волосы на голове, в поле на солнцепёке трудились крепко высеченные холопы в окровавленных рубашках, девушки часами стояли босыми на морозе. Не погибших после побоев, но тяжело пострадавших и засечённых почти вусмерть, и вовсе было не перечесть.Она принимала раз в месяц кровавые ванны из молодых девиц, она думала что такой способ поможет сохранить ей молодость. Ходило немало слухов о людоедстве со стороны помещицы, о том, что якобы она убивает или заживо варит младенцев, а у девиц вырезает грудные железы, жарит и ест, но подтверждения этому найти так и не удалось, в связи с чем эта история приобрела легендарный характер.
Про месть Николаю Тютчеву и Пелагее Панютиной я уже рассказал. Это тоже зачлось Салтычихе.
Жалоб на жестокую помещицу всегда шло много и при Елизавете Петровне, и при Петре III, но Салтычиха принадлежала к известному дворянскому роду, представителем которого к тому же был генерал-губернатор Москвы (Семён Андреевич Салтыков в 1732—1740 годах), а также через Прасковью Федоровну Салтыкову (1664—1723) — русскую царицу, супругу царя Ивана V (с 1684 года), мать императрицы Анны Иоанновны, была в родстве с царской семьёй, поэтому все дела о жестокостях оказывались решёнными в её пользу. Кроме того, она не скупилась на подарки властям. Доносчиков наказывали кнутом и ссылками в Сибирь[2].
Первоначальные жалобы крестьян привели лишь к наказаниям жалобщиков, поскольку у Салтычихи было много влиятельных родственников, и ей удавалось подкупать должностных лиц. (Что-то до боли знакомая ситуация из нашей недавней истории.) Но двум крестьянам, Савелию Мартынову и Ермолаю Ильину, жён которых она убила, в 1762 году всё же удалось передать жалобу только что вступившей на престол Екатерине II.
Хотя Салтычиха принадлежала к знатному роду, Екатерина II использовала её дело в качестве показательного процесса, который ознаменовал новую эпоху законности, а также — для демонстрации московскому дворянству власти и готовности бороться со злоупотреблениями на местах. (И это тоже знакомо – показательное осуждение Ходорковского, правда, он не получил сурового наказания.)
Московской юстиц-коллегией было произведено следствие, продолжавшееся 6 лет. Следствием занимался специально назначенный безродный чиновник Степан Волков и его помощник надворный советник князь Дмитрий Цицианов. Они проанализировали счётные книги Салтычихи, что позволило установить круг подкупленных чиновников. Следователи также изучили записи о движении крепостных душ, в которых было отмечено, какие крестьяне были проданы, кто был отправлен на заработки и кто умер.
Было выявлено много подозрительных записей о смертях. Так, например, двадцатилетняя девушка могла поступить на работу в качестве прислуги и через несколько недель умереть. Согласно записям, у Ермолая Ильина (одного из жалобщиков, который служил конюхом) умерло подряд три жены. Некоторых крестьянок будто бы отпускали в родные деревни, после чего они тут же умирали или пропадали без вести.
Изучение архивов канцелярии московского гражданского губернатора, московского полицеймейстера и Сыскного приказа выявило 21 жалобу, поданную на Салтычиху её крепостными. Все жалобщики были возвращены помещице, которая произвела над ними самосуд.
Салтычиху взяли под стражу. При допросах применялась угроза пытки (разрешение на пытку получено не было), но она ни в чём не созналась и до поры вела себя очень нагло и вызывающе, рассчитывая на заступничество своего высокопоставленного родственника, московского градоначальника Петра Салтыкова. Малоэффективной оказалась и пытка известного разбойника в присутствии Салтычихи с извещением, что она будет следующая. Возможно, она была осведомлена о том, что пытки к ней применены не будут (ряд историков рассматривают теорию, что сама Дарья Салтыкова если не знала об обстоятельствах смерти Петра III и о том, что императрица состояла в любовных отношениях с Сергеем Салтыковым, то пользовалась защитой лиц, посвященных в компрометирующие Екатерину сведения). Не сработали и уговоры раскаяться священника московской церкви Николая Чудотворца Дмитрия Васильева.
Затем был произведён повальный обыск в московском доме Салтычихи и в Троицком, сопровождавшийся опросом сотен свидетелей. Были обнаружены бухгалтерские книги, содержавшие информацию о взятках чиновникам московской администрации, а опрошенные рассказали об убийствах, сообщили даты и имена жертв.
Взятки получили начальник полицеймейстерской канцелярии Молчанов, прокурор Сыскного приказа Хвощинский, присутствующие Сыскного приказа Вельяминов-Зернов и Михайловский, секретарь Тайной конторы Яров, актуариус Сыскного приказа Пафнутьев.
Весной 1765 года следствие в московской Юстиц-коллегии было формально окончено и направлено для дальнейшего рассмотрения в 6-й департамент Правительствующего сената. Тогда же в 1767 году Екатерина подписывает указ о создании Уложенной комиссии — судебных коллегий. Но жить этому органу недолго — через год он будет упразднён. Проводится первый в Российской империи громкий судебный процесс. В России вырабатывается новая ветвь власти — судебная.
По итогам следствия Волков пришёл к заключению, что Дарья Салтыкова «несомненно повинна» в смерти 38 человек и «оставлена в подозрении» относительно виновности в смерти ещё 26 человек.
Жертвами мучительницы Салтычихи стали 139 человек. Судебное разбирательство длилось 6 лет. В конце концов, судьи признали обвиняемую «виновной без снисхождения» в 38 доказанных убийствах и пытках дворовых людей. Однако сенаторы не стали выносить конкретного приговора, переложив бремя принятия решения на царствующего монарха — Екатерину II. В течение сентября 1768 года Екатерина несколько раз переписывала приговор. Сохранилось четыре собственноручных наброска приговора императрицы. 2 октября 1768 года Екатерина направила в Сенат указ, в котором очень подробно описала как наложенное на Салтыкову наказание, так и порядок его отправления. На полях этого указа рукою Екатерины возле слова она поставлено он. Есть версия, что императрица хотела сказать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.
Салтыкова Дарья Николаевна была приговорена:
1. к лишению дворянского звания;
2. к пожизненному запрету именоваться родом отца или мужа, также запрещалось указывать своё дворянское происхождение и родственные связи с иными дворянскими фамилиями;
3. к отбыванию в течение часа особого «поносительного зрелища», в ходе которого осуждённой надлежало простоять на эшафоте прикованной к столбу с надписью над головой «мучительница и душегубица»;
4. к пожизненному заключению в подземной тюрьме без света и человеческого общения (свет дозволялся только во время приёма пищи, а разговор — только с начальником караула и женщиной-монахиней).
Помимо этого, императрица своим указом от 2 октября 1768 года постановила вернуть двум сыновьям всё имущество матери, до той поры находившееся в опекунском управлении. Также указывалось предать наказанию ссылкой на каторжные работы сообщников Дарьи Салтыковой (священника села Троицкого Степана Петрова, одного из «гайдуков» и конюха помещицы).
Приговор осуждённой «Дарьи Николаевой дочери» в части «поносительного зрелища» был приведён в исполнение 17 октября 1768 года на Красной площади в Москве. Затем в московском Иоанно-Предтеченском женском монастыре, куда прибыла осуждённая после наказания на Красной площади, для неё была приготовлена особая камера, названная «покаянной». Высота отрытого в грунте помещения не превышала трёх аршин (то есть 2,1 метра), оно полностью находилось ниже поверхности земли, что исключало всякую возможность попадания внутрь дневного света. Узница содержалась в полной темноте, лишь на время приёма пищи ей передавался свечной огарок. Салтычихе не дозволялись прогулки, ей было запрещено получать и передавать корреспонденцию. По крупным церковным праздникам её выводили из тюрьмы и отводили к небольшому окошку в стене храма, через которое она могла прослушать литургию. (Вот бы Миньку с Борькой, а также наших олигархов подвергнуть такому наказанию.) Жёсткий режим содержания продлился 11 лет, после чего был ослаблен: осуждённая была переведена в каменную пристройку к храму с окном. Посетителям храма было дозволено смотреть в окно и даже разговаривать с узницей. По словам историка, «Салтыкова, когда бывало сберутся любопытные у окошечка за железною решёткою её застенка, ругалась, плевала и совала палку сквозь открытое в летнюю пору окошечко». В то же время есть сведения, что, находясь в заключении, она родила ребёнка от караульного солдата, но пол ребёнка и его судьба остались неизвестными. После смерти заключённой её камера была приспособлена под ризницу, которая была разобрана в 1860-м году вместе со зданием церкви. Провела в тюремном заточении 33 года и умерла 27 ноября 1801 года. Похоронена на кладбище Донского монастыря, где была похоронена вся её родня. Надгробье сохранилось.
По материнской линии дедом Федора Ивановича Тютчева был Лев Васильевич Толстой (1740–1816). Таким образом, поэт состоял в дальнем родстве со знаменитыми русскими писателями Львом Николаевичем и Алексеем Константиновичем Толстыми. Бабушка поэта по линии матери Екатерина Михайловна (?–1788) была родной сестрой известного полководца и политического деятеля Александра Михайловича Римского-Корсакова (1753–1840). После внезапной смерти Екатерины Михайловны ее муж Лев Васильевич отдал своих детей на обучение и воспитание в дома родственников. Екатерина Львовна Толстая (1776–1866) – мать поэта воспитывалась в доме своей тети по отцу, Анны Васильевны (1732–1809), мужем которой был граф Федор Андреевич Остерман (1723–1804). Федор Андреевич и его брат Иван Андреевич (1725–1811), сыновья Андрея Ивановича Остермана (1687–1747) – знаменитого дипломата и сподвижника Петра I, были последними представителями своего рода, поэтому по просьбе Федора и Ивана Андреевичей и по указу императрицы Екатерины II титул и фамилия Остерманов были переданы (1796) их внучатому племяннику (внуку их сестры Анны) Александру Ивановичу Остерману-Толстому (1770 или 1772 – 1857). Свойство по женской линии на Руси всегда ценилось, поэтому у Тютчевых сохранялись самые теплые отношения с Остерманами. Федор Андреевич и Анна Васильевна Остерманы заботливо опекали свою племянницу, и именно в московском доме Остерманов произошло ее знакомство с гвардии поручиком Иваном Николаевичем Тютчевым.
Отец поэта Иван Николаевич Тютчев (1768—1846) родился 12 октября 1776 или 13 ноября 1768 года, и был младшим сыном Николая Андреевича и Пелагеи Денисовны Тютчевых. Обучался на дому, далее учился в Греческом корпусе, в Санкт-Петербурге. Затем служил в гвардии, и дослужился до звания поручика, рано вышел в отставку. В конце 1790-х годов Тютчев часто посещал дом Фёдора Андреевича Остермана, где познакомился с родственницей его жены, Екатериной Львовной Толстой. После их свадьбы супруги некоторое время жили в родовом имении Тютчевых в Овстуге. После смерти Остермана в 1804 году Тютчевы поселились в его имении в Москве, которое затем продали в 1810 году, приобретя вместо него усадьбу в Армянском переулке. В 1812 году, опасаясь нашествия французов, семья уехала в Ярославль, откуда вернулась в ноябре того же года. С 1813 года занимал пост смотрителя экспедиции Кремлевского строения. На рубеже 1830-1840-х годов Тютчев заказал архитектору Г. Ф. Герасимову проект нового каменного дома в усадьбе взамен старого деревянного. Строительные работы в усадьбе завершились в 1846 году. (И как же экскурсоводы показывают кабинет, который «долгое время занимал отец Тютчева»?) В 1841 году, после увольнения младшего сына со службы, он заложил деревню Харабровичи, входящую в его имение, часть которого уже была заложена четырьмя годами ранее. В 1843 году он вынужден был провести раздел имения, уступив две трети сыновьям по дарственной записи, оставив за собой деревни Ситковичи и Старая Салынь. Землю в последнем он завещал управляющему имения Тютчевых вольноотпущенному Василию Кузьмичу Стрелкову. Скончался 26 апреля 1846 года и был похоронен в Овстуге рядом с Успенской церковью. В браке с Екатериной Львовной Толстой (1776-1866) имел шестерых детей: в 1801 году — Николай, в 1803 — Фёдор, в 1805 — Сергей, в 1806 — Дарья, в 1809 — Дмитрий, и в 1811 — Василий. Трое младших сыновей умерли во младенчестве.
Одна из сестер отца, Евдокия Николаевна Мещерская (1774–1837), была основательницей, строительницей и игуменьей Борисоглебского Аносина монастыря; другая сестра, Надежда Николаевна Шереметева (1775—1850), стала матерью декабриста А. В. Шереметева, который избежал наказания за участие в тайном обществе. Мать, Екатерина Львовна Толстая (1776–1866), была племянницей полководца А. М. Римского-Корсакова. Известный русский публицист и поэт Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886) – зять Федора Ивановича (муж его старшей дочери Анны) и его первый биограф – впоследствии писал: «...отец Федора Ивановича отличался необыкновенным благодушием, мягкостью, редкою чистотою нравов и пользовался всеобщим уважением. Радушный и щедрый хозяин был, конечно, человек рассудительный, с спокойным, здравым взглядом на вещи, но не обладал ни ярким умом, ни талантами. Тем не менее, в натуре его не было никакой узости, и он всегда был готов признать и уважить права чужой, более даровитой природы». Мать поэта Екатерину Львовну тот же И. С. Аксаков характеризует как «женщину замечательного ума, сухощавого нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитой до болезненности. Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти может быть благодаря воспитанию Екатерины Львовны, в этом, вполне русском, семействе Тютчевых господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе, как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковнославянским чтением псалтырей, часословов, молитвенников у себя, в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта». Екатерина Львовна отличалась консерватизмом взглядов, присущим многим московским дворянам, а ее сыновья Николай и Федор даже во взрослом возрасте казались ей большими либералами.
Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября [5 декабря] 1803 в Овстуге. Мальчик Феденька рос, окруженный заботами матери и горячо привязанного к нему дядьки Николая Афанасьевича Хлопова (1770–1826), вольноотпущенного крепостного Татищевых. Добрейший Николай Афанасьевич ходил за дитятей с четырехлетнего возраста и впоследствии, когда Федор Иванович поступил на дипломатическую службу в Баварии, даже приехал за ним в «неметчину» для присмотру. Н. А. Хлопов и подобные ему по своему духовному складу дядьки и няньки были глубоко своеобразным явлением русской культуры и быта. Они воплощали в себе то подлинно народное нравственное начало, которое не могло не передаваться наиболее чутким из их питомцев. «Грамотный, благочестивый, он пользовался большим уважением своих господ», – писал о Хлопове И. С. Аксаков.
Феденька Тютчев жил в мире фантазии. Для него словно не существовало грани между мечтой и реальной действительностью. «Старинный садик, четыре больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея, шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный, – все это помещается на участке в несколько квадратных сажен...» - так он вспоминал Овстуг в зрелом возрасте.
Еще дома Тютчев получил блестящее образование, и в этом большая заслуга его учителя и наставника, знаменитого Семена Егоровича Раича (1792–1855) – поэта и переводчика, славившегося энциклопедическими знаниями в области античной литературы и истории, древних языков – латыни, греческого, а также церковнославянского. Учитель был всего на 11 лет старше своего ученика, между ними быстро возникли взаимная симпатия и уважение, и они стали товарищами. Благодаря Раичу Тютчев уже в 14 лет переводил Горация, Шекспира, Гёте, хорошо узнал и полюбил Державина. Хотя в первых поэтических переводах и оригинальных стихотворениях Ф. И. Тютчева еще слышны архаические отголоски XVIII в., нестройные звуки могучей тяжелой лиры Державина, юноша начинал писать под сильным влиянием новой поэзии русского романтизма, мечтательной школы В. А. Жуковского. Он отличался тонкой и изящной духовной организацией, какой-то двойственностью и противоречивостью безвольной и нервной натуры, был баловнем всей семьи, не терпел какого-либо принуждения и систематической работы, зато сразу показал себя «жарким поклонником женской красоты» (И. С. Аксаков).
Первые стихи. Найдено 4 таких опыта:
Любезному папеньке, «Всесилен я и вместе слаб…», На новый 1816 год, Двум друзьям.
Это проба пера.
.
С 1817 года в качестве вольнослушателя начал посещать лекции на словесном отделении в Императорском Московском университете, где его преподавателями были Алексей Мерзляков и Михаил Каченовский. Ещё до зачисления 6 ноября 1819 г. он поступил на словесное отделение Московского университета. В 14 лет 30 марта 1818 г. избран членом Общества любителей российской словесности.
За это время написано 7 стихотворений:
- «Пускай от зависти сердца зоилов ноют…»
- Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду
- Урания («Открылось! — Не мечта ль? Свет новый! Нова сила…»)
- «Неверные преодолев пучины…»
- К оде Пушкина на Вольность
- Харон и Каченовский («Неужто, брат, из царства ты живых…»)
- А. Н. М. («Нет веры к вымыслам чудесным…»)
Студенческие стихи, в основном, на древнеримские темы. Смутно, местами длинно и нудно.
23 ноября 1821 г., в день своего 18-летия, окончил Университет и получил степень кандидата словесных наук.
Получив аттестат об окончании университета в 1821 году, Ф. Тютчев поступает на службу в Государственную коллегию иностранных дел и отправляется в Мюнхен в качестве внештатного атташе Российской дипломатической миссии. В Мюнхене он скоро стал заметен в придворном, светском, дипломатическом кругу. Мюнхенский период был и порой сердечных увлечений.
Стихи, написанные в 1822-23 годах (Это в период романа с Амалией):
- Гектор и Андромаха (Из Шиллера)
- Одиночество (Из Ламартина)
- «Не дай нам духу празднословья…» (неизвестно кому?)
- Противникам вина («О, суд людей неправый…») (иронические стихи)
- «На камень жизни роковой…» (своему наставнику поэту Равичу)
- Послание к А. В. Шереметьеву («Насилу добрый гений твой…») (это уже 1829 год, Шереметьев чуть было не поучаствовал в восстании декабристов, но не привлекался к суду)
- Песнь радости (Из Шиллера)
- Друзьям: (при посылке "Песни Радости" — из Шиллера)
- Слёзы («Люблю, друзья, ласкать очами…») (так, вообще)
Дипломатической работой Федор Тютчев отягощен не был. Он посещал балы, аристократические салоны, быстро прослыл мастером светской беседы. Вот то, что написано, якобы, в 1823-27:
- К Н. («Твой милый взор, невинной страсти полной…») (некоей светской красавице, видимо, Нисе – см. ниже)
- С чужой стороны (Из Гейне — «На севере мрачном, на дикой скале…»)
«На севере мрачном, на дикой скале
;Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
;И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму все снится ему,
Что в дальних пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
;Стоит и цветет, одинока…»
Генрих Гейне (Heinrich Heine) (1797 -1856) - один из самых смелых поэтов Германии. С Гейне Тютчева навсегда связала и личная дружба, и поэтическое родство. Тютчев перевел на русский язык множество стихотворений немецкого поэта, в его творчестве есть вариации, аллитерации, парафразы и прямые цитаты из Гейне. Именно Тютчев первым познакомил русского читателя с Гейне: в 1827 году в журнале "Северная лира" появился перевод знаменитого "На севере мрачном..." Правда, вариант Лермонтова 1841 года - "На севере диком стоит одиноко/ На горной вершине сосна..." - более знаменит. Но все же первооткрывателем был Тютчев.
При всех своих талантах - поэтических, светских, лингвистических, дипломатических - никакой мало-мальски серьезной карьеры Тютчев в Германии не сделал. Была причина, которая, как позже выразился его сын, "задержала Федора Ивановича на его блестящем поприще". Эта причина - женщины.
- «Друг, откройся предо мною…» (некоей красотке)
- К Нисе («Ниса, Ниса, Бог с тобою!..») (тоже какая-то мифическая Ниса, кроме этих стихов в Инете про нее ничего нет, может, «Нима» - и есть Амалия?)
- Песнь скандинавских воинов («Хладен, светел…») (видимо, что-то прочитал на эту тему)
- Проблеск («Слыхал ли в сумраке глубоком…») (некая фантазия)
«Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон,
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон, —
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны.»
- Саконтала («Что юный год дает цветам…») (это про известную санскритскую пьесу великого индийского поэта и драматурга Калидасы)
- Вечер («Как тихо веет над долиной…») (это1825 или 1826, некий поэтический образ вечера)
- 14 декабря 1825 («Вас развратило Самовластье…») (по горячим следам декаьрьского восстания 1826, опубл. в 1881. Во время декабрьского восстания Тютчев был в России, в Москве и знал о том, что предшествовало этому, в частности, из общения с Шереметьевым.)
«Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил, —
И в неподкупном беспристрастье
Сей приговор Закон скрепил.
Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена —
И ваша память от потомства,
Как труп в земле, схоронена.
О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула,
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула —
И не осталось и следов».
Из статьи Глассе А. «Тютчев о восстании декабристов»:
«Таким образом, в рассказах Тютчева присутствовала как бы двойная критическая оценка: неодобрение крайних средств, использованных восставшими, и в то же время осуждение власти, не внявшей «образованным кругам нации», игнорировавшей «кричащие недостатки...».
Подобный взгляд на события близок автору стихотворения «14-ое декабря 1825», в котором противопоставлены «жертвы мысли безрассудной» и «вечный полюс» власти. Стихотворный отклик на 14-е декабря был написан, как это видно по его содержанию, через несколько месяцев после объявления и приведения в исполнение приговора, когда официальная история движения была обнародована в «Донесении Следственной комиссии». Тютчев в то время находился в Мюнхене. Сведения о декабристах, представленные в этом документе, понятно, соединились в сознании поэта с его собственными впечатлениями и другими фактами, о которых он знал по слухам».
Понятно, Тютчев воспитывался в консервативной семье и был на дипломатической службе. Хоть он и был в большой степени западником, но не одобрял революции.
- В альбом друзьям («Как медлит путника вниманье…») (из Байрона)
- «Как порою светлый месяц…» ( из Гейне)
- Cache-cache («Вот арфа её в обычайном углу…») (ожидание встречи с неизвестной красоткой)
Тютчева отправили в мае 1825 года в Москву на полгода во избежание скандала в связи с его романом с графиней Амалией фон Лерхенфельд. И этот отпуск привел к тому, что Амалия вышла замуж за барона Крюденера. А Тютчев по возвращении в Мюнхен в начале 1826 года сильно переживал, но вскоре женился на Элеоноре Петерсон. В этой истории для меня не все ясно. Везде написано, что Тютчев влюбился в Амалию сразу по прибытии в Мюнхен в 1821 году. Ну, допустим, они, как пишут, признались друг другу в своей любви и поклялись пожениться, как только Амалия достигнет совершеннолетия. Ну, то есть в 1823 году. Понятно, для родителей юной графини такой брак был бы мезальянсом. Сын надворного советника Федор Тютчев, происходивший из русской помещичьей семьи среднего достатка, был совершенно неприемлем в качестве зятя. Но что-то они довольно долго разруливали это скандал. Есть неясные сведения о драматических перипетиях начала 1825 г., когда Тютчев едва не оказался участником дуэли (неизвестно с кем, но явно в связи со своей любовью к Амалии). Так что разрулили только методом отправки Тютчева в Москву.
А с Элеонорой он, якобы, познакомился по возвращении в Мюнхен. Муж ее умер 19 декабря 1825 года. Если 19 декабря по новому стилю, то это до восстания декабристов, а если по старому, то после. Умер он неизвестно отчего. И Элеонора, как пишут, при знакомстве 26 февраля безумно влюбилась в Тютчева, и в марте они уже поженились. Не может быть, что они раньше не виделись. В биографии Тютчева много темных мест.
За время с 1827 по 1830 годы он написал такие стихи (а это уже в период любви к Элеоноре):
- Весенняя гроза («Люблю грозу в начале мая…») (Это из школьной программы, правда, только первая строфа; а гроза эта не в России, а в Баварии):
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые!
Вот дождик брызнул, пыль летит…
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит…
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной, и шум нагорный —
Все вторит весело громам…
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила!
- Весна («Любовь земли и прелесть года…») (Посвящается друзьям, ерунда)
- К N. N. (Это – Элеоноре, когда она еще была замужем. Но по другим сведениям они познакомились в феврале 26 года уже после смерти первого мужа 19.12.25. А тайно обвенчались в марте. Но эти стихи, якобы, написаны и опубликованы в журнале «Галатея» под руководством С.Е.Раича в 1829 году. Дело темное. А может, это не Элеоноре и не Эрнестине, а какой-нибудь еще тайной любовнице? Ох, Тютчев!)
Ты любишь, ты притворствовать умеешь —
Когда в толпе, украдкой от людей,
Моя нога касается твоей,
Ты мне ответ даешь и не краснеешь!
Все тот же вид рассеянный, бездушный,
Движенье персей, взор, улыбка та ж —
Меж тем твой муж, сей ненавистный страж,
Любуется твоей красой послушной.
- Летний вечер (легкие светлые стихи)
- Пробуждение (аналогично)
- Утро в горах («Лазурь небесная смеётся…») (аналогично про горы)
- Снежные горы («Уже полдневная пора…») (то же)
- Полдень («Лениво дышит полдень мглистый…») (все в том же духе)
- Могила Наполеона («Душой весны природа ожила…») (может быть, он ездил в Париж, в дом инвалидов?)
- «Высокого предчувствия…» (вроде бы тоже про Наполеона)
- Видение («Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья…») (непонятно что 1829)
- Олегов щит (нечто недоделанное)
- Императору Николаю I (с немецкого, дата создания 1829, опубликовано в 1835, хвалебная ода Николаю в связи с победой в русско-турецкой войне 1826-29 годов из-за закрытия пролива Босфор)
- Последний катаклизм
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!
- Бессонница («Часов однообразный бой…») (нечто длинновато-мрачноватое)
- Байрон (еще длиннее и еще нуднее)
- Вопросы (из Гейне)
- «За нашим веком мы идем…» (из древнегреческой мифологии)
- Приветствие духа. (Из Гёте 1827—29)
- «Запад, Норд и Юг в крушенье…» (тоже из Гете)
- «Кто с хлебом слёз своих не ел…» (то же)
- «Кто хочет миру чуждым быть…» (фигня)
- Певец (из Гете)
- «Закралась в сердце грусть — и смутно…» (из Гейне)
А нынче мир весь как распался:
Все кверху дном, все сбились с ног —
Господь-Бог на небе скончался,
И в аде Сатана издох.
- Кораблекрушение (из Гейне)
- «Прекрасный будет день», — сказал товарищ…» (Из «Путевых картин» Гейне) (Стихотворное переложение 31-й главы «Путешествия из Мюнхена до Генуи» Гейне, написаное прозой; ерунда)
- «Едва мы вышли из Трезенских врат…» (Из «Федры» Расина) (да, из «Федры»…)
- Средство и цель (эпиграмма кому-то)
- Заветный кубок («Был царь, как мало их ныне…»), (легенда о царе, который перед смертью бросил свой любимый кубок в море)
- Ночные мысли («Вы мне жалки, звёзды-горемыки!..»), (из Гете)
- «Ты зрел его в кругу большого света…» (фигня)
- «В толпе людей, в нескромном шуме дня…» (то же)
- Лебедь (то же)
- «Как океан объемлет шар земной…» (то же)
- Конь морской (бодрые стихи проконя)
- «Великий Карл, прости! — Великий, незабвенный…» (Из «Эрнани» В. Гюго)
- «Душа хотела б быть звездой…» (ничего особенного)
- Двум сёстрам (слабое воспоминание о любви)
- «Как над горячею золой…» (грусть и тоска, написано, якобы, в 30 году, когда он был счастлив с Элеонорой)
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает —
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
- Странник (фигня)
Из «Фауста» Гёте:
- «Звучит, как древле, пред тобою…»,( опубл. в 1927, ничего особенного)
- «Кто звал меня?..»,(опубл. в 1900, страдания Фауста)
- «Чего вы от меня хотите…», (опубл. в 1927, действительно, чего хотите?)
- «Зачем губить в унынии пустом…»,(опубл. в 1830, то же)
- «Державный дух! ты дал мне, дал мне всё…», (опубл. в 1927, муть)
Из Шекспира:
- «Любовники, безумцы и поэты…», (опубл. в 1833, ничего особенного)
- Песня («Заревел голодный лев…»), (опубл. в 1833, про мертвецов)
И это годы его сильной любви к жене Элеоноре. А где же «источник вдохновения, которым, якобы, являлись женщины, которых он любил»? Может быть, это будет в следующих группах стихов?
1830:
- «Здесь, где так вяло свод небесный…» (о какой-то унылой природе)
- Безумие («Там, где с землёю обгорелой…») (продолжение)
- Успокоение («Гроза прошла — ещё курясь, лежал…») (о прошедшей грозе)
- Цицерон («Оратор римский говорил…») (конечно, мысль известная, но не бесспорная)
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
- Silentium! («Молчи, скрывайся и таи…») (еще одна хрестоматийная фраза)
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь —
Взрывая, возмутишь ключи,
Питайся ими — и молчи…
- «Через ливонские я проезжал поля…», (Ливония – это Эстония и Латвия, 1830)
- «Песок сыпучий по колени…»,(Написано на обратном пути из Петербурга в Мюнхен в октябре 1830 года)
- Осенний вечер («Есть в светлости осенних вечеров…»), (грустно о природе, октябрь 1830)
- Листья («Пусть сосны и ели…») (разговор осенних листьев перед тем, как их сорвет ветер)
- Альпы («Сквозь лазурный сумрак ночи…») (о пробуждении альпийских снегов под лучами солнца)
- Mal’aria (тоже какая-то мрачность)
- «Сей день, я помню, для меня…» (первое о любви, вернее, воспоминание о признании в любви; но кто это был? Амалия? Элеонора?)
Фёдор Иванович, носивший так много чувств в своей душе, продолжал последовательно выстраивать свою дипломатическую карьеру. В то время «Россия была в апогее величия и славы… германские дворы видели в ней оплот своей автономии». Дипломатический корпус в Мюнхене был многочисленный. «…Перенесённый внезапно на западноевропейскую арену, в блестящий дипломатический круг, Тютчев нисколько не потерялся… скоро стал любимцем высшего Мюнхенского общества и непременным членом всех светских и несветских сборищ, где предъявлялся запрос на ум, образованность и талант…», – пишет Аксаков. Но, все-таки, Тютчев поэт, а потом уже дипломат, хотя для современников это было не так.
В Мюнхене Элеонора сумела создать уютный и гостеприимный дом, несмотря на то что при очень скромном жалованье Тютчева и сравнительно небольшой денежной помощи его родителей ей едва удавалось сводить концы с концами.
И все же первые семь лет их супружеской жизни (до 1833) были временем почти безоблачного семейного счастья. Тютчев не раз вспоминал об этих годах как об утраченном рае. В 1846 г. он рассказывал старшей дочери Анне: «...И я был молод! Если бы ты видела меня за пятнадцать месяцев до твоего рождения... Мы совершили тогда путешествие в Тироль... Как все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно! А теперь это лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, – больше, чем сон: исчезнувшая тень. А я считал ее настолько необходимой для моего существования, что жить без нее мне казалось невозможным, все равно как жить без головы на плечах... Первые годы твоей жизни, дочь моя... были для меня самыми прекрасными, самыми полными годами страстей... эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда, – так богаты, так полны были эти дни. Но годы промелькнули быстро, и все исчезло навеки... И она также... И все-таки я обладаю ею, она вся передо мною, бедная твоя мать!»
В 1830 г. Элеонора провела полгода в России, где ее сердечно приняла вся семья Тютчевых. Письма Элеоноры к родителям поэта и его старшему брату Николаю рисуют ее как женщину любящую, чуткую, боготворившую мужа, но, по-видимому, серьезные умственные запросы были ей чужды. Деловая и хозяйственная сторона семейной жизни Тютчевых лежала всецело на ней. Не раз Элеоноре приходилось выступать в нелегкой роли «покровительницы или пестуна» своего мужа – и всегда с неизменным успехом. Чем была Элеонора Федоровна для Тютчева, можно судить по его собственному признанию в одном из позднейших писем родителям (в 1837): «...Я хочу, чтобы вы знали, что никогда человек не был столь любим другим человеком, сколь я любим ею. Я могу сказать, удостоверившись в этом почти на опыте, что в течение одиннадцати лет не было ни одного дня в ее жизни, когда, дабы упрочить мое счастье, она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Это нечто весьма возвышенное и весьма редкое, когда оно не фраза». Через тридцать с лишним лет после свадьбы с Элеонорой, в день двадцатилетия ее преждевременной драматической смерти, Тютчев сравнивал любовь к нему его жены с солнечным лучом, озарившим стены комнаты.
В 1835 году Тютчев получил придворное звание камергера.
1830-е годы (начало).
- «Поток сгустился и тускнеет…», (начало 1830-х, эдакое предчувствие любви к Эрнестине)
Так и в груди осиротелой,
Убитой хладом бытия,
Не льется юности веселой,
Не блещет резвая струя, —
Но подо льдистою корой
Еще есть жизнь, еще есть ропот —
И внятно слышится порой
Ключа таинственного шепот!
- «О чём ты воешь, ветр ночной…», (ни то, ни се)
- Весенние воды («Ещё в полях белеет снег…»), (1829, опубл. в 1832, классика, романс Рахманинова)
Еще в полях белеет снег,
А воды уж весной шумят —
Бегут и будят сонный брег,
Бегут и блещут и гласят —
Они гласят во все концы:
«Весна идет, весна идет!
Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперед».
Весна идет, весна идет!
И тихих, теплых майских дней
Румяный, светлый хоровод
Толпится весело за ней!
- «В душном воздуха молчанье…»( опубл. в 1836, «Стихотворения, присланные из Германии», с общей подписью «Ф.Т.».)
- «Что ты клонишь над водами…», (1835, опубл. в 1836, про иву)
- «Вечер мглистый и ненастный…», не позднее мая 1836 (то же)
- «И гроб опущен уж в могилу…», опубл. в 1836 (но это не похороны Элеоноры)
- «Восток белел. Ладья катилась…», опубл. в 1836 (нечто)
- «Как птичка, раннею зарей…», опубл. в 1836 (то же)
- К *** («Уста с улыбкою приветной…»), не позднее 1833, опубл. в 1834 (до сих пор авторство Тютчева не всеми признано)
- «Душа моя, Элизиум теней…», не позднее мая 1836, опубл. в 1836 (кому-то)
- «Над виноградными холмами…», опубл. в 1837 (храм на горе)
- «Нет, моего к тебе пристрастья…», опубл. в 1879
Бродить без дела и без цели
И ненароком, на лету,
Набресть… на светлую мечту.
- «Как дочь родную на закланье…», опубл. в 1879 (о подавлении польского восстания)
Так мы над горестной Варшавой
Удар свершили роковой,
Да купим сей ценой кровавой
России целость и покой!
- «Всё бешеней буря, всё злее и злей…», опубл. в 1926 (какой-то ужастик, до мурашек)
- Весеннее успокоение («О, не кладите меня…»), опубл. в 1832 (не кладите меня в могилу..)
- «На древе человечества высоком…», опубл. в 1879 (на смерть какого-то выдающегося человека)
- Probl;me («С горы скатившись, камень лёг в долине…»), опубл. в 1879 (какая-то проблема микроспопическая)
- Сон на море («И море и буря качали наш чёлн…»), опубл. в 1836 (фигня)
- «Пришлося кончить жизнь в овраге…», опубл. в 1926 (пер.с франц. Тоже фигня)
-«В которую из двух влюбиться…», опубл. в 1900 (иронические)
- Арфа скальда («О арфа скальда! Долго ты спала…»), опубл. в 1838 (ерунда)
- «Я лютеран люблю богослуженье…», опубл. в 1879 (голые стены ему нравятся перед дальней дорогой)
- «Из края в край, из града в град…», опубл. в 1879 (о разлуке, четыре строки)
Не время выкликать теней:
И так уж этот мрачен час.
Усопших образ тем страшней,
Чем в жизни был милей для нас.
- «Как сладко дремлет сад темно-зелёный…», опубл. в 1879 (неплохо о ночном саде)
- «Тени сизые смесились…», опубл. в 1879 (продолжение)
- «Какое дикое ущелье!..», не позднее мая 1836, опубл. в 1879 (в горах хорошо, а внизу плохо)
- «С поляны коршун поднялся…», не позднее мая 1836, опубл. в 1879 (коршуну хорошо – он может взвиться в небо, а царю земли плохо)
- «Я помню время золотое…», опубл. в 1836 (посвящено Амалии, воспоминание о любви через 10 лет; а через 50 лет он использует первую строку в «Я встретил Вас»)
Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край:
День вечерел; мы были двое;
Внизу, в тени, шумел Дунай.
И на холму, там, где, белея,
Руина замка в даль глядит,
Стояла ты, младая Фея,
На мшистый опершись гранит,
Послания к Элеоноре Тютчевой погибли во время пожара на пароходе «Николай I», на котором она вместе со своими детьми следовала из Петербурга в Германию в мужу. Пожар случился в ночь с 18 на 19 мая 1838 года неподалеку от порта Любек. Эту катастрофу описал в своем рассказе «Пожар на море» Иван Сергеевич Тургенев, который по воле судьбы тоже оказался на этом несчастном пароходе. Почти все пассажиры остались живы, но все их имущество погибло в огне. «Мы сохранили только жизнь… Бумаги, деньги, вещи – все потеряли всё…», – писала Элеонора Тютчева сестре мужа. Пережитая драма подорвала здоровье Элеоноры Федоровны, и 28 августа сентября 1838 года она скончалась в Турине. Позднее в беседе с дочерью Анной Тютчев говорил: «Существо, которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем, – женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой – и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это. Я только раз в жизни видел, как умирают…».
Правда, к тому времени у Тютчева уже как пять лет была еще одна сердечная привязанность. В 1833 г. – в то время, когда семья поэта постоянно испытывала материальные затруднения, а долги росли с каждым годом, супружеская жизнь Тютчевых осложнилась и обстоятельствами иного рода. В феврале этого года, на балу, произошла первая встреча поэта с будущей второй женой, баронессой Эрнестиной Дёрнберг. Познакомил их в Мюнхене близкий знакомый Карл Пфеффель (1811-1890), который, как и многие светские знакомые Теодора, был покорён его остроумием и неожиданностью суждений. Скорее всего, он написал о Теодоре своей сестре Эрнестине, и это заронило в её душу интерес. Эрнестина приехала в Мюнхен зимой 1833 г. вместе с мужем бароном Фридрихом фон Дёрнбергом (1796-1833). Здесь на одном из балов Карл и представил им своего знакомого – русского дипломата Теодора Тютчева. Точно ли на том же бале или на одном из последовавших муж Эрнестины неважно себя почувствовал и, уезжая домой, обратился к оказавшемуся рядом Теодору: "Поручаю вам мою жену". Дальнейшие события показали, что судьбе было угодно вынести свой приговор в форме обычной светской любезности. "Недомогание" оказалось серьёзным. Через несколько дней барон Фридрих фон Дёрнберг умер от тифа, который поразил тогда Мюнхен. (О карантине и самоизоляции тогда ничего не знали.)
Многое осталось скрытым в истории отношений Федора Ивановича Тютчева с Эрнестиной Дёрнберг. Однако дошедшие до нас письменные намеки и отголоски, отрывки из дневников и фрагменты некоторых стихотворений свидетельствуют о том, что это не было чуждое «взрывам страстей» увлечение, подобное любви-дружбе к «прекрасной Амалии». Нет, это была та самая «роковая страсть», которая, по словам самого Тютчева, «потрясает существование и в конце концов губит его». В Эрнестине поэт нашел, помимо красоты, ума, блестящей образованности, глубокую духовную близость. Она совершенно затмевала милую и обаятельную, по общему признанию, но неяркую Элеонору... Есть основания думать, что весной 1836 г. роман Тютчева получил некоторую огласку. В явной связи с этим Элеонора Федоровна даже пыталась покончить с собой. После этого влюбчивого чиновника вызвали в Петербург, чтобы дать ему новое назначение - старшим секретарем русской дипломатической миссии в Турине.
Так что Василий Андреевич Жуковский честно признавался в своем дневнике, что Тютчев «горюет о жене, которая умерла мученической смертью, а говорят, что он влюблен в Мюнхене». Меньше чем через год после смерти первой жены, 17 июля 1839 года, Тютчев вступил во второй брак. В Крестовоздвиженской церкви при русской миссии в Берне (Швейцария) он обвенчался с Эрнестиной Дернберг. Эрнестина самозабвенно любила своего второго мужа и прощала ему многое. Сразу же после венчания она заплатила его огромные долги», – отмечает историк и культуролог Семен Экштут.
Еще стихи из второй половины 30-х годов:
- «Там, где горы, убегая…», 1835, опубл. в 1837 (о каких-то катаклизмах на Дунае в прошлом)
- «Сижу задумчив и один…», опубл. в 1879 (грусть о том, что он соравл цветок, и он уж не расцветет)
Ты сорван был моей рукой,
С каким блаженством и тоской,
;То знает Бог!..
Останься ж на груди моей,
Пока любви не замер в ней
;Последний вздох.
- «Зима недаром злится…», опубл. в 1879 (классика, но только первая строфа, а зима-то тоже баварская)
Зима недаром злится,
Прошла ее пора —
Весна в окно стучится
И гонит со двора.
И все засуетилось,
Все нудит Зиму вон —
И жаворонки в небе
Уж подняли трезвон.
Зима еще хлопочет
И на Весну ворчит:
Та ей в глаза хохочет
И пуще лишь шумит…
Взбесилась ведьма злая
И, снегу захватя,
Пустила, убегая,
В прекрасное дитя…
Весне и горя мало:
Умылася в снегу
И лишь румяней стала
Наперекор врагу.
- Фонтан («Смотри, как облаком живым…»), опубл. в 1839 (фонтан почему-то его вдохновил)
- «Яркий снег сиял в долине…», не позднее мая 1836, опубл. в 1836 (о том, как растаял снег)
- «Не то, что мните вы, природа…» (это тоже знакомо)
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик…
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
- «Ещё земли печален вид…» (это какие-то намеки на любовь, видимо, к Эрнестине; в 36 году всплыл их роман, бедная Элеонора)
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышит,
И мертвый в поле стебль колышет,
И елей ветви шевелит —
Еще природа не проснулась,
Но сквозь редеющего сна
Весну послышала она
И ей невольно улыбнулась…
Душа, душа, спала и ты…
Но что же вдруг тебя волнует,
Твой сон ласкает и целует
И золотит твои мечты?..
Блестят и тают глыбы снега,
Блестит лазурь, играет кровь…
Или весенняя то нега?..
Или то женская любовь?.. (В последних двух строках сбивается ритм)
- «И чувства нет в твоих очах…» (непонятно, кого он упрекает?)
И чувства нет в твоих очах,
И правды нет в твоих речах,
И нет души в тебе
- «Люблю глаза твои, мой друг…» (поскольку точное время неизвестно, то скорее всего, это к Эрнестине)
- «Вчера, в мечтах обвороженных…» (а это, скорее всего, ко сну Элеоноры)
- 29-ое января 1837 (на смерть Пушкина)
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
- 1-ое декабря 1837 (После того, как жена Тютчева Элеонора пыталась покончить жизнь самоубийством из-за его романа с Эрнестиной, влюбчивого чиновника вызвали в Петербург, чтобы дать ему новое назначение - старшим секретарем русской дипломатической миссии в Турине. И из Питера он выехал в Европу 1 декабря 1837 года)
Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости…
Прости всему, чем сердце жило —
Что, жизнь твою убив, ее испепелило
;В твоей измученной груди!..
Прости… Чрез много, много лет —
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
;Где вечный блеск и долгий цвет —
;Где поздних, бледных роз дыханьем
;Декабрьский воздух разогрет…
- «С какою негой, с какой тоской влюбленной…» (сон Элеоноры)
О, если бы тогда тебе приснилось,
Что будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась,
;Иль в сон иной бы перешла.
- «Давно ль, давно ль, о Юг блаженный…» (он вспоминает юг будучи в Петербурге, и вспоминает Эрнестину)
- Итальянская villa (возможно о встрече в Турине с Эрнестиной)
- «Смотри, как запад разгорелся…» первые месяцы 1838 (видимо, о впечатлении от заката на этой вилле)
- Весна («Как ни гнетёт рука судьбины…») (горячее приветствие весны)
- День и ночь (да, день и ночь)
- «Не верь, не верь поэту, дева…» (пророческие стихи)
Не верь, не верь поэту, дева;
Его своим ты не зови —
И пуще пламенного гнева
Страшись поэтовой любви!
…
Твоей святыни не нарушит
Поэта чистая рука,
Но ненароком — жизнь задушит
Иль унесет за облака.
В 1839 году дипломатическая деятельность Тютчева внезапно прервалась из-за самовольного отъезда из Турина, но до 1844 года он продолжал жить за границей. В 1843 году Тютчев встретился с всесильным начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии А. Х. Бенкендорфом. Итогом этой встречи стала поддержка императором Николаем I всех инициатив Тютчева в работе по созданию позитивного облика России на Западе. Тютчеву дали добро на самостоятельное выступление в печати по политическим проблемам взаимоотношений между Европой и Россией.
«Россия и Германия» (1844). Тютчев обращается к редактору «Всеобщей Газеты» («Allgemeine Zeitung») (По-видимому, доктору Кольбу). При этом он настаивает, что объединение нескольких германских государств на почве противостояния России, является ошибкой, которая приведет к катастрофе. Эти маленькие королевства всегда были под защитой России. Цитаты:
«Правда, что Россия никогда не проповедовала единства Германии; но в продолжение тридцати лет она не переставала при всяком случае и на все лады внушать Германии согласие, единодушие, взаимное доверие, добровольное подчинение частных интересов великому вопросу всеобщего блага, и эти советы, эти убеждения она неустанно повторяла и умножала энергическою откровенностью того усердия, которое сознает свое полнейшее бескорыстие».
«Представляя в самом лживом свете самую национальную политику, которую Германия когда-либо соблюдала, оно ведет к тому, чтобы произвести разъединение умов, чтобы направить всех пламенных и безрассудных на стезю, исполненную опасностей, стезю, где судьбы Германии уже не раз подвергались крушению. А что;, если возникнет новое потрясение в Европе, или вековая распря, решенная 30 лет тому назад в вашу пользу, вновь возгорится? Россия, конечно, не отступится от ваших государей, точно так же, как они не отстанут от России; но тогда-то придется, вероятно, пожинать плоды того, что; ныне посеяно: разъединение умов принесет плоды, и они могли бы показаться весьма горькими для Германии; наступили бы новые отпадения и новые смуты. И тогда вам пришлось бы слишком тяжелым путем искупать вашу минутную несправедливость по отношению к нам».
Большой интерес Николая I вызвала анонимно опубликованная Тютчевым статья «Письмо к г-ну доктору Кольбу» («Россия и Германия»; 1844). Эта работа была предоставлена императору, который, как сообщил родителям Тютчев, «нашёл в ней все свои мысли и будто бы поинтересовался, кто её автор».
Вернувшись в Россию в 1844 году, Тютчев вновь поступает в Министерство иностранных дел (1845), где с 1848 года занимал должность старшего цензора.
Совсем не печатая в эти годы стихотворений, Тютчев выступает с публицистическими статьями на французском языке: «Письмо к г-ну доктору Кольбу» (1844), «Записка царю» (1845), «Россия и революция» (1849), «Папство и римский вопрос» (1850). Две последние являются одними из глав незавершённого трактата «Россия и Запад», задуманного им под впечатлением революционных событий 1848—1849 гг. Позднее, уже в России написал статью «О цензуре в России» (1857).
«Россия и революция» (1849). Цитаты:
«Давно уже в Европе существуют только две действительные силы — революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества».
«К числу самых безумных заблуждений нашего времени принадлежит и мечта, будто достаточно, чтобы большинство искренно и пламенно пожелало чего-нибудь, чтобы это желаемое уже сделалось осуществимо».
«Запад исчезает, всё рушится, всё гибнет в этом общем воспламенении. Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 г., Римское папство и все западные королевства, католицизм и протестантизм, вера уже давно утраченная и разум доведенный до бессмыслия, порядок отныне немыслимый, свобода отныне невозможная, и над всеми этими развалинами, ею же созданными, цивилизация, убивающая себя собственными руками… И когда, над этим громадным крушением, мы видим всплывающею святым ковчегом эту империю еще более громадную, то кто дерзнет сомневаться в её призвании, и нам ли, сынам её, являть себя неверующими и малодушными?»
«Папство и римский вопрос» (1850). Большая статья о разложении католической церкви. Цитаты:
«Догматические различия, отделяющие Рим от православной церкви, известны всем. С точки зрения человеческого разума различия эти, вполне обусловливая разделение, не объясняют в достаточной мере той пропасти, которая образовалась — не между двумя церквами, ибо церковь одна — а между двумя мирами, так сказать, между двумя человечествами, которые последовали за этими двумя разными знаменами».
«В течение веков Западная церковь, под сенью Рима, почти совершенно утратила облик, ]указанный её исходным началом. Она перестала быть, среди великого человеческого общества, обществом верующих, свободно соединенных в духе и истине под Христовым законом: она сделалась политическим учреждением, политическою силою, государством в государстве».
«Церковь знает и то, что, как было в продолжение многих веков, так и теперь — судьбы христианства на Западе всё еще находятся в руках римской церкви; и оно твердо надеется, что в день великого воссоединения эта церковь возвратит ей неповрежденным этот священный залог».
Казалось бы, живя длительное время в Европе, Тютчев должен был проникнуться европейской идеологией, русофобией, как нынешние оппозиционеры. Но вот, оказывается, что он не только писал стихи о любви и природе, не только флиртовал, как говорится, направо и налево, но и критически, с позиций российского государства анализировал процессы, происходящие в политике. Эти статьи показывают, что он был сугубым консерватором, можно сказать, монархистом. И стремился довести свою точку зрения до руководства страны. Вот только его озабоченности, мне кажется, слабо отразились на политике России.
Стихи он в 40-е годы не печатал, но писал.
- «Живым сочувствием привета…» (1840, после информации о статьях, которые писал Тютчев в то время, это как-то смущает; правда эти стихи он написал до статей)
Всю жизнь в толпе людей затерян,
Порой доступен их страстям —
Поэт, я знаю, суеверен,
Но редко служит он властям.
…
О, как в нем сердце пламенеет!
Как он восторжен, умилен —
Пускай любить он не умеет,
Боготворить умеет он…
- К Ганке (1841, на политическую тему необходимости объединения славянских народов)
- Знамя и слово (1842, тоже политика, к немецкому писателю)
- От русского по прочтении отрывков из лекций г-на Мицкевича (то же)
- «Глядел я, стоя над Невой…» (1844, воспоминания о Генуе)
- Колумб (1844, Является подражанием стихотворению Фридриха Шиллера «Columbus»)
- Море и утёс (1848, море и утес)
- «Не знаешь, что лестней для мудрости людской…» (1848, немецкое единство или французская революция)
- Русская география (1848, от края и до края)
- «Ещё томлюсь тоской желаний…» (1848, Посвящено памяти первой жены поэта Элеоноры Федоровны, 10 лет смерти))
Еще томлюсь тоской желаний,
Еще стремлюсь к тебе душой —
И в сумраке воспоминаний
Еще ловлю я образ твой…
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда,
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…
- «Неохотно и несмело…» (6 июня 1849, перед грозой и гроза)
- «Итак, опять увиделся я с вами…» (1846, видимо, о посещении Овстуга. Нет, не любил он родные края. А что же он любил? Геную? Да, скорее, европейскую природу. И писал он о природе Европы) ?????
Итак, опять увиделся я с вами,
Места немилые, хоть и родные,
Где мыслил я и чувствовал впервые
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющего дня,
Мой детский возраст смотрит на меня…
…
Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем —
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной.
Ах, и не в эту землю я сложил
Все, чем я жил и чем я дорожил…
- «Тихой ночью, поздним летом…» (23 июля 1849, да, восторгов нет, просто описание природы)
- «Когда в кругу убийственных забот…» (1849, это перед встречей с Денисьевой ему все осточертело)
- «По равнине вод лазурной…» (1849, воспоминание о каком-то плавании по морю с кем-то – с Элеонорой или с Эрнестиной)
- «Вновь твои я вижу очи…» (1848, и опять воспоминание о юге)
- Русской женщине (1846-48, не любил он русских женщин… до Денисьевой, а ведь какие патриотические статьи писал в это время)
Вдали от солнца и природы,
Вдали от света и искусства,
Вдали от жизни и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…
И жизнь твоя пройдет незрима,
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле, —
Как исчезает облак дыма
На небе тусклом и туманном,
В осенней беспредельной мгле…
- «Как дымный столп светлеет в вышине!..» (1849, какая-то мрачная мысль, кто это ему сказал? Неужели Эрнестина? Так может быть, была на самом деле, Гортензия Лапп?)
Как дымный столп светлеет в вышине!
Как тень внизу скользит неуловима!..
«Вот наша жизнь, — промолвила ты мне, —
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»
- «Слёзы людские, о слёзы людские…» (1849, и слезы льются непрерывно)
- «Как он любил родные ели…» (под названием «О Ламартине», с датой в конце — «1848». Какой «Ламартин»? А, это наверное, «из Ламартина»)
- Почтеннейшему имениннику Филиппу Филипповичу Вигелю (1849, один из самых знаменитых русских мемуаристов, знакомый Пушкина, автор широко известных и популярных в XIX веке «Записок»
Прими как дар любви мое изображенье,
Конечно, ты его оценишь и поймешь, —
Припомни лишь при сем простое изреченье:
«Не по хорошу мил, а по милу хорош».
- «Святая ночь на небосклон взошла…» (между 1848 и мартом 1850, грусть и тоска)
- «Ещё шумел весёлый день…» (конец 40-х, то же)
- Рассвет (1849, призыв к России покорить Турцию, Босфор)
- Наполеон (30-е – 40-е, о том, как Наполеон разбился о Россию)
- Поэзия («Среди громов, среди огней…»)( конец 1840-х — не позднее 1850 г., о поэзии)
- «Кончен пир, умолкли хоры…» (1849, ура!)
- Рим ночью («В Ночи лазурной почивает Рим…»)( конец 1840-х — не позднее 1850 г., продолжение мечтаний о юге)
- Венеция (то же)
- Близнецы (конец 1840-х — не позднее 1850 г., смерть и сон, самоубийство и любовь - мрак и жуть)
С 1850 года Ф. И. Тютчев активно участвует в кружке Белинского. Это был не политический и уж совсем не дипломатический, литературный кружок. Видимо Тютчев хотел там пообщаться с видными представителями русской литературы. Якобы, впервые он туда пришел с Эрнестиной.
1850-е годы.
- Пророчество (1850, о приходе России в Византию)
- «Уж третий год беснуются языки…» (1850, опять о битве за Византию)
- «Нет, карлик мой! трус беспримерный!..» (1850, и еще о великом предначертании России)
- «Тогда лишь в полном торжестве…» (1850, о примирении России и Польши)
- Два голоса (1850, ну, это уже о каких-то боях)
- Графине Е. П. Ростопчиной (1850, русской поэтессе, переводчице, драматургу и прозаику, ответ на ее письмо)
- Поминки (1851, из Шиллера)
- Наш век (1851, 10 июня, о безверии)
- Памяти В. А. Жуковского (1852)
- Неман (1853, воспоминания о переходе Наполеона через Неман)
- Спиритистическое предсказание (1853, он ведь еще увлекался спиритизмом)
И будет старая Москва
Новейшею из трех ее столиц.
- «Теперь тебе не до стихов…» (1854, о судьбе России, видимо, в связи с крымской войной)
- На новый 1855 год (1854, 85-й год какой-то кровавый)
- По случаю приезда австрийского эрцгерцога на похороны императора Николая (1855, австрийский Иуда)
- «Эти бедные селенья…» (1855, это Россия)
- «Вот от моря и до моря…» (1855, смотрит на железную дорогу)
Уж не кровь ли ворон чует
Севастопольских вестей?..
- «Не Богу ты служил и не России…» (1855, Является эпиграммой-эпитафией Николаю I, умершему 18 февраля 1855 г., а вроде бы, он писал про него хвалебные статьи, что он – спаситель Европы?)
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
- Графине Ростопчиной («О, в эти дни — дни роковые…») (1855, он уже ей писал 5 лет назад)
- «Молчи, прошу, не смей меня будить…» (1855, с итальянского, из Микельанжело)
Молчи, прошу — не смей меня будить —
О, в этот век — преступный и постыдный —
Не жить, не чувствовать — удел завидный —
Отрадно спать, отрадней — камнем быть.
- «Все, что сберечь мне удалось…» (1856, тяжкая жизнь)
В одну молитву все слилось:
Переживи — переживи!
- «Тому, кто с верой и любовью…» (1856, Стихотворение посвящено Аврааму Сергеевичу Норову, российскому государственному деятелю, учёному, путешественнику и писателю)
- Н. Ф. Щербине (1857, российскому поэту)
- «С временщиком Фортуна в споре…» (1857, из Шиллера)
- «Прекрасный день его на Западе исчез…» (1857, непонятно про кого, кто исчез на Западе)
- «Над этой тёмною толпой…» (1857, неужели это про русский народ? А ведь как все было хорошо)
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
- Е. Н. Анненковой («И в нашей жизни повседневной…»)
- «Куда сомнителен мне твой…» (1850-е, какое-то разочарование)
Куда сомнителен мне твой,
Святая Русь, прогресс житейский!
Была крестьянской ты избой —
Теперь ты сделалась лакейской.
7 апреля 1857 года Тютчев получил чин действительного статского советника, а 17 апреля 1858 года был назначен председателем Комитета иностранной цензуры. На этом посту, несмотря на многочисленные неприятности и столкновения с правительством, Тютчев пробыл 15 лет, вплоть до своей кончины.
Но в 1850 году Тютчев встретился с Денисьевой, и начался «денисьевский период» в его поэзии.
- «Не рассуждай, не хлопочи…» ( начало июля 1850, будь проще, кому это он? Уж не Эрнестине ли уже?))
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу —
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава Богу!
- «Пошли, Господь, свою отраду…» (1850, отраду – нищему)
- На Неве (1850, уже какая-то «тайна скромного челна»)
- «Как ни дышит полдень знойный…» (1850, уже любовь началась)
- «Под дыханьем непогоды…» (1850, сквозь непогоду светит радужный луч)
- «Обвеян вещею дремотой…» (1850, то же)
- «Смотри, как на речном просторе…» (1851, ледоход и их судьба)
- «О, как убийственно мы любим…» (1851, какой-то кризис в отношениях)
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Давно ль, гордясь своей победой,
Ты говорил: она моя…
Год не прошел — спроси и сведай,
Что уцелело от нея?
Куда ланит девались розы,
Улыбка уст и блеск очей?
Все опалили, выжгли слезы
Горючей влагою своей.
Ты помнишь ли, при вашей встрече,
При первой встрече роковой,
Ее волшебный взор, и речи,
И смех младенчески-живой?
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Судьбы ужасным приговором
Твоя любовь для ней была,
И незаслуженным позором
На жизнь ее она легла!
Жизнь отреченья, жизнь страданья!
В ее душевной глубине
Ей оставались вспоминанья…
Но изменили и оне.
И на земле ей дико стало,
Очарование ушло…
Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
То, что в душе ее цвело.
И что ж от долгого мученья,
Как пепл, сберечь ей удалось?
Боль, злую боль ожесточенья,
Боль без отрады и без слез!
О, как убийственно мы любим!
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!..
- «Не знаю я, коснется ль благодать…» (апрель 1851, Тютчев кается. Листок со стихотворением был вложен в альбом-гербарий Эрн. Ф. Тютчевой, жены поэта, и был обнаружен ею только в мае 1875 г.)
Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
;Пройдет ли обморок духовный?
;Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
;Мне благодатью ты б была —
Ты, ты, мое земное провиденье!..
- Первый лист (1851, весна)
- «Не раз ты слышала признанье…» (1851, это уже признание у колыбельки)
- Волна и дума (14 июля 1851, Москва, тяжкие думы)
- «О, не тревожь меня укорой справедливой!..» (между июлем 1850 и серединой 1851)
О, не тревожь меня укорой справедливой!
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я —
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
- «Не остывшая от зною…» (1851, под заглавием «Ночь в дороге».)
- «В разлуке есть высокое значенье…» (6 августа 1851)
В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби — хоть день один, хоть век…
Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,
;И рано ль, поздно ль пробужденье —
А должен наконец проснуться человек…
- «Ты знаешь край, где мирт и лавр растёт…» (1851, из Гете)
- «День вечереет, ночь близка…» (1851, но ему светит ангел с женскою душой)
- «Как весел грохот летних бурь…» (1851, да, весел)
- «Недаром милосердым Богом…» (1851, о птичке, которую лелеяла девушка)
Но как, с любовию тревожной,
Ты, дева, ни пеклась о ней,
Наступит день, день непреложный
Питомец твой неосторожный
Погибнет от руки твоей…
- «С озера веет прохлада и нега…» (1851, из Шиллера)
- Предопределение (1851, о любви двух сердец)
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец…
- «Я очи знал, — о, эти очи!..» (1852, воспоминание о любви, но, говорят, что о Денисьевой)
- «Не говори: меня он, как и прежде, любит…» (1852, Написано от лица Елены Александровны Денисьевой)
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу… им, им одним живу я –
Но эта жизнь!.. о, как горька она!
- «Чему молилась ты с любовью…» (1852)
Ах, если бы живые крылья
Души, парящей над толпой,
Ее спасали от насилья
Безмерной пошлости людской!
- «Ты волна моя морская…» (1852)
Нет, в минуту роковую,
Тайной прелестью влеком,
Душу, душу я живую
Схоронил на дне твоем.
- «Сияет солнце, воды блещут…» (1852)
Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей…
- «Чародейкою Зимою…» (31 декабря 1852, это уже русская зима)
Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит —
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.
- Последняя любовь (1852, классика)
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, –
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
- Лето (1854, какое лето!)
Увы, не так ли молодая
Улыбка женских уст и глаз,
Не восхищая, не прельщая,
Под старость лишь смущает нас!..
- «Увы, что нашего незнанья…» (1854, думаем только на 2 – 3 дня)
- «Пламя рдеет, пламя пышет…» (1855, о каком-то пожаре в деревне, слава Богу мы с тобой, с кем?)
- «Так в жизни есть мгновения…» (1855, такие мгновения, что «время, погоди»)
- «О вещая душа моя…» (1855, но это ее душе)
- «Есть в осени первоначальной…» (22 августа 1857 года, ну, хоть русская природа хороша)
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Прозрачный воздух, день хрустальный,
И лучезарны вечера…
- «Смотри, как роща зеленеет…» (1857, в лесу хорошо)
- «Когда осьмнадцать лет твои…» (1858)
Когда осьмнадцать лет твои
И для тебя уж будут сновиденьем, —
С любовью, с тихим умиленьем
И их и нас ты помяни…
- «В часы, когда бывает…» (1858, это, похоже, к Элеоноре)
Так мило-благодатна,
Воздушна и светла,
Душе моей стократно
Любовь твоя была…
- «Она сидела на полу…»( Не позднее апреля 1858, это про то, как Эрнестина рвала его письма)
- Успокоение («Когда, что звали мы своим…») (1858, Ленау, на немецком, тоже, похоже к Эрнестине)
- «Осенней позднею порою…» (1858, о царскосельском саде)
- На возвратном пути (1858, здесь все мрачно, а где-то хорошо)
- «Есть много мелких, безымянных…» (1859, о красоте звезд)
- Декабрьское утро (1859, утро)
Продолжая политическую линию, Тютчев задумал в трактате «Россия и Запад» создать своего рода образ тысячелетней державы России. Излагая своё «учение об империи» и о характере империи в России, поэт отмечал её «православный характер». Цитаты:
Положение дел в 1849 году.
Революция – болезнь, пожирающая Запад, а не душа, сообщающая ему движение и развитие.
Революция, бесконечно разнообразная в своих этапах и проявлениях, едина и тождественна в своем главном начале, и именно из этого начала, необходимо признать, вышла вся нынешняя западная цивилизация.
… инстинкт самосохранения, которому никогда не удавалось спасти какую-либо разгромленную армию, сумеет ли долго и надежно защищать разлагающееся общество?
Революция, являющаяся логическим следствием и окончательным итогом современной цивилизации, которую антихристианский национализм отвоевал у римской Церкви, – Революция, фактически убедившаяся в своем абсолютном бессилии как организующего начала и почти в таком же могуществе как начала разлагающего, – а с другой стороны, остатки элементов старого общества в Европе, еще достаточно живучие, чтобы при необходимости отбросить до определенной отметки материальное воздействие Революции, но столь пронизанные, насыщенные и искаженные революционным принципом, что они оказались, как бы, беспомощными создавать что-либо могущее вообще приниматься европейским обществом в качестве законной власти, – вот дилемма, ставящаяся сейчас во всей ее огромной важности.
Это все фактически из «России и Революции». А дальше идут материалы к трактату «Россия и Запад». Италия, Германия, Австрия, Россия. Наметки. Я считаю, что все историософские труды Тютчева – ерунда. Никакого влияния не оказали на жизнь России.
И еще есть «Письмо о цензуре в России», обращенное канцлеру князю Горчакову, где есть несколько интересных мыслей:
Если среди всех прочих есть истина, вполне очевидная и удостоверяемая суровым опытом последних лет, то она несомненно такова: нам было строго доказано, что нельзя чересчур долго и безусловно стеснять и угнетать умы без значительного ущерба для всего общественного организма.
… как только ей (русской литературе) была предоставлена некоторая свобода слова, она постоянно стремилась по возможности лучше и вернее выражать саму мысль страны.
… теперь в России господствуют два, почти всегда тесно связанных друг с другом, чувства: раздражение и отвращение к неутихающим злоупотреблениям и священная вера в чистые, открытые и благосклонные намерения Государя.
Цензура служит ограничением, а не руководством. А у нас в литературе, как и во всем остальном, речь должна идти, скорее, не о подавлении, а о направлении.
… в наши дни везде, где свободы прений нет в достаточной мере, нельзя, совсем не возможно достичь чего-либо ни в нравственном, ни в умственном отношении.
Невозможно, чтобы правительство всерьез не озаботилось бы явлением, возникшим несколько лет назад и приобретающим такие масштабы, значение и последствия которых ныне никто не смог бы предвидеть. Вы понимаете, дорогой князь, что я разумею учреждение русских изданий за границей вне всякого контроля нашего правительства. Факт этот, бесспорно, важен, очень важен и заслуживает самого пристального внимания. Бесполезно пытаться скрывать растущий успех сей литературной пропаганды. Нам известно, что сейчас Россия наводнена изданиями такого рода, их жадно ищут, они с необыкновенной легкостью переходят из рук в руки и уже проникли если и не в неграмотные народные массы, то, по крайней мере, в достаточно низкие слои общества.
До сих пор, когда речь заходит о русской печати за границей, имеется в виду, как правило, лишь издание Герцена… его газета представляет для России нечто совершенно иное, нежели проповедуемые им идеи. И как же скрыть от себя, что его сила и влияние определяются в нашем представлении свободными прениями. И теперь, когда мы удостоверились, где кроется секрет его силы и влияния, нам не составит труда определить свойства того оружия, которое необходимо для победы над ним. Очевидно, что газета, готовая возложить на себя подобную миссию, могла бы рассчитывать на какой-то успех лишь в условиях, хотя бы немного сходных с условиями противника.
Это письмо написано в ноябре 1857 года. И в этом же году Тютчев написал:
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
Оказывается, можно быть цензором (правда, только ввозимой литературы) и мечтать о Свободе.
Тютчев сумел стать ближайшим сподвижником и главным советником министра иностранных дел России Горчакова. С самого начала вступления Горчакова в эту должность в 1856 году он пригласил к себе Тютчева. Многие историки считают, что основные дипломатические решения, которые принимал Горчаков, в той или иной степени подсказаны Тютчевым. В том числе знаменитая дипломатическая победа после поражения России в Крымской войне в 1856 году. Тогда, согласно Парижскому мирному договору, Россия была сильно урезана в правах в Крыму, а Горчакову удалось восстановить статус-кво, и с этим он вошел в историю.
17/29 апреля 1858 года действительный статский советник Тютчев был назначен на соответствующую его чину должность и стал председателем Комитета цензуры иностранной, при этом его не перевели в Министерство народного просвещения, которому формально подчинялась цензура, а оставили в ведомстве Министерства иностранных дел. Первое время он охотно занимался своими новыми служебными обязанностями, но уже через несколько месяцев заметно к ним охладел, благо место, которое он занял, легко позволило ему так поступить. Эта привилегированная должность представляла собой «род синекуры и замещалась всегда лицами, имевшими связи и протекцию в высших сферах». На должность председателя Комитета Тютчев был назначен именным высочайшим указом, следовательно, и сместить его мог только император. Последнее обстоятельство делало служебное положение нашего героя исключительно прочным. Действительно, в течение пятнадцати лет, вплоть до самой смерти, он удерживал за собой этот для многих завидный пост и успешно противостоял интригам, нацеленным против вверенного ему ведомства.
К концу 50-х годов внешний вид Тютчева приобретает хрестоматийный образ чем-то ужасно недовольного человека. А ведь в начале 20-х годов, когда он приехал в Мюнхен, это был такой нежный романтик. И невозможно было представить, что с ним произойдет всего через тридцать лет. Эти перемены во внешнем виде случились как раз тогда, когда он интенсивно занялся историософской публицистикой. И недоволен он был, видимо, тем, что ему приходилось разбираться в кознях Запада против России, которые очень трудно было отражать. А действия руководства страны приводили к катастрофе. 17 сентября 1855 год он писал: «Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека (Николая I), который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и все упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах. <…> Это безрассудство так велико и предполагает такое ослепление, что невозможно видеть в нем заблуждение и помрачение ума одного человека и делать его одного ответственным за подобное безумие. Нет, конечно, его ошибка была роковым последствием совершенно ложного направления, данного задолго до него судьбам России, — и именно потому, что это отклонение началось в столь отдаленном прошлом и теперь так глубоко, я и полагаю, что возвращение на верный путь будет сопряжено с долгими и весьма жестокими испытаниями».
Некогда Тютчев уповал не только на физическую мощь самодержавия, но и его нравственное превосходство над «гнилым» Западом. Именно в этом нравственном превосходстве еще в 1848 году, в разгар западноевропейских революций, он видел залог грядущего торжества России — торжества порядка над хаосом. Поражение Российской империи в кровопролитной войне не стало трагедией политического мыслителя. Идея оказалась мифом — и Тютчеву пришлось примириться с печальной судьбой своего идеала в сфере практической политики. Однако это печальное для политического мыслителя обстоятельство не привело ни к его духовному кризису, ни к смене им ориентиров и никак не сказалось на склонности поэта к мифотворчеству
30 августа 1865 года Тютчев был произведён в тайные советники, тем самым достигнув третьей, а фактически — даже второй ступени в государственной иерархии чиновников. За время службы получил в качестве наград (премий) 1800 червонцев золотом и 2183 рубля серебром.
В этот период и сама поэзия Тютчева подчинена государственным интересам, как он их понимал.
1860-е годы
Не-лирика:
- Из Якоба Бёме (1860-е, «Кто время и вечность, В себе совместил, От всякого горя Себя оградил.»)
- «Когда-то я была майором…» (1861, еще шутка)
- Александру Второму (1861, что-то смутное, может быть, посвящено освобождению крестьян?)
- «Он прежде мирный был казак…»( Эпиграмма направлена против Григория Ивановича Филипсона, попечителя Петербургского учебного округа, и вызвана его мероприятиями по борьбе со студенческими волнениями 1861 г.)
- «Ужасный сон отяготел над нами…» (1863, посвящено, видимо, подавлению польского восстания)
- Его светлости князю А. А. Суворову (1863, Санкт-Петербургскому военному генерал-губернатору, внук полководца Суворова и, видимо, подавил польское восстание)
- Encyclica (Папское послание, 21 декабря 1864, об отступничестве Рима)
Не от меча погибнет он земного,
Мечом земным владевший столько лет, —
Его погубит роковое слово:
«Свобода совести есть бред!»
- Князю Горчакову («Вам выпало призванье роковое…») (1864)
- «Он, умирая, сомневался…» (Написано в связи со 100-летней годовщиной со дня смерти М. В. Ломоносова, отмечавшейся 4 апреля 1865 г)
- «Сын царский умирает в Ницце…» (1865, Стихотворение вызвано предсмертной болезнью старшего сына Александра II, наследника престола, вел. кн. Николая Александровича (1843—1865), умершего 12 апреля 1865 г. в Ницце
- 12-ое апреля 1865 (а это на смерть)
- «Как верно здравый смысл народа…» (да еще и эпиграмма на того, кто узнимался уходом за умершим наследником; а в это время два ребенка Тютчева были тоже при смерти)
- «Молчит сомнительно Восток…» (29 июля, непонятно, что предвещает рассвет – победную войну?)
- «Так! Он спасен — иначе быть не может!..» (Посвящено покушению на императора Александра II 4 апреля 1866 г., как-то коряво)
- Князю Суворову («Два разнородные стремленья…») (апрель 1866)
Сама природа, знать, хотела
Тебя устроить и обречь
На безответственное дело,
На безнаказанную речь.
- «На гробовой его покров…» (2 сентября 66, Посвящено графу Михаилу Николаевичу Муравьёву-Виленскому, видному государственному, общественному и военному деятелю Российской империи эпох Николая I и Александра II.)
- «Умом Россию не понять…» (28 ноября 1866, знаменитое, ладно, не буду придираться)
Умом — Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать — Есть в ней особенная стать
В Россию можно только верить.
- «Великий день Карамзина…» (30 ноября 1866, Написано для прочтения на вечере памяти Н. М. Карамзина в Обществе любителей российской словесности при Императорском Московском университете для пособия нуждающимся литераторам и ученым.)
Умевший, не сгибая выи
Пред обаянием венца,
Царю быть другом до конца
И верноподданным России.
- «Ты долго ль будешь за туманом…» (20 декабря 1866, Написано по поводу восстания на острове Крит против турецкого владычества, обращение к России)
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись — теперь иль никогда
- «Хотя б она сошла с лица земного…» (31 декабря, по тому же поводу)
- В Риме («Средь Рима древнего сооружалось зданье…») (декабрь 66, о противоборстве былинки и кесаря)
- «Над Россией распростертой…» (1866, эпиграмма посвящена графу Петру Андреевичу Шувалову, шефу жандармов и начальнику Третьего отделения с 1866 г)
- «И дым отечества нам сладок и приятен…» (конец апреля 1867, оказывается, Грибоедов цитировал Державина)
«И дым отечества нам сладок и приятен!» —
Так поэтически век прошлый говорит.
А в наш — и сам талант всё ищет в солнце пятен,
И смрадным дымом он отечество коптит!
- Дым (апрель –май 1867, Посвящено роману Ивана Сергеевича Тургенева «Дым».)
- Славянам («Привет вам задушевный, братья…») (Написано в связи со Славянским съездом, проходившим с 8 по 15 мая 1867 года в Петербурге, с 16 по 27 мая в Москве, очень актуально сегодня)
Недаром вас звала Россия
На праздник мира и любви;
Но знайте, гости дорогие,
Вы здесь не гости, вы — свои!
Вы дома здесь, и больше дома,
Чем там, на родине своей, —
Здесь, где господство незнакомо
Иноязыческих властей,
Здесь, где у власти и подда;нства
Один язык, один для всех,
И не считается Славянство
За тяжкий первородный грех!
Хотя враждебною судьбиной
И были мы разлучены,
Но всё же мы народ единый,
Единой матери сыны;
Но всё же братья мы родные!
Вот, вот что ненавидят в нас!
Вам не прощается Россия,
России — не прощают вас!
…
Еще болит от старых болей
Вся современная пора…
Не тронуто Коссово поле,
Не срыта Белая Гора!
- Славянам («Они кричат, они грозятся…») (то же)
- «Напрасный труд — нет, их не вразумишь…» (май 1866, а это про наших либералов)
Напрасный труд — нет, их не вразумишь.
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация — для них фетиш,
Но недоступна им ее идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
- К портрету государственного канцлера, князя А. М. Горчакова (13 июня 1866, Написано по поводу 50-летия государственной деятельности князя Александра Михайловича Горчакова (1798—1883).
- «Свершается заслуженная кара…» (27 октября 1867, о каком-то преступлении Ватикана)
- По прочтении депеш императорского кабинета, напечатанных в «Journal de St.-Petersbourg» (5 декабря 1867)
Изобличив Европы совесть,
Они спасли России честь.
- «Печати русской доброхоты…» (апрель 1868, что-то не понравилось ему в печати)
Печати русской доброхоты,
Как всеми вами, господа,
Тошнит ее — но вот беда,
Что дело не дойдет до рвоты.
- Памяти Е. П. Ковалевского (22 сентября 1868, русскому путешественнику, писателю, дипломату, востоковеду)
- «Вы не родились поляком…» (середина января 1869, Обращено к Владимиру Дмитриевичу Скарятину, издателю-редактору газеты «Весть».)
Слуга влиятельных господ,
С какой отвагой благородной
Громите речью вы свободной
Всех тех, кому зажали рот!
- «Нет не могу я видеть вас…» (15 февраля 1869, Обращено к князю Александру Михайловичу Горчакову, якобы, какие-то наветы на Тютчева)
- 14-ое февраля 1869 (Посвящено памяти святого Кирилла, святого, равноапостольного, византийского миссионера)
- «Нам не дано предугадать…» (27 февраля 1869)
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, —
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
- «Две силы есть — две роковые силы…» (март 1869, смерть и суд людской)
- 11-ое мая 1869 (о каком-то славянском празднике)
- «Как насаждения Петрова…» (май 1869, о том же)
- О. И. Орловой-Давыдовой (11 июля 1869, непонятно где)
- Андрею Николаевичу Муравьеву (август 1869, православному духовному писателю и историку церкви, паломнику и путешественнику; драматургу, поэту.)
- Чехам от московских славян (август 1869)
- Современное (октябрь 1869, о празднике падишаха в присутствии европейских князей на крови христиан)
- А. Ф. Гильфердингу (17 декабря 1869, слависту, этнографу, собирателю онежских былин, немец, которого ненавидят немцы)
- Ю. Ф. Абазе (22 декабря 1869, Посвящено Юлии Федоровне Абазе, музыкантше и певице, общественному деятелю, директрисе петербургского Приюта для арестантских детей.)
- «Так провидение судило…» (1860-е, о рождении какого-то великого славянского царя)
Но и в личной жизни у него были одни катастрофы.
В мае 1864 года Денисьева родила сына Николая. После родов её самочувствие стало стремительно ухудшаться; врачи диагностировали туберкулёз. Она умерла 4 августа; через три дня Тютчев похоронил возлюбленную на Волковском кладбище. Пребывая в состоянии полного отчаяния, поэт, по воспоминаниям современников, постоянно искал собеседников, с которыми мог бы говорить о Елене Александровне. Как рассказывал Афанасий Фет, Тютчева «лихорадило и знобило в тёплой комнате от рыданий».
Время не снимало остроты боли. В январе 1865 года старшая дочь поэта Анна (от брака с графиней Ботмер) писала сестре, что отец, пребывая в состоянии страшного горя, даже «не пытается преодолеть его или скрыть хотя бы перед посторонними». Тургенев, встретивший Тютчева весной 1865-го, рассказывал о безжизненном голосе поэта; его одежда была «промокшею от падавших на неё слёз».
По словам Георгиевского, Фёдор Иванович постоянно терзался из-за чувства вины перед Денисьевой и беспрестанно вспоминал о том «фальшивом положении, в которое её поставил». Поэту были мучительны мысли о том, что он не выполнил одну из просьб возлюбленной и не выпустил посвящённый ей сборник стихов.
Жена Тютчева, Эрнестина Фёдоровна, отреагировала на горе мужа словами: «Его скорбь для меня священна, какова бы ни была её причина». Святая женщина.
3 мая 1865 года от чахотки умер малютка Николай. 22 мая от этой же болезни умерла четырнадцатилетняя дочь Елена.
Мать скончалась она в мае 1866 года, несколько месяцев не дожив до 90 лет. Похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище.
Брат Николай - 8 декабря 1870, а в 1871 году Пелагея - дочь тетки по отцу Анастасии.
Лирика 1860-х:
- Memento (Помни, 1860 Женева, о какой-то женщине, которая умерла где-то на юге, но это не Амалия)
- «Хоть я и свил гнездо в долине…» (1860, тоже о южных горах)
- «Красноречивую, живую…» (1860-е, шутка)
- На юбилей князя Петра Андреевича Вяземского (1861, о том, что муза его не оставляет всю жизнь)
- «Я знал её ещё тогда…» (1861, воспоминание о какой-то юной девушке, которая давно ушла, видимо, Амалия)
- «Недаром русские ты с детства помнил звуки…» (1861, Стихотворение обращено к Вильгельму Вольфсону, германскому драматургу, переводчику и журналисту российского происхождения)
- Князю П. А. Вяземскому («Теперь не то, что за полгода…») (1861, какой-то странный юбилей, праздновался два раза? Вяземскому 70 в июле 1862 года)
- «Играй, покуда над тобою…» (1862, это написано за два года до смерти Денисьевой)
Как часто, грустными мечтами
Томимый, на тебя гляжу,
И взор туманится слезами —
Зачем? Что общего меж нами?
Ты жить идешь — я ухожу…
- При посылке Нового завета (1861, это, скорее, Эрнестине)
Вот в эти-то часы с любовью
О книге сей ты вспомяни —
И всей душой, как к изголовью,
К ней припади и отдохни.
- «Обоим Николаям…» (1861, Стихотворение обращено к брату поэта Николаю Ивановичу и мужу сестры Дарьи Ивановны Николаю Васильевичу Сушкову, из разряда «ерунда»)
- А. А. Фету (1862)
- «Затею этого рассказа…» (1862, эпиграмма на кого-то)
- Святые горы («Тихо, мягко над Украйной…») (1862, Стихотворение посвящено Святогорской лавре)
- «Как летней иногда порою…» (1863, Стихотворение обращено к Надежде Сергеевне Акинфовой (Акинфиевой), морганатической супруге Николая Максимилиановича, 4-го герцога Лейхтенбергского, хвалебные стихи женщине.)
- Н. И. Кролю (1863, Стихотворение посвящено Николаю Ивановичу Кролю, русскому поэту, прозаику, драматургу и публицисту)
- 19-ое февраля 1864 (1864, Стихотворение написано по поводу смерти Дмитрия Николаевича Блудова, русского литератора и государственного деятеля)
- «Не все душе болезненное снится…» (1864, ерунда)
- «Утихла биза… Легче дышит…» (1864, вспоминает в Женеве о могиле, видимо, Денисьевой)
- «Весь день она лежала в забытьи…» (1864, у постели умирающей Денисьевой)
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
«О, как все это я любила!..»
- Императрице Марии Александровне (1864)
Земное ль в ней очарованье,
Иль неземная благодать?..
Душа хотела б ей молиться,
А сердце рвется обожать…
- «О, этот юг, о, эта Ницца!..» (21 ноября 1864, «Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет — и не может…»)
- «Когда на то нет Божьего согласья…» (1865, Обращено к Дарье Федоровне Тютчевой (1834—1903) — второй дочери Ф. И. Тютчева и Эл. Ф. Тютчевой)
- «Как хорошо ты, о море ночное…» (1865, как-то не очень)
- Ответ на адрес (1865, откликом на адрес московского дворянства о созыве Земской думы, поданный Александру II 11 января 1865 г.)
- «Есть и в моем страдальческом застое…» (1865, воспоминание о Денисьевой)
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить;
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.
- «Певучесть есть в морских волнах…» (11 мая 1965 года, а Тютчев в это время был в Ницце и о смерти детей не знал)
- Другу моему Я. П. Полонскому (30 мая 1865 года, дети уже умерли и, вроде бы, он в трансе был 29 июня)
- «Велели вы — хоть, может быть, и в шутку…» (5 июня 1865, Посвящено Н. С. Акинфиевой и создано в ответ на просьбу написать стихи в её альбом. Племянница Горчакова)
- Князю Вяземскому («Есть телеграф за неименьем ног…») (28 июня 1865 года, Пятистишие представляет собой первый вариант поздравительной телеграммы П. А. Вяземскому ко дню его именин, «стих полубольной»)
- «Бедный Лазарь, Ир убогой…» (29 июня, ироничный стих)
- 15 июля 1865 г. («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло…») (воспоминание о встрече с Денисьевой)
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.
- Накануне годовщины 4 августа 1864 г.(годовщина смерти Денисьевой)
Все темней, темнее над землею —
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
- «Как неожиданно и ярко…» (5 августа 1865, кажется, что она еще жива)
- «Ночное небо так угрюмо…» (18 августа, все мрачно в природе и душе)
- 23 ноября 1865 г. («Нет дня, чтобы душа не ныла…»)
Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом —
Искала слов, не находила —
И сохла, сохла с каждым днем, —
- «Как ни бесилося злоречье…» (21 декабря 1865)
Как ни бесилося злоречье,
Как ни трудилося над ней,
Но этих глаз чистосердечье —
Оно всех демонов сильней.
Все в ней так искренно и мило,
Так все движенья хороши;
Ничто лазури не смутило
Ее безоблачной души.
К ней и пылинка не пристала
От глупых сплетней, злых речей;
И даже клевета не смяла
Воздушный шелк ее кудрей.
- Графине А. Д. Блудовой («Как жизнь ни сделалась скуднее…» (1 марта 1866, дочери графа Д. Н. Блудова, с семьей которого Тютчева связывали длительные дружеские отношения.)
Как жизнь ни сделалась скуднее,
Как ни пришлось нам уяснить
То, что нам с каждым днем яснее,
Что пережить — не значит жить…
- «Когда сочувственно на наше слово…» (12 апреля 1866)
Когда сочувственно на наше слово
;Одна душа отозвалась —
Не нужно нам возмездия иного,
;Довольно с нас, довольно с нас…
- «И в божьем мире то ж бывает…» (11 мая 66, о приближении лета)
- «Когда расстроенный кредит…» (апрель 66, какая-то шутка)
- «Тихо в озере струится…» (лето 66 в Овстуге)
- «Когда дряхлеющие силы…» (1866, кн.Вяземскому)
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, —
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
- «Небо бледно-голубое…» (17 сентября 1866, осенняя природа Питера)
- «Как этого посмертного альбома…» (1 марта 1867, графине Блудовой)
- «Как ни тяжёл последний час…» (14 октября 1866)
Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья…
- Июнь 1868 г. (воспоминание о Денисьевой)
Во сне ль все это снится мне,
Или гляжу я в самом деле,
На что при этой же луне
С тобой живые мы глядели?
- Пожары (16 июля 1868, о пожаре)
- «В небе тают облака…» (2 августа 1868)
Чудный день! Пройдут века –
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река
И поля дышать на зное.
- Михаилу Петровичу Погодину («Стихов моих вот список безобразный…») (30 августа 1868, Обращено к Михаилу Петровичу Погодину (1800—1875), русскому историку, коллекционеру, журналисту и публицисту, писателю-беллетристу, издателю.)
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут…
О чём же хлопотать? Рука забвенья
Как раз свершит свой корректурный труд.
- Мотив Гейне («Если смерть есть ночь, если жизнь есть день…») (начало 1869)
- В деревне (16 августа 1869, о том, как собака разогнала уток и гусей, и надо так наших разгонять иногда)
- «Природа — сфинкс. И тем она верней…» (Своим искусом губит человека, август 1869)
- «Как нас ни угнетай разлука…» (14 октября 1869, пора разлуки миновала)
1870-е годы
- «Радость и горе в живом упоенье…» (1870, Жизни блаженство в одной лишь любви… )
- Гус на костре (17 марта 1870, мечта о том, что чешский народ объединится с Россией)
- «Над русской Вильной стародавной…» (начало1870, то же)
- К. Б. («Я встретил вас — и все былое…») (26 июля 1870 Карсбад, самое знаменитое стихотворение Тютчева о встрече с Амалией, романс Леонида Малашкина)
Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло…
Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас, —
Так, весь обвеян дуновеньем
Тех лет душевной полноты,
С давно забытым упоеньем
Смотрю на милые черты…
Как после вековой разлуки,
Гляжу на вас, как бы во сне, —
И вот — слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…
Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, —
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..
- «Доехал исправно, усталый и целый…» (14 сентября 1870, без шляпы, но с вами расставшись не в шляпе дело)
- Два единства («Из переполненной Господним гневом чаши…») (конец сентября 1870, мечты о славянском братстве)
- «Веленью высшему покорны…» (27 октября 1870)
Веленью высшему покорны,
У мысли стоя на часах,
Не очень были мы задорны,
Хоть и со штуцером в руках.
Мы им владели неохотно,
Грозили редко и скорей
Не арестантский, а почетный
Держали караул при ней.
- «Чему бы жизнь нас ни учила…»(1870, Посвящено Александре Васильевне Плетневой (1826—1901), урожденной кн. Щетининой, жене друга Пушкина, поэта и критика П. А. Плетнева)
- «Да, вы сдержали ваше слово…» (начало декабря 1870, Посвящено Александру Михайловичу Горчакову)
Счастлив в наш век, кому победа
Далась не кровью, а умом,
Счастлив, кто точку Архимеда
Умел сыскать в себе самом, —
- «Брат, столько лет сопутствовавший мне…» (8 декабря 1870, на смерть брата поэта, отставного полковника Генерального штаба)
Дни сочтены — утрат не перечесть…
Живая жизнь давно уж позади —
Передового нет — и я, как есть,
На роковой стою очереди…
21.02.21
- «Давно известная всем дура…» (1870, «дура» - это цензура)
- «С Новым Годом, с новым счастьем…» (1871, фигня)
- «Впросонках слышу я — и не могу…» (февраль 1871, то же)
- Чёрное море (март 1871, Стихотворения к живым картинам, данным в пользу Славянского Благотворительного Комитета 29 марта 1871 года)
- Ватиканская годовщина (июль 1871, видимо, создания папского престола)
- «От жизни той, что бушевала здесь…» (17 августа 1871, Написано под впечатлением поездки в село Вщиж, природа всех поглощает)
- «Враг отрицательности узкой…» (29 декабря 1871, Посвящено Михаилу Петровичу Погодину, русскому историку, коллекционеру, журналисту и публицисту, писателю-беллетристу, издателю)
Он в человечестве был русской,
В науке был он человеком.
- Памяти М. К. Политковской (начало марта 1872, Посвящено писательнице)
- «День православного Востока…» (16 апреля 1872, пасха)
- «Чертог твой, спаситель, я вижу украшен…» (фигня)
- «Как бестолковы числа эти…» (то же)
- «Мир и согласье между нас…» (21 апреля 1872, то же)
- «Тут целый мир, живой, разнообразный…» (то же)
- Наполеон III (конец декабря 1872, плохой правитель)
- «Хотел бы я, чтобы в своей могиле…» (конец 1872, Обращено к Елене Карловне Богдановой, урожденной баронессе Услар, И я бы вас всю вечность слушал и молчал. )
- «Тебе, болящая в далекой стороне…» (1873 январь, Посвящено Евгении Сергеевне Шеншиной (1833—1873), урожд. Арсеньевой, родственнице поэта А. Фета, фигня)
- «Британский леопард…» (20 января 1873, они недовольны, что Россия залезла в Азию)
- «Конечно, вредно пользам государства…» (январь 1873, о том же)
- «Во дни напастей и беды…» (январь 1873, о том же)
- «Все отнял у меня казнящий Бог…» (февраль 1873, воспоминания о любимой)
- Итальянская весна (февраль 1873, да весна)
- «Мы солнцу Юга уступаем Вас…» (март 1873, Обращено к императрице Марии Александровне)
- «Вот свежие тебе цветы…» (19 марта 1873, Обращено к Дарье Фёдоровне Тютчевой, второй дочери поэта от первого брака)
- 17-ое апреля 1818 (Посвящено 55-летию со дня рождения императора Александра II, фигня)
- Императору Александру II (то же)
- Бессонница (Ночной момент «Ночной порой в пустыне городской…»)(апрель 1873, ночной кошмар)
- «Бывают роковые дни…» (1873, Обращено к Александру Васильевичу Никитенко, академику, профессору русской словесности, бывшему цензору Петербургского цензурного комитета, видимо, март, ко дню его рождения))
- «Хоть родом он был не славянин…» (5 мая 1873, Посвящено годовщине смерти Александра Фёдоровича Гильфердинга, получается, что это последнее стихотворение – 15 июля он умер, а до этого полгода лежал после инсульта с параличом левой половиной тела)
До самого конца Тютчев интересовался политической ситуацией в Европе. 4 декабря 1872 года поэт утратил свободу движения левой рукой и ощутил резкое ухудшение зрения; его начали одолевать мучительные головные боли. Утром 1 января 1873 года, невзирая на предостережение окружающих, поэт пошёл на прогулку, намереваясь посетить знакомых. На улице с ним случился удар, парализовавший всю левую половину тела. 15 (27) июля 1873 года Федор Тютчев скончался в Царском Селе, на 70-м году жизни. 18 июля 1873 года гроб с телом поэта был перевезён из Царского Села в Петербург и похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря.
И вот, когда родственники Тютчева вскрыли его завещание, то оказалось, что он распорядился выплачивать его пенсию (тайного советника) некоей Гортензии Лапп. Совершенно очевидно, что ничего, кроме этого распоряжения в завещании быть не могло.
Тем не менее, в многочисленных источниках приводится информация, что Тютчев вывез эту Гортензию в 1847 году из Германии. И у них, якобы, было два сына: Николай Лапп-Михайлов, который, якобы, был полковым врачом и погиб в 1877 году в бою под Шипкой, и Дмитрий Лапп, погибший, якобы, через несколько месяцев после смерти брата и похороненный в Одессе. При этом в книге Семена Экштута «ТЮТЧЕВ: ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК И КАМЕРГЕР» (из серии «Жизнь замечательных людей») дается ссылка на работу Чулкова Г. И. «Последняя любовь Тютчева (Елена Александровна Денисьева)». М.: Изд-во Сабашниковых, 1928. С. 30-34. Поиск в Интернете дает по этой работе только небольшую информацию о Денисьевой (действительно, несколько страниц из 134-страничной книжки). А первой фразой там утверждается следующее: «Из длинного списка имён, желанных сердцу поэта, нам известны только имена - Амалии, Эмилии, Эрнестины, Жозефины и Елены. Четыре иностранных имени и только одно русское!» То есть здесь даже не Гортензия, а какая-то «Жозефина». И все!
Скорее всего, Семен Анатольевич читал всю книжку Чулкова (в ней 134 страницы), и там есть эта дополнительная информация о вывозе Гортензии в Россию и рождении двух сыновей от Тютчева и их дальнейшей судьбе.
Однако, в «Фундаментальной электронной библиотеке» есть такой материал [Хронологическая часть]: 1844—1860 // Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. — М.: «Индрик»; Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева, 1999—2012. Кн. 2: 1844—1860. — 2003. — С. 7—379. В части, относящейся к периоду пребывания Тютчева в Европе в 1847 году, ничего нет о том, что он кого-то вывез в Россию из Германии. Он несколько месяцев ездил по Европе с дочерью Анной, встречался с Эрнестиной и множеством известных людей, писал письма жене. И нигде не видно никаких «просветов» для такой операции.
Больше того, вся последующая жизнь Тютчева не оставляет никаких «окон» для интимных отношений с этой мифической Гортензией. Даже если он как-то ухитрился в 1847 году «сделать» одного, то когда же он сподобился «сделать» второго?
Я склонен считать, что это сыновья не Тютчева, а какого-то Михайлова, которому Тютчев симпатизировал или был чем-то обязан.
Может быть, Семен Анатольевич видел хотя бы оригинал или копию этого завещания и знает, откуда все эти истории о сыновьях? Может быть, кто-нибудь кому-нибудь в конце 19 или начале 20 века набормотал эту байку на ухо, а тот распространил эту сплетню?
Я написал два письма. Одно в Брянскую областную научную универсальную библиотеку им. Ф.И. Тютчева, где сотрудничает Геннадий Васильевич Чагин, в работах которого приводится эта история. Второе - в Институт мировой истории, где работает Экштут. Просил их разъяснить эту историю.
В ожидании ответов расскажу о музее Овстуга (по материалам театрализованной видео-экскурсии).
С 1961 года стараниями Владимира Даниловича Гаморина в Овстуге проводятся поэтические праздники, посвященные Федору Ивановичу Тютчеву.
Ребенком он был очень добросердечен, кроткого и ласкового нрава, лишенного всяких грубых наклонностей. Все проявления детской натуры были скрашены какой-то изящной духовностью.
В доме хранились патриархальные, веками устоявшиеся уклады жизни. Родители были приветливы, хлебосольны, в доме всегда было уютно, многолюдно и шумно. Встречали родственников и соседей. Церковь пресвятой Богородицы. Любили музыку. Конечно, первое место принадлежало вокалу, домашнему музицированию. Музыка звучала здесь всегда. Находясь в Мюнхене Тютчев слушал музык Россини, Шуберта, Шумана. И конечно, его стихи привлекали многих русских самобытных композиторов. И самые известные романсы были написаны Чайковским, Рахманиновым, Алябьевым и Глинкой. (Однако, самый известный «Я встретил Вас» написал Леонид Малашкин).
И конечно, эта музыка звучит и в стенах тютчевского дома. Романсы «Как над горячею золой» (1830, не Чайковский, а кто-то еще, возможно, в сопровождении автора), «чему бы жизнь нас не учила» (стихи 1870, тоже неизвестный романс, авторский).
Детские впечатления сохранили власть над душой поэта на всю жизнь. По словам биографа Феденька Тютчев был баловном бабушки, матери и всех окружающих. Из окон дома открывались виды на окружающие холмы березовую рощу, убегающую вдаль речку Овтуженку. И эта окружающая природа прошла через все его творчество.
В 19 лет Тютчев отправляется в Германию , в Мюнхен. Окружение его там молодежное, это Шеллинг и Гейне. Здесь же он повстречал свою первую настоящую любовь – Амалия. Он ей посвятил через некоторое время стихи «Я помню время золотое». Но соединиться им было не суждено – она вышла замуж за другого русского дипломата Крюденера и отправилась в Россию. Они неоднократно встречались. Последняя встреча состоялась через 50 лет. После ее отъезда он напишет «Я встретил Вас». Это написано человеком, которому было 66 лет.
Но Тютчев искал идеал женской красоты и нашел его в лице Элеоноры. Она стала его женой, у них родились три девочки: Аня, Даша и Катя. Однако, катастрофа на корабле «Николай 1» в 1838 году и последующая болезнь уносит жизнь Элеоноры. Федор Иванович в сердце своем хранит всю свою жизнь память о ней и через 10 лет напишет «еще томлюсь тоской желаний».
По возвращении из Европы Овстуг стал любимым местом членов семьи поэта. Много сил вкладывала вторая жена Эрнестина в благоустройство дома, в хозяйство, в жизнь крестьян. Сам же поэт бывал в Овстуге не часто, приезжая сюда ненадолго летом, осенью. Но однажды он провел здесь целый месяц зимой. Именно в тот приезд появилось хрестоматийное стихотворение «Чародейкою зимою».
Кабинет был памятным местом в доме. Именно здесь прошли последние часы жизни отца поэта. И Федор Иванович вспоминал обстановку этой комнаты, диван угловой, на котором прошли последние минуты жизни отца. Упоминал он и фамильные портреты.
Разговор дочерей: «Ты знаешь, Мари, а я окончательно привыкла к своей новой Родине после длительного пребывания в деревне отца. Я страстно полюбила русскую природу. Эти широкие горизонты, обширные степи, девственные леса нашего Брянского уезда создали поэтическую атмосферу для размечтания. Впрочем лучше об этом сказать строками, которые папа написал в Овстуге. «В небе тают облака». – «А я больше всех остальных люблю наш Овтуг. Знаешь, Анна, я люблю здесь встречать праздник ангела престольного, обедни в нашей церкви, потом подарки, поздравления. Последний раз отец подарил новое издание Ивана Сергеевича Тургенева. А потом семейные встречи в гостиной, музыка, чай, песни. И конечно же, чтение. А когда читает папа, его звонкий голос буквально завораживает всех. «Тихой ночью, поздним летом». – «А я стала часто задумываться над тем, насколько наши родители привязаны к этому месту. Почему? Может быть, дело в том, что здесь наш папа познал настоящую красоту. «Эти бедные селенья». – «Да, Анна, именно так.»
Федор Иванович Тютчев – уникальное явление в русской культуре. Он воплотил в своем творчестве все лучшие ее достижения. Его поэзии доступны оттенки любви, душа и язык природы, тайный смысл бытия, проникновение в глубины истории. Поэзию Тютчева оценили высоко современники поэта: Фет, Пушкин, Достоевский, Некрасов. Лев Николаевич Толстой сказал: «Без Тютчева нельзя жить», Иван Сергеевич Тургенев отметил, что Тютчев дал речи, которой нельзя умереть». Размышляя о судьбе России, ее месте в мире, мы сегодня не можем обойтись без Тютчева, без его пророческого взгляда на исторические события. Его поэзия не утратила свежести и глубины, а политические статьи актуальны и по сей день. Тютчев отразил то, что волнует и будет волновать человечество, пока оно существует. Поэзия Тютчева – составная часть европейской культуры. Создается поэтический образ русских селений, жизни народа, родной земли, благославляемой Царем небесным. «Умом Россию не понять».
Вот так. И никакой Гортензии, и даже Денисьевой.
А вот то, что мы записали на камеру при посещении Овстуга (нашлась запись). Такое впечатление, что в видео-экскурсии, о которой рассказано выше, был тот же экскурсовод, но моложе на 15 лет:
«Итак, мы в детском зале. Именно на таком диванчике. Есть изображение ребенка и его старшего брата, старого дома, портреты родителей.
О прародителях рода. Об отце и матери. О воспитателе Раиче. Лермонтов был также воспитанником Раича. Он хорошо знал Пушкина.
О московском периоде жизни, обучении в университете. О покупке дома в Армянском переулке. Сейчас в левом крыле размещается экспозиция, посвященная Тютчеву. В 2003 году там открыт памятник поэту. В 18 лет он с блеском оканчивает университет и на радостях дарит Раичу рояль. Здесь копия этого рояля. Его в 1986 году нам его передает безвозмездно правнук Раича.
Портрет Александра Ивановича Остерман-Толстого. Генерал Кутузовской армии, отличился в войне 1821 года. Используя свои связи, в том числе, по родственной линии этот Александр устраивает Тютчева в Министерство иностранных дел. А в 22 году Тютчев отправляется в Германию. Еще в этой комнате портреты литераторов того времени: Карамзин, Пушкин.
В следующей комнате. О пребывании и службе в Баварии, в Мюнхене. Здесь он прослужил около 20 лет и еще в итальянском Турине.
В Мюнхене он слушает лекции Шеллинга. Здесь же он встречает свою первую настоящую любовь –Амалию. Ей 14 лет, ему 19. Об их знакомстве, прогулках. «Я помню время золотое». Потом за ней ухаживали Пушкин, Николай 1. Маленький портрет молодой Амалии и большой – в 57 лет. (А сейчас там висит большой портрет молодой Амалии). Родители были против. Они выдают ее за богатого русского дипломата Крюденера.
Но Тютчев недолго горевал и скоро женился на Элеоноре. (Ни слова о скандале). Тоже маленький портрет. Маленький портретик дочерей от Элеоноры.
Портрет Генриха Гейне, они встречались, он переводил его стихи. В том числе, о сосне на севере диком. Тютчев также переводил Гете, Шиллера, Байрона.
Еще портрет Тютчева периода трагических событий 38 года. Он поехал в Турин, а Элеонора в Питере знакомится с родней Тютчева, плывет в на теплоходе и т.д. О смерти Элеоноры. (Ни слова о связи с Эрнестиной и скандале).
Портрет Эрнестины и женитьба. «Я поручаю Вам мою жену». Это была третья любовь в Германии, но он не был ловеласом. У него было большое сердце, в котором умещалась любовь ко всем его женщинам. Например, через 50 лет после встречи с Амалией он пишет «Я встретил Вас». И Элеонору он вспоминал через 10 лет: «Еще томлюсь тоской желаний». И через 20 лет: «Так мило-благодатна».
Часть зала, относящаяся к Пушкину. Иван Сергеевич Гагарин заставил Тютчева переслать Пушкину несколько десятков стихов, и тот напечатал их в «Современнике» в 36 году. Подписано «Стихотворения, присланные из Германии», подпись «ФТ». Тютчев не любит славы.
Следующая комната. Рабочий кабинет, воссоздан практически доподлинно. Очень мало подлинных вещей у них. Стол подлинный тютчевский. Часы Эрнестины. Портреты 18 века деда и бабушки. История о Салтычихе. Портрет отца (более поздний) и матери. И изображение могилы. Он единственный из Тютчевых, кто похоронен в Овстуге. Портреты дяди (тоже писал стихи) тетя Анастасия и ее муж. Еще тетя Надежда (Шереметьева). Теща двух декабристов. Старший брат Николай военный, служил в Генштабе, после восстания декабристов был уволен. Потом его восстановили. Уволился в чине полковника, был холост. Когда умер отец, то он получил в наследство поместь и несколько лет здесь проживал.
Следующая комната. Зеленая гостиная. Портрет Эрнестины. Сестра Дарья, замужем за Сушковым, губернатором Минска. Еще тетка Евдокия, постриглась в монахини. Дочь Катя, в которую был влюблен Лев Николаевич Толстой. Он об этом писал в дневнике, но там же писал, как прекрасна Трубецкая и еще. Когда Катя об этом узнала, то она ему отказала. Писала произведения для детей. Некоторые переводились на английский язык. Еще дочь Мария. Портрет в детстве. Всю свою короткую жизнь прожила в Овстуге. (Что-то не так. Она прожила 33 года, была замужем за Бирилевым, военным, раненым в голову.)
Еще портрет Яков Петрович Полонский. «Мой костер в тумане светит». Его рисунки. Он гостил в усадьбе. 25.10
Следующая комната. Здесь проходили встречи, балы, но немногочисленные и редкие. Это провинция, не столицы. Близкие соседи-помещики. Много родственников проживало в Москве, и долго было ехать. В 1868 году открылась железная дорога Рига - Орел. Его сына Дмитрия жена Ольга была племянницей министра путей сообщения. Зал посвящен петербургской жизни поэта. Первые годы жизни Тютчев забросил стих, и только его друзья Некрасов и Тургенев подталкивают его к тому, чтобы издать сборник стихотворений. Подлинная книжка 1854 года издания. В то время он был сильно огорчен ходом русско-турецкой войны в Крыму. Главным виновником поражений Тютчев считает императора Николая 1. «Не Богу ты служил». Были неприязненные отношения с министром иностранных дел Нессельроде. Но после коронации Александра 2 пришел Горчаков, с которым были прекрасные отношения. Горчаков был 26 лет министром. Тютчев посвящает ему стихи. Его награждают за это время 3 орденами.
Портрет дочери Анны Федоровны. Вот ее воспоминания. Она была фрейлиной, воспитательнице детей Николая 1 и Александра 2. Муж ее Иван Сергеевич Аксаков, известный писатель. Брат его в 1858 году издает вторую книжку стихов Тютчева. Самым важным для нас является изданная в 1874 году биография поэта. Это первая полновесная биография.
Уголок посвящен друзьям Тютчева. Фет, Тургенев. Толстой сначала сказал, что не может быть русским национальным поэтом человек, который прожил за границей четверть века. Но прочитав стихи, был восхищен. Делает пометки «глубина», «красота», «чувство». «Без Тютчева нельзя жить».
А это последняя любовь поэта Елена Александровна Денисьева. «Я очи знал». (Странно, это написано в 1852 году, а говорят, что Денисьевой?) Она страдала, потеряла работу, отец от нее отрекся. Это все тяжело на ней сказывается и в те же 38 лет, что и первая жена Элеонора, она умирает. Тютчев глубоко переживает. «Как еще человек может жить, когда ему оторвали голову и вырвали сердце?»
Чтобы поправить здоровье ему предлагают поехать в Ниццу. «О, этот юг, о, эта Ницца». Но его подстерегаю еще два удара: 2 мая 1865 года в один день умирают два ребенка. Только один сын Федор прожил жизнь. Как незаконнорожденный он был причислен не к дворянскому, а к мещанскому сословию. Но он был талантливым и с детских лет добивался добиться дворянских привилегий и добился. Он стал офицером, пограничником, участником русско-японской и первой мировой войн. Награжден тремя орденами и скончался в госпитале 1916 году. Незадолго до кончины ему присваивается звание полковник, что автоматически причисляет его к дворянскому роду. Был женат, две дочери. Только один сын Иван дал продолжение рода Тютчевых. Он женился на Ольге Путята. За 8 лет с 64 по 72 годы Тютчев потерял 8 близких ему людей.
Это окончательный удар по его здоровью и 1 января 1873 года у него парализует левую сторону и 15 июля он умер в Царском Селе.
Наверху комната Марии, ее муж Бирилев. О Марии, о Бирилеве. Она прожила всего 32 года и от болезни умерла. Скатерть, вышитая руками Марии Федоровны.
Еще комната. Эрнестины. Портрет ее брата. И портрет Эрнестины в пожилом возрасте. Тепло относилась к падчерицам. Они называли ее мамой. Владела в совершенстве многими языками. Он был в Питере, а она в деревне, в захолустье, вдали от цивилизации. Она прекрасно знала о его связи с Денисьевой, но ни разу не заводила разговор при встрече об этом. И он мучился от этого. «Все отнял у меня казнящий Бог».
После его смерти она покидает Овстуг, уезжает к сыну в Мураново. Там она прожила 21 год.
Зал про Овстуг. После отъезда Эрнестины усадьба пришла в упадок. Вскоре сюда приехал сын Иван и вывез все отсюда, мебель посуду, и в Мураново аккуратно уложил. Дом сдает в аренду. Картина, как дом выглядел в 1912 году. А в 1914 крестьяне местного села обратились с прошением к внуку Николаю разобрать дом на кирпичи. Получают это разрешение. К счастью этот кирпич сохранился.
А этот дом восстановлен в 80-е годы. Приехали специалисты, откопали фундамент. В 1981 году заложили первый кирпич в фундамент нового дома. И в 86 году построили и открылись.
Последняя экспозиция посвящена потомкам поэта. На одной фотографии изображены все внуки».
Все. И тоже никакой Гортензии. Но я еще жду ответов на письма.
Экштут быстро ответил: «Вся информация о внебрачных детях Федора Ивановича Тютчева, которая была в моем распоряжении, приведена в моей книге (со ссылкой на источники). После написания книги прошло 18 лет, но за это время не было выявлено никаких новых документов и фактов, которые позволили бы мне с исчерпывающей полнотой ответить на Ваши вопросы. Завещанием Тютчева я не располагаю.»
Это, конечно, не ответ. Поэтому я написал ему еще: «Повторяю, что я написал в своем письме: «В вашей книге дается ссылка на работу Чулкова Г. И. «Последняя любовь Тютчева (Елена Александровна Денисьева)». М.: Изд-во Сабашниковых, 1928. С. 30-34. Поиск в Интернете дает по этой работе только небольшую информацию о Денисьевой. А первой фразой там утверждается следующее: «Из длинного списка имён, желанных сердцу поэта, нам известны только имена - Амалии, Эмилии, Эрнестины, Жозефины и Елены. Четыре иностранных имени и только одно русское!» То есть здесь даже не Гортензия, а какая-то «Жозефина». И все!"
Если бы в Вашем распоряжении была только эта информация, то Вы не написали бы о Гортензии Лапп и ее сыновьях. Значит, либо Вы читали ВСЮ КНИГУ Чулкова, либо Вы просто пересказали предыдущие БАЙКИ из других источников. Конечно, если Вас не волнует судьба того, что Вы когда-то написали, опубликовали и получили за это деньги, то с Вами говорить не о чем. Или Вы уже не «Доктор философских наук. Ведущий научный сотрудник, руководитель Центра истории искусств и культуры Института всеобщей истории РАН. Заместитель шеф-редактора журнала «Родина». Ответственный редактор ряда энциклопедических изданий» (это из Википедии)? А может, память уже подводит? Принимайте Танакан. Я старше Вас на 8 лет, но пока не пользуюсь.»
Конечно, это резко и грубо. Но чувствуется, что из него ничего не выудишь.
Жду еще ответа из Брянской библиотеки и Чагина. Кроме того, может быть, что-то найдет Маша Золотова – родственница, сотрудник Ленинской библиотеки.
Маша нашла эту книгу и прислала мне фото страниц 30-34 из книги Чулкова, на которые, как раз, ссылается Экштут. Вот что там написано (с моими комментариями):
Из книги Чулкова:
«Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была,
Ты, ты, мое земное провиденье.
Расшифровать до конца это стихотворе¬ние могла воистину одна только Эрнестина Федоровна Тютчева (А что здесь расшифровывать? Это апрель 1851 года. Он пишет жене и кается в своей любви к Денисьевой, а не к какой-то Гортензии). Тайну этого стихо¬творения она унесла в могилу, но отчасти мы угадываем теперь эту тайну. Мы знаем те¬перь о любви Тютчева к иной женщине, что, по-видимому, и было тем событием, ко-торое сделало отношения Тютчева к его жене противоречивыми и мучительными. Но прежде, чем говорить об этом событии обра¬тимся к одному загадочному случаю из жизни поэта.
Настоящий очерк был уже напечатан в „Тютчевском Сборнике", когда А. Е. Гру¬зинский любезно ознакомил нас с весьма интересным документом, извлеченным из архива Л. Н. Толстого. Из этого документа видно, что в 40-х годах у Тютчева был еще один роман, до сих пор нам неизвестный. Оказывается, Л. Н. Толстой получил од¬нажды письмо от некоей госпожи Гортензии Лапп (Lарр, nee Ногtеnsе Jоseрhine Romes de Strasbourg). Это французское письмо точно датировано: Вена. 17 октября 1900.
(Эта Лапп при «знакомстве» с Тютчевым должна была быть уже в некотором смысле самостоятельной женщиной. Иначе он не мог бы ее «вывезти» из Германии. То есть ей было в районе 20 лет. Получается, что в 1900 году ей было больше 70. И она вдруг вспомнила, что 53 года назад «Тютчев ее вывез из Германии»?)
По-видимому, г-жа Лапп была душевно-боль¬ною (это уже из книга Чулкова), по крайней мере, в те дни, когда ей пришло в голову написать письмо великому писателю. (70 лет, да еще не в своем уме!) Вся вторая половина письма на¬полнена бредом о том, что вдова поэта, Э. Ф. Тютчева, которая, как известно, скон¬чалась 17 апреля 1894 года, т. е. за шесть лет до написания цитируемого письма, пре¬следует будто бы г-жу Лапп, как свою со¬перницу. Гортензия Лапп жалуется Л. Н. Толстому на ее козни. „Она—Э. Ф. Тют¬чева—имеет значительное число агентов во всех странах — и между ними есть такие негодяи, которые не стоят и веревки..." „То, что г-жа Тютчева заставляет НАС испы¬тывать, ужасно. Можно было бы написать целые томы и томы о тех жестокостях, которым нет имени и которым она НАС подвергает. Она бросает громадные суммы на подкупы, она подкупает людей и возбуждает население против НАС“...
(Кроме того, обращает на себя внимание это «нас». Кого это нас? Сыновья уже погибли двадцать лет назад.)
Несмотря на явную манию преследования, которою страдала несчастная г-жа Лапп, в письме есть ука¬зание на действительный факт из жизни Тютчева. Этот несомненный факт то, что в течение двадцати лет г-жа Лапп получала пенсию, назначенную после смерти Тютчева его вдове (Это порядка полутора тысяч в год, при том, что заработок высокопрофессионального рабочего в начале XX века составлял в отдельных отраслях промышленности всего несколько десятков рублей в месяц.). Эрнестина Федоровна Тютчева, материально обеспеченная, уступила свою пенсию этой женщине и ее детям. Пенсия прекратилась со смертью Эрнестины Федоровны. То, что пенсия действительно вы-плачивалась, видно, например, из неиздан¬ного письма Дарьи Федоровны Тютчевой, к ее сестре Екатерине Федоровне, из Цар¬ского Села от 10 августа 1873 года, т. е. когда еще не прошло и месяца со дня смерти поэта. В этом письме подтверждается не только факт назначения пенсии г-же Лапп, но и то, что Анна Федоровна Аксакова, дочь поэта, очень озабочена судьбой детей этой иностранки. В архиве Л. Н. Толстого при письме г-жи Лапп приложены копии двух писем товарищей покойного сына г-жи Лапп, русского офицера Николая Лапп-Михайлова, павшего в бою под Шипкою в 1887 году. Если верить пояснениям г-жи Лапп, которые она присоединяет к этим док¬ументам, второй ее сын, Дмитрий Лапп, бывший полковым врачом, умер спустя не¬сколько месяцев после брата и погребен в Одессе.
Очевидно, что пенсия, завещанная семье г-жи Лапп и признанная семьей Тютче¬вых, не могла быть назначена случайно. К сожалению, душевая болезнь г-жи Лапп не позволяет нам с полным доверием от-нестись к ее письму. Несомненно, только одно: у Ф. И. Тютчева была с этою жен¬щиною любовная связь. „В 1847 году, пи¬шет она, я познакомилась в Германии с Ф. И. Тютчевым. Как только он увидел меня, он почувствовал ко мне большую сим¬патию, просил меня ехать с ним в Петер¬бург. Я наотрез отказалась, нисколько не соблазняясь жизнью в столь суровом кли¬мате, как петербургский, я, такая зябкая и боящаяся холода. Однако, Тютчев не да¬вал мне ни минуты покоя, упрашивая меня, умоляя ехать с ним, давая мне самые со¬блазнительные обещания, говоря, что если я соглашусь ехать с ним, то мне не придется раскаяться в этом. Наконец, я уступила мольбам Тютчева и поехала с ним, и жила при нем в течение двадцати пяти лет до самой его смерти"... Последнее утверждение г-жи Лапп относительно того, что связь ее с Тютчевым продолжалась до самой его смерти, едва ли достоверно. В 1850 году Тютчев был уже всецело поглощен иною любовью и, вероятно, в это время поэт охладел к г-же Гортензии Лапп из Страс¬бурга.
(Не только это последнее, но и предыдущее утверждение о «вывозе из Германии» в 1847 году тоже сомнительно.)
Из хроники пребывания Тютчева в Германии в 1847 году:
<Июнь 30 — Июль 6/Июль 12—18>. Баден-Баден — Цюрих — Базель — Страсбург — Баден-Баден. 12 июля Тютчев выезжает из Бадена; 13 и 14 он проводит в Цюрихе, в семье русского посланника П. А. Крюденера; затем через Базель и Страсбург возвращается в Баден-Баден.
«Вот места, где я особенно остро думал о тебе <...> Во-первых, в Франкфурте, затем, три дня спустя, в Цюрихе <...> Потом, знаешь ли, где я много думал о тебе? В Базеле <...> Из Базеля я отправился в Страсбург <...> Однако Страсбург навеял на меня грусть <...> Я поспешил вернуться в Баден <...> В Цюрихе я пробыл два дня и провел их в семье Крюденеров, достойнейших и превосходнейших людей».
(Больше он в Страсбурге не был!)
«Сентябрь 6/18—13/25. Веймар — Дрезден — Лейпциг — Берлин — Штеттин.
6/18 сентября Тютчев и его дочь Анна покидают Веймар. В тот же день вечером они прибывают в Дрезден, где их встречает К. А. Петерсон.
7/19 сентября они проводят весь день в Дрездене; наносят визит И. Шрёдеру, посещают оперу. В Дрездене Тютчев отказывается от первоначального плана путешествия (через Варшаву) и решает ехать через Лейпциг, Берлин, Штеттин и далее — морским путем.
8/20 сентября Тютчевы выезжают из Дрездена и вечером прибывают в Лейпциг.
9/21 сентября они выезжают из Лейпцига и вечером прибывают в Берлин.
10/22 и 11/23 они проводят в Берлине.
12/24 сентября Тютчевы выезжают из Берлина и вечером прибывают в Штеттин.
13/25 сентября утром они отплывают в Петербург на пароходе «Владимир».
Как Тютчев мог «вывезти» Гортензию, если он плыл с дочерью?
А до этого мотался по Европе, встречался со многими известными людьми.
Если Гортензия и была «вывезена» в Россию, то кем-то другим. Возможно, это был некий Михайлов, который это сделал по просьбе Тютчева. А скорее всего, Тютчев был чем-то обязан этому Михайлову и оплатил переезд его и Гортензии. И эти двое детей, Николай и Дмитрий, были детьми Михайлова, а не Тютчева.
Еще вопрос: с чего это она на пороге смерти вздумала писать письмо Толстому и ему жаловаться на Эрнестину? Я думаю, что она рассказала кому-то (может быть, этот «Михайлов» был еще жив) о том, что Тютчев был к ней неравнодушен, и она получала двадцать один год его генеральскую пенсию. И этот человек сочинил это послание графу с просьбой пособить жертве любви знаменитого поэта, с которым, кстати, Лев Николаевич был знаком.
Это, на мой взгляд, и есть самая разумная версия этой истории.
Связался с Чагиным Геннадием Васильевичем. По телефону он ничего нового не сказал. Только о письме Лапп Толстому, которое ему показывала сотрудник музея Толстого в Москве, кажется, Людмила Викторовна. Конечно, можно было бы еще порыться в архиве музея Толстого и найти письма двух товарищей погибшего сына Лапп. Но, честно говоря, мне уже вся эта бодяга надоела. Экштут не ответил на последнее мое письмо, в котором я, прежде всего, извинился на некорректное обращение к нему в связи с его нежеланием пояснить ситуацию, а также изложил мою последнюю версию по результатам изучения книги Чулкова. Так что моя версия, изложенная выше, имеет право на существование.
Получил, наконец-то, ответ из Брянской библиотеки, где написано: «Я читала про эту страницу биографии Тютчева, но так и не пришла к какому-то выводу для себя. В то, что это дети Тютчева, мне не верится. Он ведь не отказывался ни от кого из своих детей. История странная, похожая на выдумку больной женщины. Надеюсь, в Овстуге Вам помогут.» С уважением, Ольга Горелая, заведующая отделом краеведческой литературы Брянской областной научной универсальной библиотеки им. Ф.И. Тютчева.
Нашлось маленькое видео о краеведческом музее Овстуга на территории усадьбы. Там есть фотографии и материалы о местных крестьянах, а также картины братьев Ткачевых. Они работали после войны 20 века. Запомнилась картина, где женщины-колхозницы перебирают картошку, а два художника их рисуют. Нет, чтобы помочь.
В конце экскурсии кто-то из сотрудников сказал, что, когда музей был восстановлен, то они обратились к руководству музея в Мураново с просьбой поделиться материалами, которые были вывезены сыном Тютчева Иваном после смерти отца. Но мурановцев, как говорится, «заела жаба». И поэтому в 2005 году сотрудники музея в Овтуге кое-как, усилиями, в том числе, их первого директора Владимира Даниловича Гамолина собрали экспозицию. А музей в Мураново горел в 2006 году. Правда, не очень сильно, и экспозиция почти не пострадала. В пожаре погибли редкий столик в стиле ампир (аналог есть только в Эрмитаже) и полотна Саврасова. По предварительным оценкам, значительный ущерб нанесен подлинникам Айвазовского. От влаги пострадала уникальная библиотека. Московские и подмосковные художественные и исторические фонды готовы принять и восстановить предметы мурановской коллекции. Но дом придется перестраивать почти заново: сгорели чердак и перекрытия, превратилась в угли деревянная прослойка стен (дом был построен так, что за кирпичной стеной стояла еще и деревянная), крыша раскурочена, а все, что не тронул огонь, залито водой. Все-таки, жадность была наказана.
После экскурсии по дому мы осмотрели парк, пруды с тремя лебедями, памятник поэту, могилу отца. И после этого мы поехали в Брянск.
Если Вас, неизвестный читатель, заинтересовало это произведение, то пишите atumanov46@mail.ru