Помню детство свое. Помню нашу пасеку в объятии речушки Киневешка, которая обтекала ее с трех сторон. Помню деда своего – с окладистой бородой, седого и худого, как лунь накануне Пасхи.
Помню, как весной мы с ним бережно снимали крыши с ульев, вынимали пчелиные рамы под недовольное ворчанье дымаря и дед, щуря глазки, вспаривал их своим не по годам зорким взглядом.
Помню, как в конце мая, а может, чуть позже дед говорил: «Смотри внучек. Вишь, как соты отливаются разным цветом на печатной рамке. Вот здесь проступает светло-желтый мед, собранный с акаций, а тут – с ивы».
Я, как ни старался, никаких цветовых оттенков не видел, но, чтобы не расстраивать деда, в знак согласия кивал головой.
Наступил июль. Он остался в моей памяти как месяц, густо настоянный на аромате подвяленных трав и первогонного меда.
Дед, вычерпывая деревянной лопаточкой со дна медогонки переработанный нектар и глядя, как он, янтарем переливаясь, стекает с отшлифованного языка деревяшки, говорил мне: «Смотри внучек, пошел мед с василька. Видишь, как отливается синевой». Но, как и поздней весной, я, как ни всматривался, никаких цветовых нюансов не замечал.
А потом дед умер. Исчезли и васильки. Я не знаю, почему так произошло, но они действительно исчезли. Их сейчас на полях не найти. Одуванчики? Да, их полно. Но это – не то, совсем не то: у них и цвет другой, и запах – другой, да к тому же они горьки на вкус.
Но…
Было это прошлым летом. Она сидела на летней веранде кафе. Сквозь открытые окна на нас наваливался уличный шум и щекотило запахом шаурмы – непонятно откуда.
Она полуобернулась ко мне, подняла глаза, и я с трудом проглотил комок в горле – передо мной сидела не женщина, а василек: с синими-синими глазами, с лепестками-волосами – черными и волнистыми. В синеве этих глаз можно было потонуть, а на губах-бабочках, как на плахе, сложить голову.
Вдруг показалось, что меня подхватил вихрь времени, закружил, закружил и забросил далеко назад, на десятки лет, когда я был юн и напичкан ожиданием чего-то неизведанного, сладко-манящего и в то же время горького. В меня, во все щели сознания, в память – в самое главное мое богатство – ворвался аромат того меда – меда василькового.
Я знаю: мы больше не встретимся. Да, не встретимся…Увы…Знаю: я не смогу вдыхать аромат твоих волос, парить в синеве твоих глаз и испить сладко-горький твой мед, но я рад, что ты есть на свете.