Рассказ о непрошедшем времени. История первая

               
               
                ...Как я люблю ушедшую жизнь,
               
                не взлетевшие самолеты мечты...
               
                В.Шкловский (из письма)

               
                ...и слезы постыдные прячу...
               
                Д.Самойлов. «Из детства»

                История первая (длинная). Семеновы - Сверчинские

 -  1  -
  Усталый предзакатный свет перечёркнут вялыми тенями. Поверхности громоздкого шкафа, массивные стенки холодильника, подлокотники кресел изможденно отсвечивают долгими годами своего существования. Видно, как  несвежа старая скатерть с хлебными крошками и ленивыми мухами на обеденном столе. Свет ненавязчиво утверждает незыблемость старой мебели, когда-то занявшей комнату. Даже присутствие живого человека здесь не обязательно: обстановка сама расскажет историю событий, жизней, ранее  населявших тесное пространство. Теперь здесь не происходит ничего. Только шепчутся химеры прошлого, уже не в силах его воскресить.
 
  У входа в комнату громоздится неуместный солидностью книжный шкаф. Как и прочая обстановка, еле видная в сумраке, он еще способен отдавать потускневшим блеском давно прошедшего времени. Благородство линий, прочность полированного ореха книжного вместилища подавляют простецкий стеллаж, возведенный  над ним до самого потолка бывшей барской квартиры.

  Внимательный взгляд на корешки книг, прогибающих  полки шкафа и стеллажа, может увидать историю людей, чьими заботами и интересом оказались они на своем месте. Русские книги еще девятнадцатого века изданий Суворина и Маркса, как и тома на иностранных языках, отмечены признаками частого пользования.  Вряд ли они относятся к пристрастиям нынешнего хозяина угрюмого жилища. Его интересы – на верхних полках, где паутина с потолка уцепилась за стеллаж. Основная масса обширного собрания, в большинстве своем, - свидетель, даже участник прошлой жизни. Владельцы книг не смогли удержаться  в новом бытие, устроенном победителями октябрьского переворота.
   
  Последним представителем, как-то связанным с навсегда ушедшими, была мать хозяина комнаты, Виктория Михайловна. Некоторые отмечали, что ее лицо удивительно напоминает леонардову мадонну Литта. Замечательное сходство с живописным образом многими чертами передалось Вике от бабки, Полины Владимировны. Общение со «старухой» плохо закрепилось в памяти четырехлетней девчушки, хотя какое-то время жили они вместе. Бабушка занималась с ней мало, главным образом – Анастасия. И мама. Вика смутно припоминала, как оказалось потом, последнюю их встречу: она увидала нарядно одетую бабушку, но не могла еще уразуметь детским умом, насколько идеальна картина ее утонченной красоты. Вместе с тем, нарождающимся внутренним чутьем она неосознанно угадывала необычайность, отличие, к примеру от мамы, облика этой старой женщины – а какой еще  может казаться бабушка сорока трех лет! Малышка молча смотрела на красавицу.
 
  - Господи, это - твое дитя? – обращаясь к дочери, произносила Полина Владимировна, пораженная открывающимися в детском лице чертами собственного подобия.
 
  -  2  -
  Спустя месяц после их встречи, летом 1923г., бабушка вместе с дедом, известным путейским инженером, были арестованы в Ялте. Они там снимали дачу, чтобы лечить больные дедовы легкие.  Местная власть, арестовав его, не посчиталась ни с заслугами, ни с его полной отрешенностью от политических пристрастий, что само по себе являлось очень подозрительным в свете «очистительных» традиций Крыма недавних лет. И вообще, что можно думать про человека дворянского происхождения, достигшего былых высоких чинов и званий в профессии, хотя бы они дались тяжкой выучкой в молодости, долгими годами нелегких трудов. На допросах дед изъяснялся с гепеушниками языком обычного интеллигентного человека, что навевало сомнения в его искренности и вообще - давало основания считать личностью неблагонадежной.   
За свою долгую жизнь подрядчика на стройках империи, позднее – институтского профессора, Николай Павлович умело и охотно общался с людьми разного чина и звания, вовсе не кичась своим, особенно в поздние годы, начальственным положением. В следователе он распознал едва скрываемую заносчивость обретенного всевластия. Еще в молодости его воротило от людей подобного типа. Теперь же он избрал защитой брезгливую отчужденность, давая себе отчет в явной слабости своего положения. Это раздражало следователя, однако не настолько, чтобы сразу применять к арестованному крайнюю меру.

Из большинства фактов, поставленных ему в вину, Николай Павлович понял, что у следователя могут быть сведения от человека, близко его знавшего. Сопоставив кое-что, понял от кого – единственно им мог оказаться бывший служащий его компании, некий К. Они столкнулись пару недель назад, что называется, едва не лоб в лоб. Николай Павлович прогуливался с супругой по набережной среди приезжих отдыхающих и просто бездельничающей местной публики, напоминавших слегка обветшалыми туалетами и манерами предвоенные и, отчасти, первые годы мировой войны. Навстречу, нагло улыбаясь, не сворачивая с пути, на них надвигался какой-то обносившийся тип, в котором Николай Павлович краем глаза признал К. Не дрогнув лицом, он обошел проходимца, как некоторое препятствие, и, не повернув головы, продолжил прогулку. На беспокойный вопрос Полины Владимировны отговорился ошибкой встреченного ими человека.

  В свое время, года за три до войны, Николай Павлович выиграл хороший подряд на ремонт путей и сооружение моста на старой железной дороге в одной южной губернии. Дело нескольких лет подходило уже к завершению, и за месяц до убийства в Сараево готовились к полному открытию движения поездов. В силу каких-то обстоятельств для расчета с бригадой отделочников на самом отдаленном участке в конторе выбрали К., служившего уже несколько лет и не замеченного ни в отличиях, ни в проступках. Ему вручили ведомости и порядочную сумму денег, предназначенных для расчета. А чтобы не случилось какого греха по дороге, если встретятся неожиданные посягатели, придали ему в сопровождение двоих, недавно принятых сторожами на склады компании, смирных, но дюжих мужиков. К несчастью, К. оказался тихим картежником, к тому же обремененным недавним карточным долгом. Он изрядно напоил в трактире своих сопроводителей, и, оставив их уснувшими у стола, расплатился и  исчез. Немедленно он отправился в общество друзей по пагубной страсти, где, употребив часть казенных денег в отдачу долга (святое дело!), оставшуюся сумму проиграл вчистую в течение того же вечера. После такого скандального завершения К. не оставалось ничего, как вообще исчезнуть из жизни городка, где он проживал в небольшом собственном домишке с супругой и тремя детьми. Некоторое время о случившемся не было известно, пока, спустя несколько дней, напуганные и осознавшие сопроводители К. не решились  заявиться в контору, где повинились начальству в содеянном. К. объявили в розыск, снарядили следствие. Вскоре его нашли непотребно пьяным на вокзале в сорока верстах от городка его проживания.
 
  Николай Павлович был поставлен в известность о событии, когда находился в длительной поездке с инспекцией нескольких строек, а в  то же время в Москве разворачивалась история, долженствовавшая  стать ему особо тревожной и неприятной. О ней сообщал некий доброхот в подметном письме: красавица супруга Николая Павловича была в его отсутствие несколько раз замечена в не очень солидной компании, крутившейся вокруг одного из великих князей, причем петербургский гость оказывал супруге весьма откровенные знаки внимания, ею, как говорилось в письме, не отвергаемые. Воспитанный десятилетиями неукоснительной приверженности исполнению дела, Николай Павлович, после глубокого раздумья по получении письма, более озаботился не столько московской историей и даже не фактом кражи, сколько предупреждением возмущения среди работников, оставшихся без заработанных денег. Немедленно прибыл на стройку, выслушал подробности о случившемся и, убедившись на месте в полном исполнении работ, распорядился немедленно выдать денежную задолженность из сумм, частью собственных, частью – им одолженных под личное обещание. Возмущение, готовое полыхнуть, оказалось умиротворенным.

 Происшествие расследовалось губернским прокурором, поскольку могло весьма чувствительно повлиять на общую неспокойную обстановку тех мест. Служитель Фемиды заверил Николая Павловича, что затраченные им суммы будут возмещены за счет арестованного имущества преступника. Узнав о личности растратчика, состоянии и службе, Николай Павлович отправился в скромное жилище его семьи. Глядя на  полумертвую от горя супругу, ревущих в голос детей, он вспомнил о незабываемом горестном состоянии из собственной жизни. Он заявил прокурору, что от имени компании и своего лично отказывается от претензий к семье преступника с просьбой дать им возможность остаться в своем жилище. После этого, без лишней огласки, отправил к ним посыльного с конвертом денег в некоторую поддержку.
К. после поимки судили и по приговору   отправили на долгие годы в уральскую тюрьму. И вот теперь, спустя девять лет после того происшествия, судьба уготовила ему встречу на ялтинской набережной. Разумеется, Николай Павлович не ожидал никаких значимых последствий случайной встречи, постаравшись почти сразу забыть о ней. Единственное обстоятельство, что нелепым образом высвечивало прошлое, была та одновременная неприятная история о якобы связи Полины Владимировны с высоким петербургским гостем. Несмотря на то, что супруг твердо приказал себе тогда не воскрешать прошедшее в памяти, видя и понимая раскаяние, растерянность любимой  супруги, временами в душе его вспыхивал проблеск воспоминания о постыдном.

  -  3  -
  Кабинет московской квартиры, любимое место хозяина, единственно им самим обжитое и обставленное по своему вкусу, не отличался ни роскошью, ни аскезой, но отражал суть его натуры. Кроме обыкновенного, но обширного письменного стола возле большого венецианского окна, у противоположной стены помещался небольшой диван для отдыха, несколько стульев с высокими прямыми спинками, не располагавшими к длительному сидению, - видимо хозяин не жаловал посетителей кабинета долгими беседами. Единственным дозволенным предметом роскоши являлся упомянутый выше книжный шкаф резного орехового дерева, выбивавшийся своей наружностью между скромной прочей мебелью, как пышный господин среди дворни. С ним, вдоль единственной свободной стены кабинета, с обеих сторон соседствовали шкафы видом попроще, полные книгами, папками с бумагами, собраниями художественных альбомов и, слабостью Николая Павловича, -  фотографическими коллекциями, нечастыми в те времена в домах среднего достатка. Остальные стены кабинета смотрели темными рамами унаследованных портретов военных в нарядных гвардейских мундирах, меж ними - единственное женское изображение, отдаленно напоминавшее лицо супруги хозяина. В придачу к портретам нескладно группировались по две-три старинные гравюры с видами обеих столиц. По какой причине искусный женский портрет оказался поставленным в ряд с посредственными мужскими воспроизведениями, сказать теперь уже невозможно.
 
  Судя по всему, гвардейцы представляли заслуженных предков Николая Павловича. Первые из них - родом Сверчинские, из обедневшей шляхты, пришли в русскую военную службу, где старанием, доблестью и иными заслугами удостоились зачисления в гвардию. Заметной их военная карьера стала никак не позднее времен матушки государыни Екатерины Алексеевны. Императрица по восшествии на престол щедро отметила тех, кто споспешествовал решительным участием ее рискованному, но блистательному успеху. В их числе - присвоением офицерского чина и прозвания Семенов, добавком к наследной фамилии, в честь действий Семеновского полка, - бывшему  унтер-офицеру Сверчинскому. С тех пор пошли гвардейцы Семеновы-Сверчинские, кроме скромных титулов, военной удали и истовой преданности престолу, не обремененные ни солидным состоянием, ни значительным умом. По жизни их заслуг хватало на подвиги не только в службе, но и на ниве покорения женских сердец, столь  падких на значимые признаки гвардейского блеска.
 
  Изустно передаваемая история семейства свидетельствовала, что предки Николая Павловича по мужской линии, благодаря указанным достоинствам, умудрялись попутно присовокуплять к ним состояния и красоту избранниц. Родительницы производили в браке потомство исключительно мужского пола с крайне редкими отступлениями. Таков же был и покойный батюшка, Павел Николаич, изменивший своей судьбой наследственную традицию. Без памяти влюбившись в младшую дочь тверского купца, владевшего порядочным состоянием, принужден был оставить гвардию. Не желая продолжить воинскую службу, вышел в отставку штабс-капитаном, пребывая к тому времени в долгах, как в шелках. С тех пор поселился Павел Николаич помещиком в имении, доставшемся супруге в приданое, не имея таланта ни к хозяйству, ни к сельской жизни вообще. Былая закваска и привычки пагубным образом развились в отставном барине, пристрастившемся со временем к пьянству. Ни увещевания и угрозы тестя, родни, ни мольбы и страдания жены, к тому времени, матери троих детей, ни постепенное разорение состояния супруги и прежде успешного, богатого имения  не могли остановить падения когда-то сильного и властного над собой человека. Ничто в его жизни после гвардии явно не указывало на некое событие, поворотившее Павла Николаича  так значительно и неизбежно к постепенной гибели. И самого, и его несчастного семейства. Главное, что успел он при жизни, - это выучить в тверской губернской гимназии старшего сына Николашу, проявившего изрядные способности и прилежание в овладении науками, с золотым окончанием курса, а также уговорить старшего брата, жившего в Петербурге, походатайствовать о поступлении племянника в университет. Младшие дети нашего пьяницы вместе с матушкой и им самим темной осенней ночью сгинули в пожаре родовой усадьбы. Причины трагедии никто из уездного начальства расследовать путем не удосужился. Намекали, якобы виновником происшествия стал сам хозяин, будучи в сильно хмельном состоянии. Однако подтверждений тому не сыскали.

  Ко времени семейного несчастья Николаша уже числился в студентах Института инженеров путей сообщения Императора Александра I.  По совету и протекции высокочиновного родственника в Петербурге, благодаря гимназическим успехам и особого интереса к математике и физике, юноша в виде исключения был допущен и успешно сдал вступительные экзамены.  Университет, против желания покойного брата, родственник не жаловал.

  Николай Павлович всю жизнь с большой неохотой вспоминал о нелегких студенческих годах, полных нужды, унижений, душевной тоски и ощущения сиротства. В самые тяжкие минуты воскресали перед ним навсегда ушедшие картины ласкового детства и юности в окружении маленьких, навсегда приникших к нему братьев, милой, нежной матушки и доброго, сильного отца. Отец в его видениях то нетерпеливо бодрил Николашину смирную лошадь в верховой езде, то объяснял о природе существующих предметов, поражал меткой стрельбой и азартным охотничеством, был примерным книгочеем и радушным хозяином, окруженным семьей и частыми гостями, и почти никогда – в воспоминаниях - не пьяный, не буйный, не грозивший необузданной хмельной силой, чреватой смести все, что ему перечило.  Память отторгала образ отца в приступах неудержимой жестокости и безрассудства, сменявшихся горячечным раскаянием к матушке и детям, тяжким осознанием глубины падения, в которое он неотвратимо вверг не только самое себя, но всю семью, их жизнь.

  Особо не любил память о ежегодных обязательных визитах, назначаемых благодетелем-родственником обычно после Пасхи и на Николу Зимнего. Надлежало прибыть в присутственное здание, где тот начальствовал, для представления свидетельства об успеваемости в учебе. Предварительно бумагу просматривал в приемной чиновник для поручений, уходивший с докладом в большой кабинет, затем туда допускался и Николаша. Дядюшка, одетый в темно-синий вицмундир со звездой на груди, располагался под большим, в рост, портретом императора Александра Александровича. На протяжении нескольких минут он скучным негромким голосом советовал о правильной жизни, при этом отмечая успешную его учебу, единственно бывшую условием скромного, но регулярного вспомоществования племяннику в память о покойном брате. В продолжение монолога на сухощавом лице говорившего не появлялось ни малейшей улыбки, ни чего-либо похожего на родственное чувствование. В заключение краткой нотации красноречивым взглядом Николаше указывалось на драгоценный конверт, лежавший с краю стола.  Он брал его и, прижимая к груди, багровый от смущения и унижения, благодарил его превосходительство дядюшку, после чего некоторое время неловко пятился (так требовал чиновник из приемной), уходя до следующего раза.
 
  И все-таки, вряд ли стоило нашему герою, достигшему с годами прочного положения и состояния, вовсе отвергать воспоминания о сиятельном родственнике. Хотя бы тот и исчез навсегда из его жизни, однако в протяжении студенческих лет единственный оказывал спасительную поддержку.

     Рассказчик:
     История человеческого существования являет нам массу примеров становления
     характера в зависимости от окружающих обстоятельств. Зачастую великое
     множество становится жертвой обстоятельств, способных если не погубить
     физически, то надломить внутренне. Наряду с этим, немалое число личностей
     воспитует в себе характер упрямый, способный вопреки пагубному, жестокому
     воздействию среды превратить их, со временем, в натуры сильные,  способные
     не только противостоять, но подчинять своему разумению, воле - и людские
     судьбы, и обстоятельства.

  В равной мере в отдельные периоды жизни наш герой становился и жертвой, и, в некоторой степени, властелином обстоятельств в окружавшей его жизненной обстановке. Зачастую  перед ним возникало видение его благодетеля в мундире, под императорским портретом, как символ достижения карьерного и, вероятно, житейского успеха. Казалось бы, какое необъятное расстояние составляло его нынешнее положение с представившейся картиной. Однако он был неотступен в напряженном учении, поисках всяких возможностей заработка дабы избежать печальных последствий полуголодного студенческого существования. И при всем этом никогда не забывал о благородстве своего происхождения, несправедливо поверженном в унижение. Частые раздумья привели Николашу к выстраданной мысли о единственной, главной цели жизненного спасения: сквозь темень в глазах и вздувшиеся жилы усилий -  отличиться, возвыситься. Любым способом. Хотя бы и ценой собственной жизни. Мог ли он представить, что спустя много десятков лет, будучи на достаточной высоте карьеры и благополучия, вся его жизнь получит беспощадную оценку одной обыкновенной пулей.               

  -  4  -
  В то лето частые дожди, необычайно редкие для этих мест, заливали стройку. Полоса железнодорожной насыпи, насколько хватал глаз, лежала затянувшейся до горизонта жирной линией в скучном однообразии тяжелой промокшей пашни; лишь где-то далеко с краю темнели забором небольшие пики леса, за ними - силуэты отдаленных гор. Более никакие приметные ориентиры не встречались взгляду.
Насыпь была далеко не готова и, судя по затянувшемуся ненастью, неизвестно когда могла быть доведена до своего окончательного вида. Широкие канавы по бокам, откуда брали грунт для насыпи, превратились дождями в две беспредельные реки.
Слегка оживляли одинокое пространство лишь сосредоточенные  близ строительства, типа небольшого временного поселка постройки для рабочих и начальства. Позади однообразных, почерневших от долгой влаги, длинных рабочих бараков с двухэтажными нарами, на некотором отшибе виднелось неотличимое внешне строение для господ инженеров. Внутри строение разделялось перегородками на господскую кухню, столовую и,  смежную с ней, протяженную служебную комнату со шкафами чертежей, несколькими полками небогатой библиотеки на дощатых стенах, украшенных разноцветными инженерными схемами. Обстановку дополняли несколько куцых рабочих столов с несуразно основательными самодельными табуретами. За рабочим помещением следовали комнаты скромного холостяцкого жилья для господина начальника участка – самого Николая Павловича, и его помощников, господ студентов старших курсов из Петербургского путейского института.
 
  Николай Павлович слегка притомился от месяца бесполезного мотания по многоверстовой замирающей стройке и, не ожидая окончания потопу, решил на несколько дней встряхнуться, привести себя в порядок и вообще - взглянуть на давно забытую обыкновенную суету городской жизни. Наказав помощникам устроить  круглосуточное рытье дополнительных канав, чтобы вода быстрее уходила из затопленных боковых резервов, Николай Павлович отбыл в  уездный город А. По пути надолго сделал остановку на сооружении единственного моста через распластанный овраг. Глубокая, изрезанная  попутными промоинами, ложбина оврага неуклонно и опасно полнилась грязно-коричневым потоком от нудных дождей. Это стало предметом новой тревоги начальника – а ну, как затопит котлованы фундаментов, -  приказал  нарастить и усилить их ограждение. Следом заложил большой крюк пути в дальние карьеры камня, дабы решительно поторопить заготовку материала. И, наконец, уже в сумерках Николай Павлович пустился напрямую к еще неблизкой конечной цели своей поездки. Накатанная лесная дорога пока отчетливо различалась между склонившихся к ней деревьев и кустарников. Под густой звон комаров, тряску и покачивание видавшей виды брички в его усталой голове лениво мешались мысли о прошлом и предстоящем.

  Он увидал себя молодым инженером на первой своей стройке - железной дороге в Поволжье. Одержимый желанием карьеры и достойного положения, он отправился в захолустный городишко Б., кстати, после окончания строительства разросшийся и весьма облагородившийся. Многому там научился, обрел неплохой опыт, а главное, вошел в курс отношений с подчиненными и начальством. Будучи осторожным по натуре, он не рисковал поначалу скорыми решениями и шагами, предпочитая  им, при возможности, неспешное обдумывание. По этой причине среди части сослуживцев прослыл за тугодума. Неожиданно, когда случилась авария на стройке соседнего участка и начались рассуждения об исправлении положения, Николай Павлович, оказавшись на месте, осознал пагубность промедления ранее других: уговорил растерявшихся соседей, забрал инициативу и, в считанные дни совместными с ними действиями и своими решениями помог избежать не только больших жертв, но значительных убытков в материальной и финансовой части. За самодеятельность поначалу заработал выговор от начальства, потом -  благоволение. И с тех пор изменил прежнее о себе мнение решительным образом. Личный его успех в этом случае, а также в окончании строительства, не остался незамеченным. Тем не менее, наш честолюбивый герой сверх того решил добиваться награды, причем не самым благовидным образом -  за счет одного из коллег, давно вызывавшего его ревность. Оказавшись как-то в обществе одного из важных членов правления железнодорожной компании, которому известны были успехи их обоих, решил воспользоваться и перебить дорогу сопернику. Понимая степень доверия к собственной персоне, намёком перевёл общий разговор на обсуждение достоинств последнего,  высказав тонкое и, тем не менее, нелицеприятное о нем мнение. При этом знал, что сам он к награждению не предполагался. Кандидатура коллеги после дополнительного обсуждения руководством была все-таки подвергнута сомнению и, в связи с  возникшими разногласиями, сочтено было целесообразным от награждения его отставить. Напротив, благодаря дополнительным усилиям, предпринятым Николаем Павловичем, и подключению влиятельных ходатаев открылась  возможность ему самому, впрочем, не без оснований, попасть в вожделенный список.

  Первая награда не стала единственной на протяжении его карьеры. И все же, некоторое время спустя после этой истории, Николай Павлович тайком и с краской стыда вспоминал о ней, сознавая бесчестие своего поступка. Жизнь простирала к нему объятья: вступив с годами на путь благосклонности начальства и признания, не без зависти сослуживцев, он приобрел незыблемое о себе мнение, как об умелом, опытном человеке, способном на деле и знаниями, и, зачастую, жестокостью решительных действий, достигнуть успеха. За многими своими достижениями он постепенно забыл о мерзости начала.

  -  5  -
  Еще с конца зимы Николай Павлович снимал в упомянутом уездном городе А. часть небольшого флигеля, принадлежавшего, среди прочих построек большого грязноватого двора, многодетной  штаб-офицерской вдове. Сухощавая женщина скромного роста, хозяйка вечно и бестолково хлопотала среди обширного хозяйства, постоянно озабоченная мыслями о судьбе четверых малолетних и гимназического возраста мальчиков. Николай Павлович не особенно обременял владелицу своим постоянным присутствием и просьбами, хотя платил за все время. Пребывая месяцами на строительстве, тем не менее, уговорился, что в нанятых им небольших комнатках даже в его отсутствие будут поддерживаться порядок, чистота и тепло.
После продолжительного мытья в ладной хозяйской баньке, с крутым паром и истомным кряхтением от хорошо распаренного березового веничка, постоялец с удовольствием вместо неаккуратной, клочковатой пегой бородки оставил небольшую эспаньолку – усы трогать не стал. Затем, расположившись в теплых комнатах, со вкусом напился несколькими стаканами крепко заваренного кирпичного чаю с хозяйским вареньем и свежим калачом - очень вдова уважала своего начальственного постояльца – и завалился спать в сухую чистую постель, столь приятную для всего тела, уморенного многонедельным существованием в плохо топленом, сыром бараке на стройке.
 
  Как положено, на другой день нанес визит уездному предводителю, графу С., господину гвардейской стати  с начальственным выражением на достаточно свежем для его возраста, благообразном лице. Предводитель завершал уже второй срок в нынешней должности и, по известным причинам, мысленно стремился к третьему. Уезд числился в губернии одним из обширных и по размерам, и по населению, и по важным землевладельцам. Дополнительно к тому – теперь путь Екатерининской железной дороги должен был пересечь его земли. Вследствие перечисленных обстоятельств, многолетнее главенство с изрядными успехами на важной территории придавало руководителю известный вес в глазах губернского начальства.
 
  В ходе обстоятельной и обоюдно благожелательной беседы Николай Павлович поставил местного начальника в известность о ходе и тяготах стройки, желанной и давно ожидаемой в этих местах, не преминул изложить просьбы о нуждах дела, на что, после некоторого раздумья,  получил заверения в возможности посильного их разрешения. В завершении беседы был приглашен графом на регулярные среды в его доме, а также на предстоящий в конце месяца бал в местном дворянском собрании. Насчет бала гость не обещал ввиду весьма вероятного отсутствия по делам стройки, однако на завтрашнюю среду с благодарностью приглашение принял, будучи немного знаком с порядками и радушием предводительского семейства. Там его принимали изредка, в дни нечастых приездов в город не только из желания поговорить и послушать образованного, солидного, недурной наружности столичного человека, но и осторожно предполагая в нем возможного жениха для повзрослевших дочерей семейства.
 
  Находясь в городе месяцем-двумя ранее, наш герой случился в гостях у мирового судьи, крутобокого мужчины с необычайно зычным голосом, человека недостаточно образованного, но по настоянию супруги тщившегося убедить окружающих в обратном. Николай Павлович присутствовал однажды у него на разборе  по мелкому делу своих рабочих, после чего в кабинете хозяина был угощен рюмкой настойки домашнего приготовления и в процессе дегустации приглашен на вечер представления домашнего спектакля. Взрослое дочернее потомство мирового где-то прослышало, что в просвещенных домах больших городов устраивают любительские спектакли. В ходу были тогда представления из переводных заграничных пьес,  а из русских – Островского, Потехина или годных для постановок рассказов писателя Чехова. Стали собирать по знакомым домам желающих участвовать, и, невзирая на ничтожные, в большинстве,  умения и таланты, принялись изредка представлять действа с отрывками из пьес специально для того приглашаемым гостям. При этом, обе дочери предводителя, старшая – Лиза и младшая – Полиночка, среди прочих энтузиастов принимали участие в разных ролях.
 
  Николай Павлович, поначалу рассеянно следил в тот вечер за спектаклем, представлявшим избранные сцены из какой-то пьесы Островского. Неожиданно его внимание привлекла изумительная внешность одной из актерок. Это заставило его смотреть за действием на сцене уже более пристально. После финала, слегка сумбурного от нетвердого знания текста некоторыми участниками, среди поздравительного шума он, движимый восторгом не столь от искусства, сколько от чуда покорившего его лица, подошел к раскрасневшейся от возбуждения и похвал красавице. В отличие от громогласных окружающих он тихо, но проникновенно проговорил несколько слов восхищения, уловленных ею в шуме славословий и не оставленных без внимания отличительным выражением глаз и лица. С той поры ему представлялось несколько случаев побывать в предводительском доме, снова увидать свою пассию, прочертившую ощутимый след в его душе с первого раза. Однако условий для продолжительной беседы с самой красавицей не сложилось. И все-таки за время своих посещений предводительского семейства он несколько раз улавливал на себе ее заинтересованные взгляды.

  На этот раз в ярко освещенном втором этаже особняка предводителя ко времени приезда Николая Павловича уже собралось общество местного чиновного  и делового люда, избирательно принимаемого в этом доме. Сам хозяин властвовал посреди смеси  партикулярного платья с вицмундирами - внимательно слушал ответы на разно поставленные им вопросы, попутно искрил шутками среди дам, ибо кто лучше может воздействовать на мужей, как ни очарованные начальством супруги, изредка цедил покровительственные сентенции в кружке молодежи. Обыкновенно граф не особо жаловал собственным присутствием организуемые им же самим собрания, передоверяя главенство супруге, справлявшейся с местными не хуже самого. Однако, будучи человеком неглубокого, но хитрого ума, предводитель рассуждал, что нынешний сбор из особых, поскольку срок его предводительству близится, а хочется нового: следом за желаемым третьим сроком мерцал новый чин, звезда на погоне, а там – кто знает...
  Среди негромкого говора гостей блестели взгляды, высокомерные и искательные, равнодушные и заинтересованные, шаловливые и целомудренные, плутоватые и добродушные, зеркально отражая характеры их обладателей. В общем числе слегка ему знакомых местных персон Николай Павлович приметил нескольких офицеров-артиллеристов из военных лагерей, расположившихся в этом году в трех верстах от города.  Старшие чином и годами офицеры предавались беседам, оживленным любопытством местной публики, или карточной игре по маленькой. Молодые военные большей частью занимали разговорами женскую половину присутствовавших - матрон и нежную уездную поросль, где заметно выделялись прелестные собой графские дочери. Среди тех, кто по разным поводам расположился вблизи, оказался и Николай Павлович, не так давно покоренный ангельской внешностью Полиночки; впрочем, привлекавшей внимание едва не всей молодежи богатых домов города. Окруженная разговорами ухажеров, девушка между делом украдкой разглядывала гостей, отметив присутствие уже знакомого ей  путейского инженера Николая Павловича.
 
  В сдержанном гомоне голосов присутствовавших ощущалось некое напряжение  в ожидании финала собрания за традиционно аппетитным и щедрым столом, до времени таившимся в недрах дома. Неожиданным диссонансом, нарушившим заданное течение вечера, прозвучало громко выраженное, настойчивое пожелание военных гостей насладиться пением дочерей хозяина, по слухам превосходно владевших этим искусством. Девушки жеманиться не стали, однако, смущенные шумным оживлением части гостей, долго не решались двинуться к большому роялю, притихшему в углу залы.
 
  Задушевное, волнующее, весьма артистичное  исполнение романсов попеременно, и Лизой, и Полиночкой, а под конец  - дуэтом одноименных, в перекрест, персонажей из «Пиковой дамы», вызвало необычайный восторг гостей, наполнивших залу. Все требовали повторения дуэта. Однако старшая Лиза, выступавшая не без успеха, сильно разволновалась, и от нервов что-то вдруг сделалось с ее голосом. Никакого продолжения не получилось.
 
  Николай Павлович, разумеется, пытался пробиться к исполнительницам сквозь окружившую их восхищенную густую толпу, однако сделать этого не смог. Тем не менее, он старался сквозь промежутки голов не терять из виду лица Полины, имевшего, несмотря на улыбки, посылаемые ею поздравителям, несколько отвлеченное выражение. Будто она искала кого-то, не находя. Внезапно они встретились взглядами. У Николая Павловича, полного впечатлением и еще не погасившего счастливой улыбки на лице, обрушилось сердце – такой неподдельной, неожиданной радостью вспыхнуло ее лицо. Он решил более не пытаться одолеть толкотню, а выждать момент, когда число восторженных поклонников вокруг Полины станет хотя бы вполовину меньше. И тогда приблизиться и сказать... Множество нужных слов загорелось в нем, но от обилия чувств и мыслей все так чудесно перемешалось, что когда момент наступил, он только и смог взволнованно, с паузами промолвить: «Как же... вы хороши... и как я счастлив». Полина была покорена совершенно.

  За оставшиеся дни отлучки Николай Павлович успел еще пару раз встретиться с  Полиночкой в обширном городском парке, несколько одичалом, богатым местами, изрядно тенистыми, в роде небольших рощ, приятных для уединения. Ее сопровождала старшая сестра, судя по всему, посвященная в чувства младшей; она деликатно держалась чуть поодаль, дабы не нарушать и без того прерывистую нить разговора, молча и явно длившегося между нашими героями. Они оба чувствовали себя теперь несколько скованно, словно испуганными от недавней смелости откровенного, радостного выражения взаимных чувств. Бессвязный разговор оборвался вконец, когда дрогнувшим голосом Николай Павлович проговорил, что отпуск его окончен, и завтра он покинет город снова на продолжительное время.
 
  - Н-е-е-т! – протяжно вскинулась в ответ Полина. Широко раскрыв глаза, стала медленно бледнеть и все напрасно пыталась сдержать устремившиеся наружу слезы.
Лиза подбежала к ним и вместе с перепуганным Николаем Павловичем принялась успокаивать потрясенную внезапным известием девушку. На счастье никого из посторонних поблизости не случилось, иначе не избежать разговоров и пересудов по домам.
 
  - Не может быть! – летело в ошеломленной ее голове. - Только все так волшебно началось, предвещая волнующие встречи, возможно, признания и... Наверное, он подумал, что она легкомысленная, избалованная, даже взбалмошная девица, какими полны провинциальные дома. Ведь ей так хотелось уединенно поговорить с ним, выспросить о нем самом, услыхать его рассуждения о жизни вообще и про героев из книг, а еще - о его профессии; наконец, рассказать о самой себе. Да мало ли что волнует трепетную девичью душу в пору расцвета первого глубокого чувства...
Николай Павлович сам пребывал в растерянности, хотя бы и тщательно им скрываемой в виду предстоящего отъезда. Влюбленность, так внезапно и счастливо разгоревшаяся в минувшие дни, безнадежно боролась в нем с многоликой и неотступной главной заботой, призвавшей в эти края. Срок данной самому себе поблажки переступать не собирался: негоже мешать романтику с делом. Такова уж была его жесткая воля.
 
  На прощание, на всякий случай, оставил Полиночке адрес своего пребывания на стройке. Хотя понимал, что нечаянно едва не погубил девушку своим внезапным сообщением, и потому вряд ли стоило надеяться на продолжение. Тем не менее, при отъезде заглянул к единственно близкому своему знакомцу в городе, доверительно предупредив, чтобы при возможном получении письма от  него не преминул бы исхитриться и приватно передать его девушке. Не вдаваясь ни в какие детали, взял слово чести от заинтригованного приятеля о полнейшем неразглашении всего, с этим фактом связанного.

  -  6  -
  Потрясение, вызванное в Полине неожиданным отъездом Николая Павловича, долго не покидало ее. Вернувшись домой с последней их встречи, она заперлась у себя в комнате и в продолжение нескольких дней совершенно затихла, временами мучая себя напряжением памяти, хранившей хрипловатые звуки его голоса. Выходила лишь к столу, стараясь не занимать долго времени и почти ни с кем не разговаривая. Внешний вид ее явно указывал, что с девушкой не все благополучно. Объяснений на беспокойные вопросы родителей не последовало. Тем не менее, некоторые осколки слухов, скорее догадок, о наших влюбленных неясным образом постепенно просачивались в  предводительский дом. Властная характером не менее мужа, предводительша, щадя любимицу младшую, поначалу решительно приступила к старшей дочери: попытки что-то выведать у Лизы оказались безуспешны. Не добившись от нее толку, Варвара Ипполитовна стала шаг за шагом хитрыми ласками подбираться к Полине. Наконец, та, утратив последние крохи упорства, с бурными слезами призналась матери в своем несчастье. Мать, конечно, сострадала дочери, но главный ее гнев вызвал сам Николай Павлович: да кто он такой, да как посмел? А что, собственно, посмел? Воспылать любовью к ее красавице Поленьке? Хорош бы был, если б не воспылал. А не она ли сама говорила мужу, что надо бы пригласить этого приятного столичного инженера в гости. Так что здесь самой надо разобраться, да и предводителя в стороне не оставлять, а то у него все дела важные – пусть и о дочерях подумает, ведь девушки, особо старшая, давно на выданье.
 
  Дочери предводителя в отличие от многих уездных барышень в детские и девичьи года получили не только усиленное домашнее воспитание, но провели несколько лет в губернском частном пансионе. Бдительный надзор маменьки за воспитанием девочек в свое время привел в их дом недурного учителя пения, слывшего когда-то успешным в одесской опере, ныне человека опускавшегося, но, по слухам, в трезвом виде способного научить своему искусству. Польщенный нежданным приглашением в дом предводителя, учитель  попутно обязался преподать ученицам, по его словам,  многообещающие начала игры на фортепиано. Милые голоса девочек стараниями отставного баритона со временем получили некоторую огранку и школу, зазвучали весьма привлекательно, особенно в части исполнения некоторых арий и модных  романсов, высоко ценимых Варварой Ипполитовной. Предводительша от природы была музыкальна и осталась довольна достигнутым результатом. При всяком удобном случае не упускала возможности продемонстрировать гостям, особо приезжим, искусство дочерей в пении, а сверх того – если доводились обстоятельства - во французской беседе, чем сама похвастать – увы! -  могла лишь еле-еле. Однако внешность прекрасную дочерям передала в полной мере, да и предводитель здесь дела не испортил.
 
  Старшая дочь, помимо миловидности и дарования к искусному пению, не способна была похвастаться большими умственными достижениями, что не раз сводило на нет старания матери в устройстве ее замужества. Поначалу очарованные внешностью Лизы, ухажеры спустя некоторое время давали атанде и потихоньку исчезали. Не то, чтобы она была дурочкой, отнюдь. Однако было в ней нечто малоприятное для мужчин, отвергавшее от миловидной графинечки Лизы. Много позже все-таки нашелся внимательный, большого сердца человек, своей любовью сумевший перебороть эту в ней особенность, обратив с годами Лизу в прекрасную жену, мать и радушную хозяйку большого петербургского дома.  Но - то произойдет еще нескоро.
Тем временем, Поленька не переставая вспоминала о Николае Павловиче, представляя его мужественный образ. Измучив себя вконец днями и бессонными ночами раздумий, наша красавица решилась, подобно пушкинской героине, самой написать письмо властителю своих дум. Преодолев препоны настойчивого родительского воспитания и образования, она отважилась откровенно написать о своих чувствах любви и поклонения. Не сразу нашлись нужные слова, но сердце все подсказало. Написала - и спрятала бумагу, пребывая в огромном сомнении: отправлять ли такое? Как можно? Перечитав письмо в сотый раз, с бьющимся сердцем позвала горничную девушку, наказав скрытно бежать на почту. После того - совсем потеряла покой, с каждым днем все яснее осознавая ужас своего падения. В конце концов, настолько ослабела духом, что, не в силах признаться в содеянном даже Лизе, задумалась  об искуплении бесчестья смертью.
 
  Чем и как смог Николай Павлович за краткий срок их встреч заронить в ее душу столь глубокое чувство? Основательный по натуре, не мог он поверить в устойчивость и своего чувства – уж очень все скоротечно, и потому - несолидно. Как это должно быть, он толком не понимал – слишком скромен был его любовный опыт мимолетных влюбленностей в прошлом. В глубине души мало он верил и в прочность чувства девушки. Ну, подумаешь, начиталась романов провинциальная барышня, а тут подвернулся он, в понимании местной публики почти столичный житель. Захваченный заботами текущих дел, Николай Павлович запретил себе вспоминать что-либо о прекрасном происшествии, как мысленно назвал недавнюю историю. Пока не пришло письмо от Поленьки.
 
  Прочитав страницы пылающего признания и нескрываемого стыда от первого шага, он был покорен удивительным, трогательным выражением силы чувства Поленьки. Николай Павлович понял, что все – правда. Все сомнения – прочь. Надо снова ехать в А., как можно быстрее разрешить произошедшее, пока, он почти не сомневался, не случилось какой беды. Был ли он внутренне готов ко всем представимым последствиям столь решительного шага? Впору потерять голову. И, тем не менее – приказал заложить бричку, решив в пути все додумать и определить свое окончательное намерение. Письмо Поленьки, аккуратно положенное в карман, жгло ему бок.
Ни моросивший дождь, ни «баюканье шагом конным» не способны были нарушить прелесть его раздумий. Он видел перед собою ангела, осознавал, что Поленька сутью своей - существо  не земное, но принадлежащее Возвышенному, ему непонятному; он же - человек сугубо земной, стоящий и строящий на земле, никогда к тому не то, чтобы не прикасался, - помышлял редко. При том, что Николай Павлович своим образованием и самовоспитанием был не чужд восприятию высокого: ведь люди обыкновенно не всегда думают о сути, говоря о Божественном. Он с восторженным страхом представлял, как со временем, пребывая вместе с женой Поленькой, вполне овладеет своим счастьем, ежедневно сможет не только видеть, слышать, прикасаться к ней,  но иметь возможность тем самым постигнуть происхождение и суть Ангельского. И вместе с тем – сомнение, как возможно физически совместить себя и неземное. Он и ангел. Будущая жена, что станет приносить ему еду, одежду, прижиматься к нему, повергая все его существо в состояние невиданного блаженства.
 
  За чудными мечтаниями Николай Павлович не заметил, как дождь сменился приветливой голубизной неба, и показалась городская окраина. Он сразу направился к своему жилью, чтобы привести себя наскоро в порядок, переменить платье, и - к предводительскому дому, волнуясь о невозможности застать хозяина. К счастью, экипаж предводителя стоял распряженный в открытых воротах сарая. Сдерживая возбуждение, приказал доложить о себе вышедшему лакею и поднялся в полутемную залу. Сразу позвали в кабинет графа. На лице его было нескрываемое удивление нежданным появлением гостя. Николай Павлович не стал делать больших предисловий и, уняв неистовое сердечное колотье, пояснил причину своего появления: он просит руки Полины Владимировны. Удивление предводителя возросло еще более: вот так – неожиданно, без приготовлений? Он даже не смог раздельно изложить вошедшей впопыхах супруге случившееся в эти минуты. Когда все присутствующие немного оправились от волнения и удивления, уселись в кресла, Варвара Ипполитовна, не оглядываясь на супруга, взяла первое слово:
  - Ну, что же вы, голубчик, так сходу. Дело-то непростое. А  вы сразу demande en marriage.  Конечно, за такую красавицу кто не посватается. Поленька-то знает?
  - О чем? – опешил Николай Владимирович.
  - Что вы прибудете и вот так...
  - Надеюсь, Полина Владимировна вполне разделяет мои чувства.
  - Да вам откуда сие известно?

  Николай Владимирович чувствовал, что разговор сбивается не туда, куда рассчитывал, и тон становился неблагоприятным для успеха. Однако решил идти, не сворачивая, до конца:
  - Я очень люблю вашу младшую дочь и надеюсь, в случае вашего благословения, сделать ее счастливой и самому обрести долгожданное счастье.
  - Неужели так долго ждали? – не унималась предводительша.
  - Полагаю, Полина Владимировна независимо ни от чего, если вы соблаговолите ее спросить, согласится со мной, - бухнул распаренный Николай Павлович.
  - Да будет тебе, матушка, - вмешался, наконец, граф, видя необычайное волнение приятного ему гостя. – Что мы, как в купеческом доме. И Поленьку не грех спросить.

  Варвара Ипполитовна, будто не слыша мужних слов, все-таки немного подобрела лицом, сотворив подобие улыбки, и, не рискуя более пугать гостя строгостью, как бы молча уступила:  ничего ведь не решено, и вообще – мало говорено. Степень решимости Николая Павловича в этом вопросе она предполагать не могла, недостаточно зная нрав претендента на руку Поленьки. Он же, понимая, что формальные подступы к сути разговора им преодолены, решительно выговорил:
  - С вашего позволения могу заявить, что в мои тридцать семь лет твердо опираюсь на достоинство своего положения, при этом полагая, что в силах не только формально создать семью, но дать ей достаток и надежное во времени благополучие. Единственным условием, способным представить трудность первоначального семейного существования, является непостоянный характер моего местонахождения по условиям   службы. Однако, если моя будущая жена сочтет меня ей достойным, то и это обстоятельство преодолеет, не считая его большим неудобством. Я же со своей стороны приложу все усилия, дабы ей такое положение стало мало ощутимым стеснением. Не сочтите моей дерзостью, но, не располагая большим количеством свободного времени, прошу решить мою судьбу по возможности в достаточно краткое время и сообщить ваше определение на сей счет. А Полину Владимировну, пожалуйста, не надо пока тревожить, дабы в случае вашего несогласия не нанести ей непоправимую душевную рану.

  Родительское беспокойство по поводу дочери имело свой смысл, тем более, что склонность ее уже была им известна. Конечно, инженерское звание должно обеспечивать Николая Павловича достаточными средствами для собственного благополучного существования; хотя, по собственному его признанию, в практическом смысле он - человек не сильно искушенный, несмотря на тяжелые годы молодости, долженствовавшие приучить к обратному. Вполне возможно, именно нынешний достаток породил в нем некоторое пренебрежение бережливостью, даже желание порой роскошествовать. Хотя понятие о роскошестве в его представлении имело весьма условный характер: обильный стол перед голодным – сродни признаку роскоши. По его же словам, для житья предпочитает он именно покойную, неторопливую вторую столицу, где время от времени снимает скромную холостяцкую квартиру. При этом заметил сдержанно, что помимо характера его работы, требующей длительных отлучек и проживания в отдалении от столиц, больших городов, ему вообще не по душе некоторые порядки чересчур оживленного петербургского общества, намекнув на чинолюбие и  заискивание. Решительные, откровенные слова, которыми отвергал он петербургскую жизнь, не понравились ни предводителю, ни графине: напротив, они желали бы видеть будущих зятьев людьми, не пренебрегавшими наградами и отличиями, и уж, конечно, не в провинции. В выражениях Николая Павловича таилась некая бравада. На самом деле, подобным образом он в то время полагал себя выказать человеком самостоятельным и не без оригинальности (а почему бы ни прикинуться скромником? – всё умнее смотрелся бы). Вдобавок, по не  отчетливым для него же самого причинам он действительно любил Москву более северной столицы. Может потому, что в ее спокойном характере чувствовал себя увереннее.
 
  Перебирая мысленно слова общения с Николаем Павловичем, родители никак не могли быть удовлетворены, и потому, при всей любви к дочери, а может, именно вследствие этой причины, весьма колебались в одобрении ее душевного выбора. 
  - Ну, что же голубчик,  - с любезной улыбкой проговорил, вставая, предводитель.
  – Мы тебя с ответом не задержим. Обсудим с матушкой еще раз все обстоятельства нашей беседы. И тогда... -  он развел руками, то ли раскрывая родственные объятия, то ли подавая знак сожаления.
 
  Николай Павлович в растерянных чувствах неслышно прошел мимо чуть притворенной двери залы. Доносились звуки голоса Поленьки: «Я ли в поле да не травушка была...». Скрипнув зубами, он ускорил шаг, чтобы остаться незамеченным.

     Рассказчик:
     Мы не знаем, что произошло в предводительском семействе в последовавшие за
     этим дни и недели. Известно только, что граф, несмотря на обременение
     многими обязанностями, вскоре отъехал в губернскую столицу, где пробыл
     несколько дней, общаясь с высокими чиновниками и некоторыми важными
     друзьями, обретавшимися в близости от них. Не исключено, что между решениями
     некоторых срочных уездных дел, выяснением взглядов начальства на случай
     возможного нового избрания графа, буде на то воля дворянского собрания,
     поинтересовался он судьбами строительства железнодорожного пути, особливо по
     уезду, и попутно, - мнениями по поводу личности его руководителя на этом
     участке. Осталось нам также не известным поведение Поленьки в разговорах с
     родителями в открывшихся обстоятельствах, однако его можно предположить с
     высокой степенью  достоверности. Итогом перечисленных событий явилось
     приглашение Николая Павловича в предводительский дом.

  Наконец, наши влюбленные увиделись. Состоялась торжественная помолвка. Однако, в казавшееся новообретенным счастье вмешались неожиданные обстоятельства, в дальнейшей жизни приобретшие характер обыкновения. В связи с отвлечением жениха срочными делами стройки последовал вынужденный многомесячный перерыв. Родители Поленьки, люди на виду всего уезда, справедливо обеспокоились, как бы досужие языки по этому поводу не стали бы безосновательно трепать имя их дочери. Да и вообще, как такое можно! Николай Павлович в письмах Поленьке и родителям ее как мог, старался успокоить всех, объясняя неотложность своих дел. Разгневанная графиня, что ни день, восклицала на виду дочери и мужа: - Это что же, он всю жизнь так будет в отлучках! Где это видано при семейной жизни! Граф, да сделай что-нибудь! Ведь позора не оберёшься!

  Николай Павлович, исчерпав все письменные доводы во взаимной переписке, примчался на краткое время в город, едва не загнав лошадь, чтобы своим появлением успокоить семейство и городских сплетников. Кстати, никогда более в своей жизни он не позволял себе потворствовать последним по поводу самых разных обстоятельств. 

  Между тем, все сложилось к общему удовлетворению: наши молодые обручились. «Венчается раб Божий Николай рабе Божьей Полине. Венчается раба Божья Полина рабу Божьему Николаю»... По упорному настоянию молодых число приглашенных было довольно скромно, что в очередной раз вызвало  неудовольствие предводителя с супругой. После ухода гостей произошел скандал. Николай Павлович, получив замечание графини, тоном сдержанным, однако не допускавшим возражений, объявил на это, что все  обстоятельства их совместной с Поленькой жизни отныне они будут решать непременно самостоятельно. Молодые - Поленька в слезах, а Николай Павлович с решительностью в действиях, - прохладно распрощались и, не мешкая, отбыли в родовое имение (заметьте, без долгов!), полученное молодой графинечкой в приданое. Граф с женой остались обескуражены, неимоверно расстроенные печальной судьбой, постигшей, на их скорый взгляд, любимую младшую дочь. Молодые же наши, освободившись от стеснительных  условностей окружения, предались безоглядной божественной близости в деревенской тиши.  Прозрачный осенний воздух, усадьба под рдеющим покровом кленовых листьев, все вокруг являло чистоту и пламя, что вполне соответствовало чувствам наших героев.

  -  7  -
     Рассказчик:
     Надо полагать, переживания, душевный порыв обоих на протяжении первых недель
     счастья были совершенно схожи. Если бы позднее их спросили, что они
     испытывали, оставшись наедине в продолжение этого времени, вряд ли оба могли
     с определенностью описать свое состояние, несмотря на значительную разницу в
     годах. Оба оказались безудержно молоды, если не сказать – юны,  в своих
     ощущениях и любовании друг другом. Счастье казалось безбрежным не только
     молодой жене, но и возмужалому супругу, отринувшему на время все соображения
     практической жизни.

  Увидав усадьбу впервые, Николай Павлович, против ожидания, был даже угнетен пробуждёнными воспоминаниями детства. Перед ним раскинулся, совершенно похожий на отчий, господский дом с заметно не прибранными службами, за ним простиралась громада запущенного сада. Такие же аллеи уже безлистных кряжистых стволов тянулись к далёкому въезду в усадьбу. Вялый под осенними заморозками парк полого стелился к теряющемуся в тумане крутому берегу не видной в зарослях речки. Взволнованный увиденным, он воздержался от вопросов супруге о делах имения, оставил на будущее.

  Слуги были предупреждены о приезде молодой хозяйки с новым барином, а посему в доме навели надлежащий порядок, который, хотя и не всегда, кое-как поддерживался ввиду пристрастия старой графини к своему поместью и довольно частым наездам. Она мало понимала в делах практических, ее интересовал результат, о чем ловкий управляющий кое-как составлял нужную картину. Молодая хозяйка подавно ничего в этом не смыслила, решив всецело довериться старому пройдохе. Новый барин как-то полюбопытствовал книгами хозяйства. Потратив на их изучение пару дней, объехал просторы поместья, после чего призвал управляющего, пожилого редковолосого мужчину крепкого сложения. Задал тому всего несколько вопросов о хозяйстве и в завершение поинтересовался: - Сколько лет в должности? Управляющий покраснел, набычился, дерзко ответил: - Достаточно-с. Барин, нехорошо блеснув глазами, посмотрел в сторону и, как бы не у него, спросил: достаточно для того, чтобы мы распрощались? Управляющий мгновенно понял свою дерзкую опрометчивость, рухнул на колени, готовясь к мольбам. Барин отвернулся от коленопреклоненной фигуры, жестко проговорил: 
  - Недоимки возместишь, даю три месяца; кучера, повара и экономку сыщешь заново; соберешь мужиков, скажешь - назначаю оброк умеренный, но регулярный, дворовых сократить вполовину, лишних на барщину. Не сделаешь - пеняй на себя. Книги весной сам проверю. - Обернулся, глянул в лицо плуту: - И запомни, разговор наш – последний. В другой подобный раз придешь за расчетом.
 
  Горничная девушка Анастасия, привезенная Поленькой еще из городского дома, как-то утром, причесывая барыню, донесла: - Николай-то Павлыч какого страху нагнал на Митрича: тот зверем на всех глядит, орет, чуть что - кулаком машет, работу чуть ни каждый день смотрит. Ей-богу, чистый зверь. Хороший наш барин: поделом прибрал мошенника, – и покраснела, испуганная откровенной смелостью.
Разговор этот немедленно, с большим удовольствием был доведен молодой графиней за завтраком до сведения мужа. Николай Павлович усмехнулся: - Надолго ли выговора хватит? Посмотрим...

  Как ни была Поленька очарована супругом, в его непогрешимом образе ей показалась крошечная червоточинка, порожденная недовольством маменьки еще после помолвки, - что за работа такая у будущего ее мужа, если он даже ради свадьбы делА не может отложить. Как ни крепилась она, но все же решила следовать их совместному уговору - не скрывать от другого ничто из возникающих сомнений. Спросила:  как же так? что у них главное – его работа или их любовь? Николай Павлович в этот момент с улыбкой рассматривал непривычно наморщенный лобик своей красавицы, еще за минуту до того скрывавший заданный вопрос. Он сразу понял, что серьезные моменты их будущей жизни надо немедленно ставить по своим местам – сейчас речь пошла именно о таком.

  - Видишь ли, мой ангел, у всякого человека в жизни должно быть главное, к чему стремится и подчинит всё остальное. Я с молодости приучен к тому, что в моей жизни главное есть то, чему я научен и благодаря чему смогу достигнуть желаемого успеха. Успех – это многое: это исправное выполнение дела профессии, это завоевание  любви женщины, к которой я стремлюсь всеми своими душевными силами, это получение  достойного вознаграждения за свою работу, старание, что позволит столь же достойно обустроить свою жизнь, это, если удастся, создание семьи, рождение детей, чтобы они могли без перенесенных мною бед и нужды стать моими продолжателями, хотя и не обязательно в том же деле, что и я. Но главное, как ты понимаешь, – моя работа, дело,  и не исполнять как следует то, чему научен, - безнравственно.
  - Значит, я - не главное - слегка побледнев, проговорила Поленька, - я потОм?
  - Ну вот, ты и обиделась – стал успокаивать Николай Павлович, - хотя определила  все правильно, что для мужчины его дело – всегда главное. Должно быть, если бы мы с тобой были равны годами и жизненными обстоятельствами молодости, подобными твоим, я рассуждал бы не так. Однако мои юность и молодость сложились совсем по-другому, и рано обернулись в очень трудную жизненную сторону. Я мог рассчитывать только на себя, свои силы и прилежание. Оттого обрел вот такую философию. Мне очень хочется, чтобы ты поняла меня, прониклась верой в то, что с твоей помощью, посильной твоим способностям, я смогу добиться желаемого, в чем и наше с тобой счастье. Со временем расскажу тебе  о перипетиях моей прошедшей жизни, в чем-то они, должно быть, ужаснут тебя. Но я это прожил и пережил. И более - мне о таковом помыслить невозможно.
  - А как ты считаешь, мой друг, - желая переменить разговор, улыбнулся он, - не пора ли нам оборотиться к нашим соседям? Ведь мы с тобой настолько уединены, что даже родителей и твою милую сестру не принимаем, и уж подавно - не устраиваем знакомств с нашими  соседями.

   Так понемногу, месяц за месяцем, Николай Павлович с молодой супругой свели отношения со многими соседями, уездными помещиками. Пошли нечастые обоюдные визиты, со временем даже многолюдные, когда собиралось несколько семей сразу. Соседи, разные по характеру, достатку, взглядам, не всегда ладившие друг с другом, предводительского зятя согласно оценили как человека, достойного в поведении, умного в рассуждениях и не кичливого своим положением. Прелесть облика его молодой супруги, отмеченная всеми, включая придирчивых помещичьих жен, - многие помнили Поленьку с малых лет, - во многом способствовала украшению собрания приглашенных ими гостей и радушного хлебосольства. 

  Возвратимся на время к нашему предводителю.  Шел третий срок его хлопот в должности. В мыслях грезился близкий, весьма достойный чин с большой звездой на погоне, надежда на благосклонность губернатора в возможном представлении к ордену. Ведь кто еще удостаивался чести уездного общества трижды быть избранным и выдерживал с успехом?
  В один день граф почувствовал себя несколько ослабленным уже поутру, что не замедлило сказаться на его обычно бодрой наружности. Варвара Ипполитовна опытным глазом немедленно усмотрела перемены в муже, обеспокоенно захлопотала, призывая доктора. Граф приказал не беспокоиться, сославшись на неотложность предстоявших дел. В присутствии все пошло своим порядком. Ну, может, градус в разрешении текущих хлопот оказался выше обыкновенного. Утомленный предводитель решил досрочно отправиться домой, наказав срочные поручения помощникам. Дома привычно направился отдохнуть в кабинет, отослал слугу, однако не пошел по обыкновению в кресло к столу с бумагами, а присел на диванчик. Тут в одночасье нечто невидимое внутри него обрушилось: случился удар и в считанные минуты он скончался, не успев даже призвать на помощь супругу.

  Варвара Ипполитовна после смерти графа стала сдавать быстро и заметно, утратив былой интерес и властность в управлении домом. Так случается и с сильными натурами, лишившимися многолетней опоры, хотя бы и не очень признаваемой ими в надежности. По целым дням безучастно сидела, погрузившись в нескончаемые воспоминания о дорогом спутнике всей ее жизни, вяло отзывалась на просьбы Лизоньки ободриться, помочь ей: старшая дочь, принужденная горестными обстоятельствами, вмиг оказалась хозяйкой дома и приличного состояния. По счастью, уподобившись характером в матушку, девушка достойно несла тяготы наступивших забот. Графиня же, когда-то полная энергией действия, ныне снедаема неотступной тоской по мужу, чувствовала, что силы покидают ее. Понимала, что вместе с ними из неё уходит жизнь. В одну из зимних ночей, будучи во сне, она навсегда встретилась с милым супругом.

  С неизбежностью, присущей долгим семейным отношениям, Николай Павлович утратил со временем былую пылкость. Как говорится, огонь в сердце умерился, стал ровнее; однако постоянству он не изменял. Просто мыслей подобных не возникало в нескончаемом круговороте дел. По изначальной своей привычке основные усилия своей натуры направлял годами к решению, казалось, обычных повседневных дел, результатом чего явилось совершенство опыта, богатство которого становилось все более ощутимым, неоспоримым и, по большому счету, признанным многими его коллегами.  Полина Владимировна если не замечала этого въяве, - чувствовала по высказываниям и поведению супруга, участившимся льстивым демонстрациям со стороны коллег и знакомых, имевшим место на ее глазах в различных собраниях и в разное время. Ее отношение к мужу оставалось любовным и почтительным, хотя она чувствовала, что огонь его страсти основательно поутих. Это нимало не заботило ее, поглощенную крУгом семейных хлопот и даже непростых проблем, чье разрешение не всегда оказывалось успешным. И потому, понимая постоянную озабоченность мужа более серьезными, нежели семейные, делами старалась сама, в силу своих сил и способностей, добиться положительного их решения. Даже не всегда считала нужным посвящать его в суть этих, несомненно, малосущественных для него проблем. Он был успокоен подобным семейным соотношением, когда каждый занимался своим, стараясь без особой нужды не заботить другого, и с годами упрочился в таковом взгляде на свою семью. Правда, неожиданные смерти сыновей - сначала Андрюшеньки, трагически умершего от крупа на втором году жизни, следом - еще одного сына, очень слабого при появлении на свет и не прожившего пяти дней, больно и надолго затронули его сердце, обострив отцовскую любовь к старшей, единственной дочери Ксюше. Он обожал малышку, лицом вышедшую в него, и часто с удовольствием занимался с ней, даже будучи усталым от работы. Когда семья на лето отправлялась в имение, а Ксюша немного подросла, он обратил в привычку читать ей перед сном сказку или какую-нибудь легкую историю, впрочем, иногда засыпая за этим занятием раньше нее. Этой своей привычкой очень удивлял супругу, редко занимавшуюся дочерью вечером. Верно, она слишком уставала от дневных забот.
 
  Наблюдая трогательное взаимное обожание отца и дочери, однажды, ради забавного анекдота, Полина Владимировна рассказала ему, что наследница никак не может успешно сложить кубики, чтобы получилось правильное изображение животного, нарисованное на специально приложенной картинке. Ну, не складывается – и все тут! Старания Николая Павловича показать, объяснить дочери, как это сделать, успеха достигали редко, чем он был сильно огорчен. Притом, гораздо заметнее дочери и ее родительницы. Много позже вспомнил об этом досадном эпизоде после одного разговора в гостях - о ранних предзнаменованиях. Не видя в давнем случае легкомысленного повода, сначала с некоторым беспокойством, а позднее все более, наполнялся безотчетным страхом ожидания. Оттого основательно заботился о будущем единственного и любимого чада - всячески приветствовал усилия своей Полины Владимировны к наставлению Ксюшеньки на путь самого лучшего образования.
 
  Несмотря на некоторые семейные беспокойства, глава по-прежнему, в интересах службы, оставлял семью в одиночестве, бывало - и на продолжительное время. Так вышло, что смерти сыновей случились оба раза в его отсутствие; при втором случае он находился так далеко, что смог вернуться домой лишь после похорон. Полина Владимировна пребывала тогда в полубессознательном состоянии, впадая едва не в горячку, вскакивала. Только здоровый от природы ее организм помог справиться с болезнью. И все-таки - каково ей было одной пережить случившееся? Даже мысли об окончании жизни мелькали.
 
  -  8  -
  С годами состояние и положение семьи, особенно перед войной, значительно  посолиднело. Полина Владимировна, не особо обремененная уже делами по дому или былой общественной ролью, могла вести довольно свободный образ жизни, тем более - в отъезды мужа. Разумеется, гости на это время отменялись, платья не кроились, визиты становились редки. Несмотря на многие годы супружества, она всегда очень скучала по отсутствующему мужу,  удрученная вынужденным одиночеством и затхлой, как ей казалось, окружающей московской жизнью. Ни беспокойные когда-то занятия с дочерью, ни чтение журналов и книг, доставляемых прямо на дом, ни продолжительные упражнения за роялем, - ничто не могло рассеять гнетущей тоски. Она сердцем понимала, что чувства мужа становятся все более плоскими, уже не отвечают ее желаниям быть с ним в обществе, где являлась предметом горячего внимания. По возвращении, Николай Павлович быстро входил в привычную размеренность, запирался в домашних стенах, позволяя себе лишь воспоминания о разных обстоятельствах в отъездах или дежурных текущих делах; в душе он полагал, что жена таким же образом воспринимает их жизнь. И все-таки... Она знала, что некоторые близко знакомые дамы, даже из числа принятых в ее доме, позволяют себе в отсутствие мужей легкомысленные связи. Говорили, чтобы развеяться от скуки. И это - при солидном положении их супругов. Как такое можно!? Какой позор! Более того, в некоторых московских гостиных про то непременно судачили. Разумеется, в силу воспитания, жестких порядков еще в родительской семье, о подобном поведении помыслить было невозможно. На поверку же получилось, что слезы одиночества, редкое ощущение, сродни полной покинутости, накатывали с удушающей силой, порождали в ней желание ожесточенного противодействия. И, казалось, против ее воли, однажды, оставшись одна, позволила себе слегка увлечься неким солидным господином, встреченным в одном из домов, куда их с мужем часто приглашали. Она поначалу не придала значения легкому, совершенно необязывающему флирту. И в продолжение нескольких вечеров бывала в том же доме, встречаясь с ним. Когда же тайной запиской ей была предложена прогулка в отдаленном романтическом уголке в Сокольниках, вдруг осознала, в какое вовлекается падение, предавая и себя, и, главное, любимого Николашу.
 
  Спустя год или два, в очередное длительное его отсутствие, случилась та постыдная история с великим князем, по слухам, не блиставшим высокими моральными добродетелями. В тех обстоятельствах она оказалась вовлеченной в историю благодаря настоятельным приглашениям давней знакомой. Как выяснилось потом, эта довольно распущенная дама занялась как бы сводничеством Полины Владимировны с высоким приезжим гостем. Разумеется, она вообще не позволила себе ничего предосудительного. Тем не менее, ее достоинство несправедливо было задето. Имя ее на время оказалось излишне упоминаемым в салонах среди быстро разбежавшихся слухов. Пока другая, более скандальная весть не вытеснила эту историю из круга новостей, бывших содержанием многих званных вечеров.

  По-настоящему ярким отвлечением служили  заграничные путешествия, вроде волшебных итальянских, где она не только любовалась предметами великого искусства, волшебными пейзажами, историей разных мест, но и регулярно брала уроки пения. Если с супругом - они отправлялись в менее продолжительные вояжи по Германии, Швейцарии для поправления здоровья обоих. Нередко наслаждалась комфортом петербургских визитов - в семью любимой старшей сестры. По прошествии времени, устоявшись в памяти, эти впечатления, картины являлись ей как бы воочию, погружая в состояние неизъяснимого душевного блаженства.

  Задолго до войны Николай Павлович решил, наконец,  внять настояниям Полины Владимировны - оставил службу в компании, чтобы осесть в кругу семьи, но главное, по причине ухудшения здоровья. Скрыл от супруги, при этом, свой отказ от поступившего ему лестного приглашения перейти в технический комитет путейского министерства, должность весьма почетную; однако тогда пришлось бы семьей переезжать в Петербург; он же – не любил тамошней чиновности. Деятельная натура, все равно не мог остаться без дела: согласился на должность профессора в Политехническом училище Товарищества московских инженеров и педагогов. Новое дело неожиданно потребовало много сил, как ни странно, нервных. Организм его протестовал болезнями, но ум ненасытно требовал занятия. И наш Николай Павлович задумал труд о некоторых частях науки и практики отечественного железнодорожного строительства. Помимо редких часов, что удавалось, вопреки усталости, в течение недели уделять желанному занятию, выдавались отдельные дни, когда не отвлекаемый ничем, он безраздельно погружался в продолжительные размышления и описания столь глубоко постигнутого им в многолетних трудах.               

  -  9  - 
  Чашу терпения в ГеПеУ невольно переполнил приход Полины Владимировны, самочинно явившейся без вызова, чтобы защитить арестованного мужа. Выяснив, по какому она вопросу, ее отправили к следователю, видному мужчине, обладавшему, на ее взгляд, признаками образованности и способному к пониманию в отличии белого от черного, вернее, в его случае – белого от красного. Она негромким голосом, не сбиваясь, уверенно говорила об арестованном супруге, о его известности, заслугах. Грошев помнил этого господина, даже кое-что разузнал о нем от знакомых. Перед ним появилась женщина, чья изысканная красота, хотя и тронутая годами, выглядела не только завершенной, но даже победительной. Петр Гаврилыч Грошев, тридцатилетний чекист, оробел, глядя на нее, вдруг почувствовал себя прежним Петькой Грошевым, сыном поденщицы, братом проститутки, недоучкой «реалистом». Он сразу угадал всем своим обиженным чутьем голодного борца с несправедливостью, что эта скромно одетая женщина - присесть не захотела, будто не услыхав его приглашения, - по природе своей абсолютно не созвучна с его миром. И в непродолжительном поединке, происходящем сейчас в его мрачном кабинете, полном кислого запаха от бессчетного множества людей, здесь побывавших, не он, Грошев, – победитель.

  Звуки ее слов еще доносились до него, однако женщина медленно теряла свои очертания, превращаясь в сверкающее бесплотное существо. Ореол источаемого ею серебристо-серого сияния делался нестерпим для глаза. Грошев отчаянно зажмурился, ощущая, как против воли уже теряет себя прежнего, всевластного, уподобляется обыкновенной суетливой букашке, не ведающей пути. Этого быть не может! - беспомощно металось в ослепленном сознании, - да ведь здесь, в этой комнате, передо мной и не такие цацы ссали в штаны от страха... И последним, страшным, усилием стряхнул морок наваждения, вернулся в свое пропотевшее в свир-р-репой бор-р-рьбе с  вр-р-рагами человечье обличье.
 
  Медленно наливаясь холодным бешенством, он понял, - это женское великолепие, как и отрешенное достоинство ее мужа, не подвластны жалкому мирскому страху перед его силой. Грошев поднял голову на слабо освещенную уходящим солнцем фигуру: такую не осилишь, такую - только смять, скомкать, как бумажку, и выбросить. Из жизни. И тогда – в той будущей,  распрекрасной народной жизни, какую он только мог себе представить, места им не будет.

  - «Шлепнуть ее, что ли, сразу?» - устало   подумал он, глядя на слегка выдвинутый перед ним ящик массивного стола, разделявшего их. В ящике не было ничего особенного – только оторванная пуговица от пиджака, торопливо надкушенный после предыдущего допроса кусок серого хлеба да заряженный револьвер. Стало ясно, что Полину Владимировну уже нельзя отпускать.
 
  Увидеться с мужем ей удалось только через неделю. Судьба обоих, вместе с группой ранее арестованных по подозрению «в контрреволюционном вредительстве», бессудно и решительным образом была определена расстрельной командой.

     Рассказчик:
     В просторной московской квартире инженера Семенова-Сверчинского, что в
     Кривоколенном переулке, единственная дочь Ксения с маленькой Викой на руках
     ожидала возвращения родителей...