Рассказывают, что когда баба Глаша все-таки решилась отправиться на тот свет - стоял такой крик, что сбежалась вся улица. Сам я там не присутствовал, но очевидцев и так хватило с избытком. Дочь ее, Татьяна, стояла во дворе, закутавшись в шерстяной платок. Она была бледна, не плакала, на входящих во двор смотрела отстраненно. Под глазами залегли темные круги - она не спала уже несколько дней.
- Батюшку-то приглашали? - спросила соседка из дома напротив, тетя Агриппина. Народ все прибывал, с любопытством разглядывая дом, откуда доносились вопли.
- Да какое там... - ответил Борис. Он сплюнул, бросил на снег окурок папиросы и затоптал его. - Кто приглашать-то станет? Скорее бы уж закончилось все: житья нет никакого, орет и орет, как резаная.
- Да, тяжело старуха отходит... - Валька Федотов, столяр,обстучал снег с валенок и поежился. - Спросил у Таньки: гроб начинать колотить, что ли? Молчит, как рыба, головой только покачала. А у меня и так дел за горло.
- Кроме тебя некому, что ли?
- Петрович бухает опять. А у нас заказ на рамы, у меня же не сто рук.
Из дома вновь послышался вопль. Со двора на улицу быстрыми шагами вышел еще один мужик, Трофимов, по прозвищу "Кулак", помощник машиниста. У него в этот день был выходной, жил он не здесь, просто проходил мимо по делам. Как потом не раз говорила его жена: "Что же он, дурак, мимо не прошел".
- Короче, мужики... Здорово, Борь... Тут такая карусель... Короче, ее на улицу нужно вытащить...
- Чего? - оторопел Борис.
- Старуху, говорю, на улицу нужно вытащить.
- Ты пьяный, что ли? За каким лядом я ее поволоку куда-то? Зачем это вообще?
- Слушай, дочь попросила. Не бесплатно, конечно... - он порылся в кармане полушубка и вытащил пачку истрепанных денег, перетянутых резинкой. - Во, глянь...
Валька вытращился на пачку денег.
- Твою так... Тут сколько?
- Две штуки. По пятьсот каждому. Я подрядился, Сиплый, вот вы еще, например. Просто берем кровать, выволакиваем старуху вместе с кроватью во двор и разбегаемся. Там уж пусть сами разбираются.
- Да вытащить-то не проблема? А зачем? Они ее заморозить хотят, что ли?
- Да не заморозить. Старуха-то в тулупе вообще лежит и под двумя одеялами. Короче, стены ей умереть не дают. Дочь сказала.
- Ну, правильно все... - деловито сказала Агриппина. - Ведьма же она. И помирать пора, и не может, раз дома у себя. Она так еще год орать будет, если не дольше. Уж и ходить не может, не ест ничего - а живет. Шутка ли: сто три года. Да разве живут столько?
Борис думал, морщил лоб. Валька смотрел то на него, но на топчущегося на месте Кулака.
- Ну, чего? Пошли, что ли?
- Деньги-то хорошие... Но связываться с хреновиной этой чертовой не хочу...
- Да ладно тебе, минутное дело. И Таньке поможем... Да мы-то здесь причем? Попросили - вытащим. Не мороз же сегодня. Там в доме - не продохнуть, такой дух стоит - хоть топор вешай. Заодно подышит старушка. Сделаем - разбегаемся. Если что - дочь вон пусть сама отвечает, если что не так.
- Ну, правильно, конечно. Ладно, пошли.
Четверо мужиков вошли в дом, Татьяна, чуть помедлив, зашла следом. Через несколько минут, кряхтя и чертыхаясь, пятясь, мужики вытащили во двор старую железную кровать, на которой лежала баба Глаша. Уже на улице она вновь издала вопль и все те, кто стоял на улице и наблюдал за происходящим, отпрянули. Несколько женщин перекрестились. Фомин, почтенных лет седой мужик, покачал головой и сплюнул.
- Да что же это... Никак не уймется, старая карга.
- Да тихо ты... - цыкнула на него баба Нюра.
- Сама ты - тихо... Ведьма и есть. Она никак в десятый раз помирает на моем веку.
Баба Глаша умерла вне стен дома своего, на кровати, во дворе, в присутствии дочери и многих очевидцев через несколько минут. В этот раз - окончательно.
Как многим в тот момент показалось.
Как говорится: когда что-то кажется - креститься нужно.
Можно. конечно, и перекреститься. Только вряд ли поможет, если честно.
Мне шел восемнадцатый год,я работал в арматурном цеху, жил с матерью и бабушкой недалеко от церкви, втроем на половине дома. На второй половине жил Сенька, сын рыбака. Он-то меня и окликнул, когда я вышел чистить снег перед домом.
- Здорово.
- Здорово. Есть курить?
Мы перекинулись парой фраз ни о чем, потом он спросил:
- Слушай, поможешь могилу выкопать?
- Кому? Кто помер-то?
- Да старуха одна. Заплатят, поминки, то-сё. Нажремся потом как люди.
- Не бухаю же я.
- Не хочешь - не пей. Деньги-то не лишние будут. Пойдешь? Ты же не занят сегодня?
- Да нет, не занят. Лопаты есть?
- И лопаты, и ломы. Пошли, что ли, тогда?
- Пошли. Сейчас матери только скажу. И рукавицы возьму.
Пока я собирался, мать спросила:
- А кто помер-то, сынок?
- Не знаю. Сенька сказал: старуха какая-то. Не в курсе я.
В прихожую вошла бабушка, всплеснула руками:
- Господи... Так ведь это Глаша, небось. Она, она...
- Кто?
- Фролова. Ведьма-то которая... Ах ты, господи...
- Какая ведьма? - я надел шапку. - Бабуль, ты с ума не сошла?
Бабушка как-будто задумалась, после сказала, когда я уже выходил на улицу:
- Ты там постарайся на поминках на стол не садиться. И на нее в гробу не смотри. И не бери там ничего из дому. Христом богом, прошу...
- Ты чего завелась? - огрызнулся я. - Я в первый раз, что ли... Ведьмы какие-то... С ума посходили все...
Могилу рыли довольно долго, как это всегда бывает зимой. Сначала очистили участок от снега, потом мы с Сенькой долбили промерзшую землю ломами. Еще трое могильщиков были с крепкого похмела, поэтому я понял, почему Сенька обратился ко мне: в выходные с утра найти трезвых мужиков было задачей практически невыполнимой.
- Хорошо промерзла... - выдохнул Сенька, работая ломом. - Ты откидывай, откидывай...
- Да я откидываю...
- Стаканы ты откидываешь... Мы вон с Коляном пашем, а ты лопатой ковыряешь, как в огороде у себя...
- Чего орешь... Сейчас откину все.
Я работал молча, поскольку разговоры эти слышал уже не раз.
- Коля?
- Чего?
- Мне мать сказала: старуха эта, ну для которой стараемся, ведьмой была?
- Я-то откуда знаю?
- Она тебя, вроде как, нянчила, когда ты маленький был.
- Ты чего несешь?
- Мать сказала так, говорю.
- Да я-то откуда знаю кто кого нянчил. Чего-то не слышал я такого.
Мы отдолбили ломами мерзлый грунт и присели на скамейку перекурить. Вокруг расстилалось кладбище, укрытое снегом.
- Мать еще сказала: старуха когда помирала: орала - аж стены тряслись. Вроде как мужики ее вместе с кроватью на улицу вытаскивали даже.
- Зачем?
- Кто его знает. Вроде как - дочь попросила. И заплатила неплохо.
- Сколько, если не секрет?
- По пятьсот на рыло.
Я присвистнул от удивления.
- О как... Мы тут за сто пятьдесят фигачим на холоде, а там - по пятьсот за пять минут работы. Да я при таком раскладе целыми днями старух бы вытаскивал пачками.
Сенька долго смеялся. Я тоже. Не смеялись только еще трое могильщиков: двое откидывали из ямы песок и глину, а третий стоял у края не докопанной еще могилы и как-то странно смотрел на нас.
Хоронили бабу Глашу просто, быстро, без лишних речей и поцелуев в лоб. Все торопились. Ее дочь, Татьяна, которую я помнил смутно, кивнула мне. Я кивнул в ответ, пытаясь вспомнить, где я ее мог видеть. На улице, где они жили, я был всего несколько раз, в доме у них никогда не был и , разумеется, мы никогда не общались. Покойница лежала в простом деревянном гробу, укрытая саваном до подбородка. Я лишь мельком взглянул на нее, стоя неподалеку и доидаясь. когда придет время закапывать могилу. Татьяна, перехватив мой взгляд,вдруг быстро подошла к гробу и подняла саван чуть-ли не до самого лба покойницы. Тот из могильщиков, который тращился на нас с Сенькой, покачал головой и отвернулся. Мне в тот момент сделалось как-то не по себе, хотя не в первый раз я подрабатывал на кладбище и бояться тут было некого и нечего.
Гроб опустили в могилу, мы заработали лопатами. Стояла тишина, лишь вороны шуршали где-то над головой на голых ветках берез и лип.
- Все, - отдышавшись, сказал Сенька. - Отстрелялись. Задубели-то как. Теперь и выпить и пожрать - сам Бог велел.
На поминки я идти не хотел, но замерз я не меньше остальных, да и поесть было самое время. За столом кроме меня, Сеньки, троих могильщиков также присутствовали Борис, Кулак, с которым раньше мы не пересекались,Валька Федотов и еще два мужика, явно сидевшие. Еще несколько старух с этой улицы, Татьяна и какая-то девчонка, чернявая, наверное, дочь Татьяны. Была она тут явно не к месту, сидела не за столом, а в углу, у завешенного зеркала, теребя в руках куклу. Ел я мало и вяло, очень хотелось встать и уйти домой, но раз уж пришел - сиди хотя бы для приличия.
Мне налили стакан водки.
- Я не буду.
- Коль, ты чего? Поминки же.
- Не пьет он... - Сетка жевал блин.
- По здоровью, что ли?
- Да нет, просто не пью.
Мужики переглянулись. Кулак пожал плечами.
- Как хочешь. Ну, помянем.
- Сень, пойду я. Мужики, я пошел.
Борис, уже выпимший, тоже сделал попытку подняться.
- Брат, да посиди еще...
- Нет, пойду. Темно уже, матери еще помочь нужно по дому.
- А, ну раз такое дело... Давай, конечно...
- Давай, до завтра... - хлопнул меня по спине Сенька.
Хлопок этот я запомнил очень надолго.
В прихожей, когда я обувался, ко мне из комнаты вышла Татьяна.
- Пора, что ли, уже?
- Да, пора.
- Спасибо тебе. На вот, возьми... - она протянула мне платок в который, видимо, были завернуты деньги.
Каким-то образом я вспомнил напутствие бабушки. Либо взгляд у Татьяны был какой-то... я не мог понять, что мне это напомнило, но к платку я даже не прикоснулся.
- Мы с Сенькой завтра рассчитаемся. Ему передайте.
- Да чего ты? Бери.
- Нет, Сеньке отдайте, говорю. Его замут же. Сам завтра занесет.
Она еще какое-то время смотрела мне в глаза. Я не опускал взгляд. И тут понял, что взгляд ее напоминает взгляд птицы. Вороны. Просто один в один.
-А ты меня не помнишь? спросила вдруг она.
- Нет.
- Ты у нас жил, когда маленький был. Не помнишь разве? Мы с мамой тебя нянчили еще.
- Не помню, говорю же.
Я вышел во двор, она вышла следом.
- Странно, что не помнишь. Мы с тобой и в лес тут ходили гулять, и на болото ходили за ряской уткам... Баба Глаша тебе все сказки рассказывала...
Я для приличия решил постоять пару минут, для чего закурил.
- Ты еще как-то ночью проснулся, испугался такой... - издав какой-то смешок, продолжала Татьяна. - Чего, спрашиваешь, козленок у вас по дому скачет, копытами стучит? А мы тебе: да нет у нас никакого козленка... Спи миленький, нет у нас козленка-то...- и она вновь рассмеялась смехом, от которого меня чуть ли не передернуло.
- Какой еще козленок?
- А помнишь, как баба Глаша тебе про лес рассказывала? Про мужа ее лесника?
- Нет. Не помню. Татьяна, пойду я...
Я повернулся и, уже выйдя за ворота, вдруг спросил:
- А девочка эта... Она вам кто? Дочь, что ли?
- Что ли... - усмехнулась Татьяна мне в спину. Перед глазами так и стояли ее вороньи глаза.
- А зовут как?
- Глаша...
Шел я оттуда, очень быстро. Когда до ушел убедился, что на улице у нас выключили свет: все окна были темные.
- Да чтоб вас...
- Коля? - позвал меня кто-то.
Я резко обернулся: никого. Лишь, как мне показалось, за поворотом мелькнул и пропал силуэт, кажется, женский.
Сеньку на следующее утро, сонного, сбила машина, когда он собрался идти похмеляться. Сбила прямо на повороте у нашей улицы, где я ночью видел женский силуэт. Два могильщика тот же ночью, вернувшись с поминок, затеяли спор. Один получил ножом в сердце, второй непонятно как, подскользнувшись, ударился затылком о порог и больше не встал. Кулак, выпив больше всех, уснул и больше не проснулся.
Борис пережил тут ночь. Но вечером следующего дня, повздорив с женой, повесился у себя на чердаке. Мужик он был вменяемый, и случившееся объяснить никто толком не мог, включая жену. Валька Федотов через два дня утонул в проруби. Что он забыл ночью на болоте и как не заметил на пути прорубь - еще одна загадка.
Татьяна с дочерью вскоре уехали и больше я их никогда не видел, как и того могильщика, который так странно смотрел на нас с Сенькой тогда на кладбище.
Больше я никогда не ходил на то кладбище и никогда не рыл могилы. И долго еще по ночам я просыпался от цоканья копыт по деревянному полу. Однажды, когда я сидел у окна, чиня сапог, на подоконник неожиданно села ворона. Посмотрев на меня глазами Татьяны она, кажется, закашлялась от смеха, взлетела и унеслась в сторону кладбища, где навсегда уснула старая ведьма.
4 февраля 2021 г.