-Ба-а-а-бушка! Ба-а-а-бушка Пол-я-я-я!
Девочка лет пяти в широкой, явно со взрослого плеча кофте стояла в проулке и оглядывалась по сторонам. По лицу её обильно катились слёзы.
Было раннее июньское утро. Солнце, показавшееся из-за облака, не палило, а только согревало воздух и землю, остывшие за ночь. Девочка ёжилась от утренней прохлады и куталась в кофту, не переставая звать бабушку.
-Ну что ты кричишь? Вот она я,- послышался знакомый голос, и из-за кустов акации показалась высокая стройная женщина лет пятидесяти пяти в выцветшем синем платье и белом платке. В руках у неё был алюминиевый таз с мокрым бельём.
-Я на речку ходила, постирушки полоскала. Не думала, что ты так рано встанешь.
-Я проснулась, а тебя нет, и испугалась. Не бросай меня, бабуль,-всхлипывая, попросила девочка.
-Да кто же тебя бросает, Таленька. Придумала тоже.
Большая черствая рука легла на нечесаную голову внучки и ласково пригладила светлые взъерошенные волосы. Девочка благодарно прижалась к бабушке.
-Иди покуда поиграй, а я белье в саду повешу.
Талька увидела кошку Лушку, мирно дремавшую с котятами под окном старой избенки, присела на корточки и взяла одного из котят, которого называла Мурзиком.
Избенка Калиновых стояла на пригорке вместе с десятком таких же маленьких беленых известью саманных домиков под соломенными крышами. У каждого домика был палисадник. Бабушка посадила в своём по грядке моркови и лука, пряную зелень, а еще цветы - астры, бархотки, ноготки и несколько кустов георгинов. Здесь еще оставалось свободное место, и Захар привез телегу желтого мелкого песка из карьера, чтобы дочке было где играть.
Талька, потискав Мурзика, отдала его кошке и направилась к куче песка. Но в это время возвратилась бабушка.
-Проголодалась?- спросила она.- Пойдем, детка, завтракать.
Дверь в сенцы была открыта: Талька не закрыла ее, когда выскочила из дома. Пелагея чуть-чуть поворчала по этому поводу("Теперь от мух не будет спасения"), но на этом все и закончилось.
Из сенец они вошли в жилую комнату, едва ли не половину которой занимала русская печь - она и согревала, и кормила, и лечила. Справа от печки была отгорожена судница ( что-то вроде крошечной кухоньки). Здесь висел самодельный шкап, на верхней полке которого стояли стаканы и чашки. На средней и нижней размещались глиняные корчажки для каши и с десяток тарелок.
Под шкапом на отдельной полке высилась горка сковородок разного размера - на одних пекли хлебы, другие предназначались для жарки картошки, пирожков и блинов. На окне всегда стояли махотки с молоком, которое должно скиснуть, и тогда можно откинуть творог. На лавке под окном стояли чистые чугунки и алюминиевые кастрюли, а в углу судницы на табурете было постоянное место квашни, где зрело тесто для хлеба. Но особенно Тальке нравился большой пузатый самовар на тумбочке, который раз в неделю они с бабушкой натирали битым красным кирпичом.
За печкой под цветастым пологом стояла железная кровать родителей. Талька с бабушкой зимой спали на печке, а если было жарко, то на полатях, а летом - в сенях на лежаке, который смастерил Захар, хотя еще одна кровать, всегда аккуратно заправленная, стояла у окна в доме. Это была кровать бабушки и деда, который пропал без вести во время войны. Талька его никогда не видела - она родилась через десять лет после победы.
В комнате также находились два сундука: небольшой мамин, легкий, аккуратный, выкрашенный вишневой краской (тоже отец сделал - на все руки мастер!), и бабушкин, большой, тяжелый ("прямо корабль,"по словам мамы) и некрашеный. В нем хранилось все бабушкино добро: синее атласное одеяло, четыре новые белые простыни, столько же пододеяльников, несколько наволочек, два выбитых подзорника, красное плюшевое покрывало на кровать и оконные занавески (на смену). На дне сундука лежали два крепдешиновых отреза на платье, оставшиеся еще с довоенных времен. Прошло уже пятнадцать лет, как окончилась война, а бабушка так и не использовала материал. Однажды, когда Пелагея вывесила свое добро для просушки, Талька спросила:
-Бабуль, а почему ты не сошьешь себе платья? Они были бы очень красивые.
-Эх, детка, не к чему теперь. Раньше война шла - не до обновок было, а теперь возраст уже не тот для крепдешиновых платьев. Вот подрастешь, тебе и сошьем.
Талька очень хотела новое платье, но бабушка ясно же сказала: когда подрастешь.
А пока Тальке пять лет, она очень боится оставаться одна. И тому есть серьезная причина.
Нет, Талька не росла как в поле трава, но то, что часто была предоставлена самой себе, как и ее подружки,- это правда. Родители до самых потемок в колхозе, часто без выходных, а за малыми детьми приглядывали старшие братья и сестры или старики. Талька была у родителей одна и оставалась с бабушкой, папиной мамой. Но у Пелагеи было дел невпроворот: и по дому, и по хозяйству, и в огороде. Попробуй-ка в одни руки управиться! И внучку надо накормить, напоить, обиходить, уследить.
А девчонка росла шустрая, с характером! За ней глаз да глаз! Пелагея с Талькой уставала больше, чем в огороде.
Однажды летом (Тальке и было-то два года) угораздило её выйти за забор. Как только задвижку умудрилась открыть!У забора лежала куча золы, и в ней "купались" куры. Начала и Талька барахтаться в этой золе; куры не разбежались, видимо, не ожидая от нее беды. Но тут налетел огромный соседский кочет.
Пелагея не сразу услышала истошный крик внучки, а услыхав, птицей вылетела в проулок и увидела Тальку, лежащую в пыли, и петуха, который долбил ее куда попало. Испуганная до смерти, Пелагея подхватила окровавленное тельце и кинулась
к соседу Егору. Тот запряг лошадь и отвез ребенка в больницу.
Две недели врачи выхаживали Тальку. Сняли бинты, залечили раны, но на лбу, шее и ручках девочки остались отметины. К тому же она начала заикаться и долгое время боялась оставаться одна. Вот и сегодня, проснувшись и не увидев никого в комнате, она в испуге выскочила на улицу.
Войдя в избу, Пелагея первым делом сняла с Тальки свою старенькую кофту, которую надела вечером вместо ночной сорочки. Потом взяла скалку, намотала на нее стираное внучкино платьишко и несколько раз прошлась рубелем. Платьишко выгладилось. Был у них и утюг, большой, тяжелый, но для него надо было нарезать щепы, потом разжечь, подождать, пока он нагреется, а для этого требовалось время. С помощью рубеля и скалки было гораздо быстрее.
Через несколько минут Талька, умытая, причесанная, в чистом платье, сидела за столом и уплетала пожаренные бабушкой оладьи, запивая клубничным киселем, а Пелагея, подперев руками подбородок, с нежностью смотрела на девочку. Она без ума любила свою бедовую внучку, а та отвечала ей взаимностью, и не было, наверное, минуты, чтобы они не помнили друг о друге.
Пока бабушка управлялась по дому, готовила обед, полола картошку в огороде, Талька успела погонять по двору кур, подразнить огромного серого гусака, который страшно шипел, защищая гусыню, сидевшую в сараюшке на яйцах, построила башню из песка. Башня получилась кривая, и Талька, разозлившись, наступила на нее ногой. На завалинке по-прежнему лежала кошка со своими детьми. Подошла к ней. Лушка приоткрыла глаз и тут же закрыла. Талька поиграла с котятами. Надоело. На месте не сиделось. Увидела у колодца чан с водой, зачем-то залезла - разлила воду, изгваздала платье.
К этому времени и бабушка освободилась, решила сходить к подруге. Надев на Тальку зеленый сарафанчик, Пелагея взяла ее за руку, и они направились в гости. Жила бабка Акулина недалеко, но шли они долго. Сначала встретилась бабка Прасковья, рассказала, как ездила в райцентр пенсию оформлять. Потом зашли проведать заболевшую Морсю. Посидели, бабушка растерла соседке змеиным ядом больную спину. Только вышли - навстречу Соломонида с козой Белкой. С ней постояли. А тут выползла из крошечной избенки древняя Домаха, попросила бабушку волосы расчесать да в косицу заплести. Талька смотрела на старуху и думала:" Сколько же ей лет? Наверно, двести. Вон какие у нее морщины."
Наконец добрались до бабки Акулины. Тальке здесь нравилось. Акулина всегда угощала чем-нибудь вкусненьким. Вот и сейчас она поставила на стол красивые чашки
с блюдцами и налила чаю. А к чаю подала пирожки с повидлом и конфетки- подушечки
(талькины любимые).
Полакомившись угощением, Талька выскользнула из-за стола и направилась в сад. А там яблоки на яблонях висят - одно на другом. Сорвала парочку, съела - незрелые, кислые, а ей хоть бы что! Из сада попала в огород. Нашла несколько огурчиков величиной с указательный палец (опупчики, как бабушка называет), тоже съела. Вернулась в избу. Ее сморило на деревянном диванчике. Акулина сунула под голову уснувшей Тальке вышитую думочку, и разговор женщин продолжился.
Домой вернулись ближе к вечеру. Солнце уже стояло над дальним полем, обливая все вокруг тихим спокойным светом.
Пелагея курам, гусаку зерна насыпала, поросенка накормила и вышла за ворота встречать корову Зорьку из стада. Тут и Захар с Анфисой с покоса приехали, привезли целый воз свежескошенной травы. Стали для сушки у забора раскидывать.
А Тальке плохо сделалось. Рвало ее зелеными яблоками и немытыми огурцами. Анфиса было ругаться начала:"Суешь в рот что попало! Маленькая что ли?"
Но Пелагея так посмотрела на невестку, что та замолчала. Заснула Талька прямо на полу рядом с котятами и кошкой. Отец перенес ее в сени на топчан, укрыл одеялом.
В этот вечер все быстро угомонились- все уставшие , все измученные.
*** ***
а