Медицинская сестра Зинаида вместе с таблетками и капельницами принесла в палату лежачих больных трагедийную новость: ночью «Скорая помощь» доставила в реанимацию парня в бессознательном состоянии. От нее же больные узнали подробности: пострадавший - журналист по фамилии Ногтев, и состояние его очень тяжелое.
- Живого места нет у человека на теле, – сгущала Зинаида мрачные краски, - весь в синяках, и голова вся в кровище!
Судя по частым и горестным вздохам, она не исключала летальный исход, но опытные врачи быстро вывели больного из пограничного состояния, и уже на третий день он появился в общей палате. Его привезли на коляске и положили на кровать у стены рядом с кроватью электромонтажника Галкина, здоровенного рыжеволосого мужика, который повредил позвоночник, упав с неустойчивой лестницы.
Голова нового обитателя просторной палаты была забинтована, правая рука - упакована в гипс. Но он не был в унынии, и поприветствовал Галкина дружелюбным поднятием левой руки.
О Ногтеве Галкин до этого ничего не слышал и публикаций его не читал, но отнесся к соседу с учтивостью. Он считал профессию журналистов престижной и доступной не каждому. «Толковый, видать, журналист, - думал монтажник, с уважением глядя на цветущие синяки под глазами. – Иначе бы не избили… Кому же он так насолил?..»
Обстановку в их городе называли криминогенной, и злодейские проявления случались не редко. Жертвами бандитов и хулиганов бывали горожане разных профессий и по разным причинам, но Галкин, да и другие палатные обитатели, избиение журналиста связывали с его небезопасной работой. Сказывались телевизионные передачи с мест, называемых горячими точками, там журналистам часто доставалось по полной программе.
Сам Ногтев не знал ответа на вопрос, кто и за что его так жестоко отделал, и, постоянно, смотря в потолок, раздумывал о случившемся. Прояснение внес следователь: из больницы, как и положено, известили органы правопорядка о случившемся, и органы возбудили уголовное дело.
Следователь, коренастый широкоплечий и неброско одетый мужчина, по установленной форме опросил журналиста и составил небольшой протокол. Ногтев изловчился подписать его левой рукой.
Закончив официальную часть визита, следователь дополнительно сообщил, что хулиганы задержаны, что они сначала молчали, но путем эффективных методов дознания удалось добиться их откровенности.
При словах об эффективном дознании, по лицу журналиста проскользнула тревожная тень. Следователь заметил ее и поспешил успокоить:
- Нет, нет, ни какого насилия. Они – наркоманы. А наркоманам стоит лишь намекнуть о возможной поблажке, они родную мать продадут.
Он не стал раскрывать ни характер поблажки, ни то, как она повлияла на признания хулиганов, только добавил, что те выполняли задание криминального авторитета по прозвищу Коллекционер.
«Коллекционер?!» – хотел воскликнуть изумившийся Ногтев, но не сумел, а только стал непроизвольно икать, что с ним случалось при внезапно возникавших волнениях.
Он занимался журналистским расследованием фактов коррупции в городе, и у него рождался грандиозный, по его мнению, разоблачительный фельетон, главным героем которого был именно Коллекционер. Под таким псевдонимом журналист выводил на чистую воду нечистоплотного мэра их города.
Прозвище Коллекционер Ногтев решил дать своему персонажу потому, что мэр, по сведениям, собранным журналистом, маниакально коллекционировал ценные вещи: золотые часы, картины, иконы. Но главное – деньги. Валюту.
Деньги стекались к нему по разным и не всегда легитимным каналам. Ногтев располагал откровениями двух некогда преуспевающих, а теперь обездоленных бизнесменов. Один лишился статуса совладельца и руководителя торгового центра, второй – крупного автомобильного сервиса, включавшего в себя заправочную станцию, платную стоянку машин и гостиницу. Оба они утверждали, что стали жертвой происков мэра, что он при содействии пожарной, санитарной и налоговой инспекций создал им невыносимую жизнь и вынудил за бесценок уступить свои доли его доверенным лицам. Они считали, что причина такого вопиющего беспредела кроется в их отказе от условий, поставленных мэром. Он потребовал ежемесячно перечислять круглые суммы на указанные им счета. «Мы свободные деньги направляли на расширение бизнеса, - говорили вчерашние предприниматели, - теперь они расходятся чьим-то карманам».
Но не только стенания двух смятенных господ, побудили Ногтева заняться разоблачительной темой. О мэре в городе давно ходили нелестные мнения: и взяточник, и горлохват, и обманщик. Говорили об этом везде: на кухнях, в общественном транспорте, на рынках. А однажды на стихийно собравшемся митинге добропорядочный горожанин, учитель средней школы, демонстративно высказал по адресу мэра все то, в чем того обвиняли. И он потребовал от градоначальника или опровергнуть эти обвинения и самому обвинить их распространителей в клевете. В судебном порядке. Или уйти добровольно в отставку. В качестве ответчика за обвинения учитель предложил свою кандидатуру.
Стало известно, что мэр, узнав об этом залихватском демарше, произнес, скривив свои губы: «Не много ли чести?» Соратники его посчитали такой ответ достойным достойного человека, однако большинством горожан он был воспринят иначе, и отговорка мэра только укрепила их веру в его непорядочность.
И хотя в фельетоне градоначальник фигурировал под вымышленным именем, Ногтев не сомневался, что по эпизодам, отраженным в его многообещающем произведении, любой читатель непременно поймет, о ком идет речь, безошибочно распознает героя.
- Коллекционер, - повторил следователь, и с недоумением посмотрел на поведение странного журналиста.
А тот, подавляя приступ икоты, моментально представил себе всю фельетонную перспективу неожиданной новости. «Если мэр еще и криминальный авторитет, то фельетон превращается в мощнейшую бомбу!.. Налицо исключительный парадокс: человек с криминальным прошлым и запятнанным настоящим является крупным руководящим работником! Предводителем целого города!..»
У Ногтева так разыгралось это воображение, что следователя он слушал уже невнимательно. А тот досказал нечто важное: сказал, что личность криминального авторитета пока не установлена, что известна только история его прозвища, что его этот бандит получил давно, в колонии для малолетних преступников. Там он собирал этикетки спичечных коробков. Позже у него проявились значительно серьезнее интересы, но прозвище, или как еще в их кругу говорят - «погоняло», так за ним и осталось.
Следователю еще предстояло узнать, кто скрывается под маской безобидного прозвища, но для Ногтева все было ясно: конечно же, мэр! Мэр! Круглолицый пузан с плутовскими глазами!
«Он у кого-то узнал, что вот-вот выйдет в свет фельетон, в котором Коллекционер показан как презренный мздоимец, - продолжал раскручивать мысли разгорячившийся журналист, - и он дал команду со мной разобраться. Ай да мэр! Ай да бандюга! Ай да Янус двуличный!.. Пройдоха!.. Сначала собирал коробки от спичек, теперь – деньги!»
И Ногтев, забыв обо всех своих болях, стал прикидывать, как удачнее обыграть этот факт в фельетоне. В нем же он считал теперь нужным поразмышлять о путях, которыми откровенно порочные люди проникают во власть, становятся крупными руководителями. Примеров такого загадочного явления было достаточно: на скамье подсудимых бывали и мэры, и губернаторы, и депутаты. То есть те, кого народ на эти должности избирал. Среди изобличенных чиновников были, конечно, и те, кого не выбирали, а назначали вышестоящие органы, но это уже была тема для другой публикации. Здесь же необходимо было найти объяснение, почему избиратели, а это, в большинстве своем, простые и честные люди, голосуют за недостойных, бесчестных.
Замыслы казались Ногтеву эпохальными, и ему не терпелось приступить к осуществлению их как можно скорее, но неожиданно к больничным проблемам присовокупились другие проблемы. К вечеру в палату пришел редактор газеты, в которой сотрудничал Ногтев. Редактор выглядел очень смущенным, и было понятно, что он пришел с чем-то весьма неприятным.
Галкин, проявляя галантность, повернулся лицом к другому больному и завел с ним разговор о ненормально жаркой погоде. Тема была актуальной: лето, на улице стояла жара, и в палате было жарко даже при открытых полностью окнах. В разговор о погоде включились другие больные, так что тет-а-тетной беседе двух журналистов никто не мешал посторонним вниманием.
Редактор, вытирая платком обильно выступающий пот, рассказал о визите в его кабинет махровых трех уголовников. Сказал, что под угрозой расправы он отдал им все материалы, которые были в столе и сейфе Ногтева. «А что было мне делать? – говорил виноватым он тоном, - это – нелюди, они горазды на все!»
Редактор долго еще объяснял, что был в безвыходной ситуации, а перед уходом добавил, что бандиты предупредили его о неразглашении их посещения. «Не вздумай болтать! – процитировал редактор угрозу, - а то – полный кирдык (редактор провел ладонью по шее), сам понимаешь!»
Ногтев редактора не осуждал: в том, что угроза могла обратиться в реальность, у него сомнений не возникало. Что мог противопоставить щуплый пожилой человек звероподобным громилам? Ему было, естественно, жаль изъятого материала, но он надеялся на свою отличную память, и был уверен, что произведение сумеет восстановить полностью.
После ухода редактора Ногтев снова задумался над содержанием своего авторского шедевра и укрепился в правильности сделанных выводов. «Редактор сказал, что к нему нагрянули уголовники, - рассуждал журналист. – Но зачем простым уголовникам материал по разоблачению мэра? Он может быть им интересен только в том случае, если они в одной компании с мэром. Тогда получается, что они действуют по указанию мэра, тогда получается, уже вне всяких сомнений, что Коллекционер-уголовник и Коллекционер-градоначальник - одно и то же лицо!»
Ногтев был окончательно убежден в криминальной порочности мэра, но повторное посещение редактора породило сомнения в этом, казалось бы, обоснованно сложившемся мнении. Редактор с добродушной усмешкой рассказывал, что к нему опять приходили те же громилы и вернули все изъятые документы. Пробурчали про какую-то нестыковку и сказали: «нехай обнародует».
Этими словами Ногтев был более чем озадачен: почему уголовники вдруг вернули материал, полностью изобличающий их преступного лидера? Какая в нем может быть нестыковка?
А редактор, почему-то вздохнув, сказал отеческим тоном:
- Я, как ты знаешь, не вмешиваюсь, пока продукты варятся в ваших кухнях, а тут посмотрел, и, понимаешь ли, мне показалось, что у тебя там не все так гладко как следует быть. Замахнулся, конечно, ты широко, но фигурант твой - весьма и весьма…
- Конечно! – усмехнулся Ногтев лукаво. – Преступный авторитет с большим стажем криминального прошлого!
- А эти еще, откуда дровишки?..
- Ну, как же!.. Следователь так говорил… Он прямо так и сказал, что свое прозвище он в детской колонии получил, он собирал там спичечные этикетки…
Редактор, выслушав это пространное объяснение, с сомнением покачал головой.
- А ты его правильно понял? Ты уверен, что он говорил именно про нашего мэра, а не про кого-то другого?
- А про кого же еще?! - Ногтев вскинул было запальчиво голову и – застонал. И от боли, и от осознания возможной оплошности.
Он вспомнил беседу со следователем, там, действительно, такой категоричности не было. Наоборот, у следователя не было ясности в личности преступного авторитета. Это он сам, Ногтев, сделал такое, так желанное ему заключение.
И журналист растерялся, подумал, что от неверности этого краеугольного в его сочинении факта может разрушиться все, разрушится самое выигрышное для него построение – диалектика криминализации мэра, его путь от малолетнего преступника к преступнику матерому.
- Выходит, промашка? - сказал редактор, увидев замешательство журналиста. – Бывает… Чтобы в чем-то обвинить человека, нужно быть на сто, даже на двести процентов уверенным в своей правоте. И не только уверенным быть самому, а быть способным уверить в этом других… Тем более это относится к нам, журналистам… А у тебя там очень сомнительные утверждения: ценные вещи, валюта… Ты можешь это доказать чем-нибудь более существенным, чем тем, что я в твоих бумагах увидел? А там одна пустота: кто-то где-то что-то сказал…
Ногтев, удрученный теперь очевидной оплошностью с сенсационной презентацией мэра, молчит.
- Ты уверен, - продолжает редактор, - что лавочник, и этот… как там его?
- Владелец авторемонтного сервиса, - мямлит нехотя Ногтев.
- Ну да, владелец заводов, газет, пароходов… Ты твердо уверен, что они, в случае чего, подтвердят и докажут, что их обездолил именно мэр?.. И подтвердят, что ты с их слов написал то, что собираешься публиковать?.. А вот я сомневаюсь. Их могут запугать, подкупить… Да мало ли что. Их могут так обработать, что они заявят, что ничего такого журналисту не говорили, заявят, что он все выдумал или напутал. А могут и просто сказать, что они и в глаза не видели этого журналиста… Как тебе такой пируэт?.. В твоих бумагах, кроме твоих собственных ссылок на эти источники, я не видел ничего убедительного.
Ногтев лихорадочно ищет в памяти основания, которые были бы безупречными в обвинении мэра. Те, на которых зиждился фельетон, теперь ему самому безупречными не казались. И важным звеном, вносившим в его мысли сумятицу, был возврат в редакцию материалов порочащих мэра.
- Или взять речь учителя на митинге, которую ты так обстоятельно воспроизвел, - продолжает неторопливо редактор. - Тоже все шито белыми нитками, тоже бездоказательно…
Редактор задумчиво смотрит на приунывшего Ногтева и говорит:
- Наш мэр, не спорю, такой он и есть, каким ты его представляешь. Он даже еще сволочнее, и поэтому очень опасно быть голословным в предъявляемых ему обвинениях. У меня на памяти есть такой случай. Тоже один журналист, тоже борец за всеобщую справедливость, выступил с обвинительным текстом. И оказался оштрафованным на полмиллиона рублей. За клевету и унижение достоинства. Не сумел он в суде доказать правоту своих измышлений. Ты на такие риски готов?.. Тебе мало твоей раздробленной головы?..
Какое-то время оба журналиста молчат. В палате слышны только голоса собеседников Галкина, осуждавших неблагоприятное лето.
- К тому же, - продолжает негромко редактор, - тех, кого ты задумал пробудить от спячки своим разоблачительным опусом, будет мало или совсем их не будет: газеты сегодня почти не читают. А вот врагов сразу появится много. И у тебя получится так, будто ты полуголым полез в осиное гнездо и взялся разрушить его голыми своими руками.
Ногтев, раздосадованный явной оплошностью, но по-прежнему убежденный в своей правоте, разразился возвышенной речью в защиту своей гражданской позиции.
- И что же?- воскликнул он не громко, но гневно. - Видишь разгул и наглость коррупционеров, и делай вид, что не видишь? Пусть все так и будет?! Пусть наглецы правят бал, а скромные и честные люди довольствуются их подаянием?
Ногтев на секунду прервался, сделал глубокий вдох и продолжил с той же пламенной страстью:
- Абсолютно все признают, что коррупция – зло. Зло, которое угрожает всему государству, зло, с которым надо бескомпромиссно бороться. И что? Есть действенные меры борьбы с этим злом? По виду – есть. Есть даже федеральный закон о противодействии этому злу. Но все видят, что эти меры похожи на бутафорию, на толчею воды в ступе. На кота из басни Крылова, который «слушает и ест»…
- Красиво поешь, но, поверь мне, впустую, - редактор, похлопав по кровати ладонью, остановил эту жаркую речь. – Решение этих проблем не нашего уровня, и не в нашей с тобой компетенции. Мы можем иметь свое мнение, и - только. А кому оно кроме нас самих интересно?..
- И у вас такое мнение есть? - спросил недоверчиво Ногтев. - Что бы вот вы посоветовали делать для обуздания коррупции, если бы вас об этом спросили?..
- Я бы, если бы меня спросили об этом, - ответил редактор, - предложил бы немедленно внести в уголовный кодекс небольшую добавку. Во-первых, предложил бы внести в этот кодекс статью, по которой коррупция считалась бы уголовно наказуемым преступлением. Сейчас там такой статьи нет. Предложил бы дать четкое определение коррупции, предложил бы вписать, что при вынесении обвинительного приговора коррупционеру или расхитителю государственной собственности, приговор выносится с конфискацией имущества осужденного.
- Так и сейчас конфискуют, - протянул разочарованно Ногтев, ожидавший услышать что-нибудь более ценное. - Судья и сейчас может вынести приговор с конфискацией.
- Вот именно: может вынести. Но может и не вынести. Опять налицо человеческий фактор. А потом, в уголовном кодексе нет такого вида наказания – конфискация имущества. Есть - штраф, а это, сам понимаешь, не одно и то же. Вот, если бы спросили меня, я, повторяю, сказал бы: надо, чтобы обвинительный приговор коррупционеру автоматически был – с конфискацией… Автоматически!.. Безоговорочно!.. Все у него подлежит автоматом изъятию!.. Конечно, нажитое справедливо ему нужно будет после вернуть. Но он сам пусть доказывает, что у него нажито честно… Пусть сам собирает необходимые справки, ищет свидетелей, бегает по судам… Вот при таком законе будет и чистота деловых отношений, и образцовый порядок.
Жестко?.. Да, жестко. Но иначе нельзя: коррупция – это омерзительная зараза, и она уже проявила свою мерзость почти на всех уровнях власти. Ее вырывать надо с корнем… В других странах с ней борются жестче: и руки отрубают мздоимцам, и вообще ставят к стенке.
Редактор говорил, а его взгляд бродил отрешенно по прикроватной тумбочке Ногтева, и, как будто только для этой тумбочки, он сказал:
- Да, у нас – конфискация, но это не казнь и не членовредительство… А потом, и такая мера коснется не каждого, – будь честным, и конфискация тебя не затронет.
- Но ведь конфискация совсем недавно была, и ее отменили, – заметил скептически Ногтев. - Опять возврат к старому?..
- Не совсем… Раньше конфискация применялась как дополнительная санкция за совершенное преступление, при моем варианте она – основная... И в этом принципиальная разница. Коррупционера можно даже не сажать за решетку. Его надо лишить всего состояния, причем, показательно. Пусть все увидят, кто он и каков есть, и что с такими за такое бывает, а он пусть узнает, каково быть бездомным… Один-два наглядных примера моментально отрезвят всех других лихоимцев. И тогда...
Редактор поднялся со стула и, прощаясь, завершил свою мысль:
- Все будет тогда голубым и зеленым…
2021 г.