Павлинка сидела на пригорке, разбросав ноги, как Буратино. Неудобно чистить картошку на корточках? А сидя на земле, тем более. Она поехала в синей юбке, так как синтетическая синяя ткань не мялась. А надо было суконные штаны от холода и от муравьев брать. Но суконные штаны оказались жаркие. А в юбке вот комары кусались... А что делать? Неопытная в путешествиях Павлина была городским человеком и не ожидала, что с одеждой будет столько забот. Вместо отдыха прибавилось трудностей. Костер уже разгорелся не на шутку, ветер срывал языки огня, кидал на травы. Потому что лапником разжигали. Арий добавил толстых коряг и спокойно повел детей в лес, чтобы дышали сосновым озоном. Пора соображать обед. Она чистила картошку и искоса поглядывала на строение турбазы, которое на холме выдвигалось из сосен как крейсер «Аврора». Не пустили их семью на базу волшебной горы! Администратор сказала, базе грозит корпоративный заезд, все места заказаны и оплачены на все выходные. Воды можете набрать, вот вам палатка и все… Застекленная веранда этой турбазы была направлена прямо в сосновое море, которое волновалось и шумело колючими волнами.
- Ну что? Замерзнем, так уедем, - рассудительный Арий поставил палатку, мудро привлекая к труду детей. Дети галдели и просились на речку.
Павлинка чистила картошку и поглядывала на костер, а вокруг летали юркие птицы и садились прямо на палатку. Против птичек возражать было нечего. А вот мухи... Чем больше грело полянку солнцем, тем больше их жужжало. «А пошли вы!» – Павлинка махала руками. Но мухи не боялись, стукались об лоб. В ее черные шлепанцы набежали муравьи. С негодующими криками она вскочила и захлопала себя по ногам вехоткой. И уже кипела картошка. И она достала тушенку из рюкзака, когда пришли ее туристы из сосен. Да, готовить на костре Павлина не привыкла, а здесь закрыта база, где есть и плита, и кран с водой, и постельки... Газа нет. Успевай как хочешь. Закопченный черный чайник пришлось ставить после картошки, когда костер почти прогорел. Не закипал долго. А ведь чай с обливными мятными пряниками – особое удовольствие. Павлина пыталась что-нибудь записать в походный блокнот, но в голову лезли только стремительные сороки, летавшие вокруг базы. А на базе плита газовая, и четыре крана, и кроватки, крытые солдатскими одеяльцами, и белье администратор выдавала....
Арий крутил старый приемник, искал радио «Свобода». Марк Слоним говорил про Солженицына. Этих имен Павлина не знала, ни разу не слышала, а для запада это было известно все. Стала прислушиваться. Вот в «Новом мире» рассказ Солженицына «Для пользы дела» … Поделитесь вашим мнением об этом писателе? ... Нет, на западе он не мог вызвать значительного интереса, потому-то тот материал, на который опирается его проза, более понятен в России. Люди испытали описываемое на своей шкуре… Для советских людей это огромное явление политического характера. На западе появлялись десятки книг о лагерях. Материал не нов. Важнее – есть ли за этим материалом художественное осмысление жизни. Оно, по-моему, есть…
– Мам, есть хочу! – младшенький кареглазый набегался и устал, ноги его заплетались.
Старшенькая тоже проголодалась. Но она всегда была терпеливой и помалкивала.
– Руки мойте, – повторила Павлина несколько раз, доставая из пакета пластмассовые зеленые плошки, – вон вода в ведре.
– Не буду, – сказал младшенький, – она холодная, почему?
– Из колодца, – уважительно пояснил папа Арий.
Павлина распределила густое варево по зеленым плошкам.
– Тихо, дети, – шипела она. – дайте «Свободу» послушать. – А то ее дома не слышно. А тут на горе слышно…
– Мы гуляли встретили стадо, а с ним знакомый пастух. Вот подал два подберезовика, - Арий усмехался в усы и всем раздавал сидушки – по две-три дощечки, связанных синтетическим шнуром, чтобы не сидеть на голой земле. А почему усмехался? Да потому что его все эти комары и муравьи не трогали. Он всегда о чем-то думал и улетал мыслями далеко. А у Павлины юбка широкая, цветасто-синяя, и тут сидушка кстати. Хотя брюки удобнее. Только жарко, солнце…
Почему она согласилась поехать? Потому что Арий уверял – природа сама знает, что нам нужно. Надо ее слушаться, вот и все. Но так вот вплотную Павлина с природой не сталкивалась. Она любила сидеть в комнатке и строчить в тетрадь, пока суп кипит... Тут писать стало некогда.
«…В творчестве Солженицына есть отсыл к Ремизову, – говорил Марк Слоним по радио сквозь потрескивание, - и даже к Платону Каратаеву толстовскому. Но жизнь, показанная в рассказе "Матренин двор", совершенно настоящая и ярко написанная. Там есть сильная мысль: село не стоит без праведников. То есть, в лице Солженицына мир приобрел настоящего русского писателя…»
Дети соскучились молчать и, поев, убежали в елки.
– Почему я никогда таких писателей не слышала?
– Потому что пионерка, – пояснил Арий прикуривая. – Ортодоксальная пионерка. Тебе что в школе рассказали, тот и знаешь. Еще услышишь.
И ушел рубить лапник, чтоб в палатке настелить внутри. Он несколько раз за ним ходил, да подальше. Чтоб вырубка лап не бросалась в глаза... Администратор могла и замечание сделать. А потом еще попросил у администратора старый матрас. Она, смущаясь, дала два: «Вас-то четверо».
Но несмотря на лапник, матрасы, на высокий веселый костер и теплую погоду Павлина боялась спать на улице. Она очень надеялась, что здесь нет волков, но мыши могли быть. А ей это было одно и то же. Она заставила всех надеть наличные штаны и кофты, и без конца зашнуровывала вход в палатку.
– Дети. Если что, будите папу, он проводит в елки. У него фонарик есть…
Ночью страшно было один раз, когда гугукнула какая-то птица. Мыши не пробегали, и было вовсе не холодно, даже душно. Все надышали.
А проспаться под птичий свист ей даже понравилось.
Костер она разжигать еще не умела. Но честно пыталась. А костер она хотела для тепла и для чайника. У них была такая утварь: закопченный чайник и черная закопченная кастрюля, к которой прикрутили проволочную ручку. В этой утвари надо было готовить, и в ней же воду греть для мытья зеленых плошек.
Жарить яичницу, которую все любили, было не на чем. Однажды она сделала яичнику кастрюле, но опыт стал неудачным – сплошной ком. Обошлись быстрой лапшой и яйцами вкрутую. Кругом сверкало сущее благолепие – чирикало, шелестело, шумело. Вдали позванивал колокол монастыря. Павлина поняла – они в центре мира…
– Мам! – не своим голосом закричали дети в елках.
У Ария оказалась хорошая реакция. Он метнулся в посадки и вскоре обратно пришел.
– Чего случилось? Все живы?
– Маслята. Дети грибы нашли. Поганки я выкинул.
Он протянул четыре толстых желтых гриба. Дети стояли рядом и очень гордились.
– Теперь у них есть хорошее занятие.
– Откуда? Дождя же не было!
– А вот.
– Слушай. А у нас картошка осталась?..
– Да вроде.
– Хватит на грибной суп!
– Я не люблю грибной суп, он черный, – сморщился младшенький.
– Что бы понимал! – старшенькая его тут же остановила. – Этот суп мы сами нашли!
Но благородному писку и грибам скоро пришел конец. На базе раздались крики, хлопанье дверей и бодрая музычка. «Разгадай скорее формулу любви! Темные аллеи, а между ними вы!» - задорно выкрикивал Дима Маликов – На краю созвездий ты меня согрей! Полетим скорее – вместе веселей!» Шумный разноголосый контингент носил большие сумари и матрасы из автобуса, а дети контингента бодро разбегались по окрестным елкам. Послышалось щелканье пугача. Им дома нельзя стрелять. А в лесу можно…
– Все грибы нам потопчут, – заметила сварливо старшенькая.
– Ну, вы еще поищите немного, а потом гулять пойдем… Далеко. А мама будет грибной суп делать.
– А куда ты собрался? – заинтересовалась жена.
– Наверно, надо в сельмаге закупиться… Крупы, консервов. Пряников, может, фруктового сахару. Хлеб кончился.
– Арик, молодец. Раскочегарь мне быстрее костер. Грибы отварю, может, с вами еще пойду… Так уж с этим контингентом неуютно сидеть.
Вскоре уж и вода закипела, и очищенные маслята туда плюхнулись, с солью, с лаврушкой. Грибов дети больше не нашли, а может, искать не захотели. Они принесли с Арием какие-то старые доски от администраторского сарая и начали сколачивать низкий стол на четыре ноги. Радость-то какая. На корточках есть, правда уж, последнее дело…
Павлина опять перевела взгляд на проступающие вдали башни монастыря. Вот приходится копошиться у палатки, а ведь можно, наверное, раз в жизни сходить в этот монастырь? Ведь это, говорят, знаменитый монастырь. Девятьсот лет… И там, говорят, редкий музей создан, башня смотровая высоченная.
– Арий, а вон там, где монастырь, что там вспыхивает? Так таинственно.
– Наверно, вода. Ее отсюда не видно, но ведь монастырь стоит на озере...
– И там был, наверно?
– И не раз.
– И что там?
– Красиво! Башни, стены... Музей. И там можно гулять. Там теперь даже трапезная есть, столовая по-нашему... Монахи питались как-то. Художники на пригорках сидят. Как-нибудь сходим. Надо узнать, может, местный автобус есть, а то ребята устанут...
Идти на проселочную дорогу к сельмагу надо было мимо базы… Павлинка в своей долгоиграющей синей юбке, в черной футболке, и Арий в клетчатой самошитой рубахе, с рюкзаком, дети в домашних кофтах из секонда…
Мимо них пробегали дети с базы. Одна девочка в джинсе с головы до ног остановилась и впилась глазами в младшенького.
– Есения! – закричала из окна женщина в купальнике. – не ходи к бомжам, я тебе что сказала! Есения!
Девочка нехотя поплелась обратно к базе.
Павлинку перекосило. Но Арий вовремя увидел и сказал:
– Не надо обращать внимания на речевой мусор. Вот из окон базы играет непонятно что, ты же ничего?
«Ты моей никогда не будешь, ты моей никогда не станешь» – лилась из окон какая-то каша. – «Наяву ты меня не полюбишь. И во сне меня не обманешь…» и так много раз и из разных приемников.
– Что за чушь, – сказала, оглядываясь, Павлина. – Кто исполнитель-то?
– Как кто? – отозвалась дочь, – это же Дима Маликов. Кто его не знает.
– А что он поет?
– Попсу.
– И все его знают?
– А как же? «Кончал консу. Поет попсу».
– Здорово ты его поддела. А есть такие которых ты правда любишь?
– Ну, кого-то получше Маликова. И чтоб ролики жуткие, губная помада черная…
– И все?
– Еще Майкл Джексон.
– И почему он тебе понравился?
– Майкл Джексон мне всегда казался самым искренним и честным. От него так и шла доброта. Вы что хоть? Такое не знать.
Арий улыбался. Понятно. Он это знал по не нашему радио. Павлинка затеяла этот разговор, заговаривая зубы, не могла про бомжей забыть. Дочка грамотная для шестого класса, молодец. Намеки на бедную одежду Павлинку все равно нервировали.
– Ты рад за дочку? Она ведь так похожа на тебя!
– А сын на тебя! Такой же эмоциональный.
Ветер усилился, хлопал одеждой, раскачивал деревья, они хрустели, и легче было идти, нежарко совсем. По бокам от дороги расстилались горки и холмы, плотно заросшие травой кустарником вперемешку с пушистыми сосенками. Местами разлеглись большие округлые камни. Откуда они? На заданный вопрос Арий тут же ответил, что это, видимо, последствие движения ледника.
– А, по-моему, природа как в мультфильме? – не унималась Павлина.
– Такое у тебя восприятие. Как красиво, так сразу кино, – пожал плечами Арий.
Этот человек везде себя чувствовал, как дома, ничему не удивлялся.
Спускались с горы, к деревеньке, и дыхание останавливалось от простора и плавных переходов лесов и полей. Казалось, это все специально рассажено так. Простая, просторная краса как бы никогда не виданной земли. И они могут так вольно идти два километра и легко им идти, празднично.
– Откуда ты знаешь, где сельмаг?
– В молодости тут все исходил. Как на вылазку приползем, так надо сельмаг искать. А как же. Один раз забыл шнур от мага на берегу. А следующим летом приехали – под кустом наш шнур так и лежит.
Павлина заулыбалась: муж раньше ездил сюда пива с друзьями попить, а теперь вот баюкается с семьей, дети, жена... Нет-нет, но это же так согревало. И поэтому ей надо расти...
– Дети куда вы все время убегаете? Идите рядом, не мельтешите в зарослях.
– Мы там грибы ищем. Но их нету.
Сельмаг улыбался своей чистотой и пустотой. Арий закупил обычный набор пшенка – тушенка, сельдь бочковая, огурцы, пряники, фруктовый сахар, три кирпичика хлеба. Посреди сельмага валялись на солнце три сытые кошки, даже не играли. Спали. Приветливая продавщица тоже улыбалась на этих кошек, успевая обслуживать покупателей.
– Кис, кис! – Позвал мальчик звонко.
Мимо проехал автобус с туристами.
– О, большой пароход пристал, – сообщила продавец. – Дети, не трогайте кошек, пусть поспят. Сходите-ка на пароход. Там в буфете вкусное бывает.
Павлина тормозила. Она не понимала, как их пустят на пароход. Но Арий и здесь напомнил, что он завсегдатай, и вся его команда не торопясь, засеменила на пристань.
Там стоял пароход белоснежный с семиэтажный дом. Видимо, пока туристы не вернутся с автобусной экскурсии, никуда не денется.
– Нас не пустят! – испугалась Павлина, смущенно отряхивая синюю юбку, в которой спала в палатке.
– Да ну еще! – Арий цепко взял ее и детей за руки и повел к трапу.
Трап слегка качался. Они вошли на этот небоскреб, их никто не тронул. Потом по коридору, потом по палубе и вниз по блестящей лестнице.
В буфете были столики и еще витринка с конфетами и пирожными. Но Арий смотрел не на конфетки, это было баловство для жизни в палатке.
Он попросил палочку сырокопченой, полкруга сыру и водку. Сверкающая тетя в белых кудрях подала ему все это и спросила, не надо ли еще икры? Две. И эклеры детям. Счастье было такое большое и быстрое, что эклеры проглотили на ходу, забыв попить.
– А почему? Мы же не пассажиры!
– Пассажирам тоже хватит.
Да, в сельмаге такого не увидишь… Пригорки и сосны тянулись на обратной дороге совсем медленно. Дети устали, начали ныть.
– Арик, скажи, почему это как другая страна? У них там даже колбаса… Мы-то на картошке сидим, да на каше.
– Ну, мы тоже можем купить билет на пароход и ехать через всю страну, с колбасой, с эклерами. Но я столько не зарабатываю. Сумку отдай?
– Не отдам.
Обратно шли молча. Дети уже напрыгались, наигрались как зверята. Шли тяжело дыша. Хорошо хоть ветер, а то бы как жара…
– Там была столовая, – назидательно сказала дочка, намекая на прочитанную на деревенской улице вывеску, – А вы мимо прошли. Вы что хоть?
Голос у нее был грустный.
– Так надо было сказать! Потерпи…
Чтобы дорога пошла быстрее, Арий нашел радио «Свобода» на своем приемнике «ВЭФ». И не лень же было таскать с собой этот сундук. Может быть, он отнимал силы, а может, и давал. Как посмотреть...
«Чудо отрока Парфения» – так назвал свое эссе о Рубцове Борис Парамонов, известный русский критик, живущий в Нью Йорке. Голос Парамонова: «Рубцов меня, как говорится, «достал». Многие доброхоты выдают его за нового русского поэта. Пишут о нем диссертации, включают главы в вузовские учебники. О Рубцове я читал, как он в свободное время ходил в библиотеку, читал Канта, Гегеля, Платона и Аристотеля. Думаю, если у него и были такие пробы, то он ничего не понял, а если бы напился с горя, то правильно бы сделал... Постыдитесь беспардонно лгать на любимого поэта... Только никто его в лучшие поэты не назначал, его вынесла на вершину любовь народа. Интересный феномен, но говорит он не о литературе, а о социальной психологии. Окончательно добила статья Олега Кашина в журнале «Русская жизнь». Речь про одного вологодского миллионера, который за взятку получил от ментов протокол уголовного дела в связи со смертью Рубцова. Кстати, в Вологде есть памятник Рубцову вне помпы, у которого ханыги распивают и всегда оставляют выпить Рубцову, плюс классический плавленый сырок на закуску. Что ни говорите, а это народная любовь...»
– Пап, – потянула отца за джинсы дочка, – смотри, он с нами не идет! - и показала на утомленного братца, скучно сидящего посреди дороги.
Родители бросились поднимать, уговаривать.
– Устал, – буркнул сынок.
– Тебя же машина задавит, – пугала мать.
– Пусть...
Ну, пришлось дать пряник. Дочка принципиально от пряника отказалась. «Так вот, правда, похожа», – продолжилась Павлинкина мысль. Арий вечно скромничал, все отдавал людям, вот и дочка туда же.
«Взял в библиотеке объемистую книжку «Той девушке, которую люблю». Сразу скажу – Рубцов поэт, маленький, но поэт. Из книги Гаспарова: «Я предложил студентам задать мне стихотворение для импровизированного анализа, предложили Рубцова, «В горнице моей светло». Пришлось отказаться, такие простые стихи трудней для разбора, чем фетовская «Хандра». Рубцов копировал стиль «Родника и нивы» за1900 год, копировал безукоризненно, что придавало стихам идеальную законченность. Сборник стихов Рубцова состоит из переводов русских поэтов... У Гаспарова это «пастиш», то есть стилизация. Это пастиш у Рубцова ненамеренный, невольный, он сам не замечает... У него не игра со стилем, а подражание. Но давайте сами прочтем. Стихотворение неплохое, из лучших у Рубцова. Сделанность, поэтическая логика в расстановке слов. Есть поэтическая рифма, смысловое движение образов. Слова не пропадают втуне, а работают одно на другое, составляют некий движущийся сюжет. Сюжет, связь и смена поколений, упадок и расцвет, и то, что так незамысловато написано, для бедных, не мешает, а придает некое обаяние. Что-то вроде цветочка Франциска Ассизского, что-то нестеровское, это умиляет. Таких стихов у него немного, на четыреста страниц - десятка два. Чувствуется песенно-романсовая традиция, дающая ноту то Есенина, то Блока... Но всего этого мало, в основном эмоциональный кисель и слякоть...Рубцов не без таланта, но как поэт не удался... А почему такая стихийная к нему любовь? Здесь надо говорить о русской советской кошмарной истории. И сам Рубцов хоть и тщится представить себя крестьянским поэтом, но жизнь его проходила не в деревне, в кубриках и общагах...»
– Сидит где-то в Нью-Йорке, ему есть дело до Рубцова... – удивлялась Павлина.
– Так Парамонов же русский, где бы не сидел, – Арий повел рукой на округу. – Ему не все равно. Просто он выражается парадоксально.
– У нас бы ему не поздоровилось с таким мнением...
– У нас любят делать из человек икону. А это не облегчает понимание.
Около базы все было тихо. Контингент рассосался: кто-то ушел гулять в лес, кто-то млел под солнышком на поляне. На полянке виднелась дама в блестящем купальнике, а рядом с ней девочка в джинсовой шляпе. Маликов тоже притих пополудни. Арий поставил на низкий стол закопченную кастрюлю с грибным супом, подкатив пару бревнышек. Где он их взял? Какое счастье! И хотя суп, кутанный одеялом, был чуть теплый, никто не ворчал.
– Сын. Иди есть! Ты чего хоть? – позвал Арий младшего.
Никто не отзывался. И вдруг Арий, весь уставший донельзя, вскочил и дернул бежать.
– Арий! – закричала пораженная жена. – Ты куда?
Но тот уже бежал вокруг базы. Его клетчатая самошитая рубаха мелькнула и скрылась за углом. Потом было видно, что он побежал в лес. Зачем?
Вернувшись, он сел и замер. Он весь взмок, по лбу текли капли пота.Это было необычно, отец никогда никуда не срывался не подумав.
А сын уже спал в палатке, «без задних ног».
Ночью началось что-то жуткое. Дети часто вскакивали, просили отвести в заросли.
Фонарик у Ария вскоре сел, он в ночи затеплил костер. Павлина тоже вскочила несколько раз, держась за живот.
– Наверно, это были не маслята, – бормотала она, - мы что хоть наварили тут? Это же беда. Фталазол уже кончился.
– Это не грибы. – Арий ворошил длинные тлеющие стволы. – Вы бегаете. Я нет. А потому что я не ел ваши пирожные эклеры. Эта тупая блондинка скормила нам вчерашние эклеры. Я уж потом подумал…
– Арик. Надо ехать домой. Что я тут с ним буду делать? Надо попроситься у администраторши позвонить Белянскому. Он же привез? Он же и увезет.
– У Белянского, скорей всего, сломана машина. Он же говорил. Сможет только через неделю.
– Ужас! А на автобусе?
– Как ты себе представляешь? Ты что хоть? Ехать два часа и через каждые десять минут «дядя, останови»?
– Что же делать?
– Спокойно.
И достал из рюкзака бутылку.
– Арий. Очумел совсем?
Но он позвал детей, который не спали в палатке.
– Дети, слушайте. У нас военное положение. Враг наступает. Я дам лекарство и запить чаем из чайника. Мама первая. Смотрите, как она быстро выпьет лекарство! Глотать сразу!
Налил Павлине две ложки. И детям по одной. Но дети кашляли и давились. Павлинку изрядно потряхивало.
– Ребята, вы зря добро разливаете. Ну, хорошо, ложитесь. Если что, я у костра подежурю. У вас все пройдет. Поняли?
Дети залезли в палатку и затихли. Арий проверил, хорошо ли укрыты.
Родители еще посидели у костра. Ночь стала прозрачнее. Сосны глухо шумели. Но страшно не было. Как будто все это их дом.
– Ну как, надо еще лекарства?
– Да нет, больше ничего не болит. Только вот боюсь, хорошо ли мы сделали. Детям нельзя ведь.
– Конечно, нельзя. Это удовольствие для взрослых.
– А чего тогда сам не лечишься?
– Так я же не заболел как вы. А у нас все лучшее детям...
И начал возиться с приемником, ища музыку. Павлинка улыбалась. переживая первый реальный рассвет.