«Не в том суть от кого ты родился,
а в том, с кем ты водишься…»
Мигель де Сервантес Сааведра
1.
Обрести друга в зрелом возрасте трудно, почти невозможно. Душа, наученная горьким опытом жизни, не так уже доверчива, как в юности. Друзья обретаются по молодости. С ними потом и идёшь по жизни, теряя их постепенно.
Иной, доживший до больших годов, однажды оглянется округ себя – а и нет никого рядом. Пусто, хоть изорись! Один он. Как былинка на ветру – ни помощи, ни душевной поддержки. И так горько на его душе станет, так сердце прижмёт, что и жизнь не в жизнь, и радость не в радость.
И ничего не поделаешь, большие года – большое одиночество. Это по молодости кажется, что мы навсегда с друзьями вместе, ан нет – вместе-то вместе, да каждый идёт своей дорогой…
Посёлок наш небольшой, но тысяч шестнадцать народу в нём наберётся. С трёх сторон окружают посёлок отроги Хамар-Дабана, с четвёртой река Селенга. Сосновые леса, речки с хрустально-ледяной водой с гольцов через посёлок бегут, черемушники по-над ними – красиво. Посёлок-то при целлюлозо-картонном комбинате когда-то народился – сначала как посёлок строителей, а после, когда комбинат достроили и пустили, многие уезжать из него не захотели, переучились да на комбинате работать остались. Да и куда уезжать, зачем? От добра – добра не ищут. Здесь большинство уж и семьями обзавелись, и друзьями; квартиры, дачи получили, дети в школу пошли. Считай, корни пустили – чего метаться? Это одному, молодому неженатому можно рюкзак на плечи и кочевать со стройки на стройку, а семейный – сто раз подумает…
Егоров и Зайцев старожилы поселковые – они одни из первых на строительство комбината приехали. Егоров после окончания института, Зайцев после срока тюремного. Поселили их в одном бараке, что на Второй площадке. В том бараке они и сдружились. Да так, что уже более сорока лет - не разлей вода.
Зайцев строил комбинат, на котором потом двадцать лет отработал, пока не ушёл в лесники, а Егоров строил школу – десятилетку, в коей до сих пор и учительствует.
Со стороны поглядеть так и не понять, что их связывает. Уж очень они разные – Егоров образован, прекрасно знает литературу, вежлив и интеллигентен в общении, одевается красиво и стильно, еду любит изысканную – жуир и гурман, одним словом.
Зайцев же почти полная его противоположность – когда-то мог крепко выпить, по молодости сильно распускал руки, за что и имел судимость, в делах самонадеян, нахрапист, необычайно памятлив, особенно в деталях. В одежде небрежен, в пище не разборчив – лишь бы была. Если в чём-то считает себя правым или знающим – отстаивает свои познания и правоту до последнего, вплоть до оскорблений. Узнавая что-то новое, искренне удивляется и со временем начинает это новое считать своим выстраданным. И при всём притом, как-то умеет ладить с разными людьми, зачастую совсем не своего круга. Конечно, с возрастом его ершистый характер чуть помягчал, да и здоровье крепко подсело – пить да руки распускать Зайцев перестал, но всё одно, праведником это его не сделало.
Егоров преподаёт географию и природоведение, да факультативно астрономию в старших классах – астрономия для него страсть душевная. С детства.
Есть у Егорова одна забава, к месту будет сказано, с астрономией его любимой связанная – обратный адрес на письмах и посылках пишет, начиная с основ мироздания: Мегаскопление Ланиакея, сверхскопление Девы, скопление Местная Группа, галактика Млечный Путь, рукав Ориона, Местный Пузырь, Солнечная Система, планета Земля, страна Россия, республика Бурятия и только потом: посёлок, улица, дом, квартира.
Уж сколько скандалов было с ним из-за этого на почте – никакого толку! Вежливо, занудно талдычит своё, и хоть ты что с ним делай! Когда он с посылкой заходит на почту – операторши разбегаются!
Пётр же, Зайцев, в лесничестве работает. Тайгу знает, как свои пять пальцев. Больших людей на охоте, да в походах обслуживает. Закон, бывает и переступает, но не безобразничает, всё в меру. Живность лесную любит и никому беспредельничать в своих угодьях не даёт. С любителями без нужды пострелять – крут, даже жесток. Соответственно, врагов имеет много. Да в основном и не врагов даже, а тех, кто от обиды языком зря молотить любит…
2.
Нынешнее лето в посёлке душное. Жара с апреля стоит и назад не сдаёт, только прибавляет. Тайга горит не переставая, того и гляди огонь к домам скоро подберётся. Гольцы стоят без снежных шапок, реки обмелели – рыба в них заживо вариться и, всплыв к верху брюхом, тухнет в прибрежных кустах. Даже трава цвета не зелёного – рыжая, клочьями-гнёздами, словно на плешивой голове, выгорает на пустырях.
Через день, а то и чаще, сухие грозы крутят пыльные смерчи по пустынным улицам посёлка. Народ прячется на дачах, а те, у кого дач нет, отсиживается в относительной прохладе квартир, занавесив окна тёмными шторами.
Только ребятишкам всё нипочём – те, что младше, с утра до вечера на песчаном обрыве на речке Вилюйке пропадают – купаются да загорают, а кто и рыбачит под старыми ивами у развалин водяной мельницы, старшие на Селенге, главной реке нашей да на карьере отмокают…
Вот и Егоров с Зайцевым на карьер засобирались. На реку-то – ну её! – дурная она, одни воронки да топляки – нырни и не вынырнешь. Да и песку нет полежать, погреться, только обрывы да кусты. На карьере хорошо – песок, да и вода тёплая, если глубоко не нырять.
А захочется и окушков-матросиков на удочку подёргать можно. Хотя это больше для ребятишек забава.
Жёны, что Егоровская, что Зайцева, конечно, для порядка чуток поскандалили – на дачах всё сохнет, поливать-полоть нужно, а эти загорать удумали, но быстро успокоились – нужно ж мужикам когда-то и расслабиться, не мальчишки, чтобы всегда под мамкиным присмотром. Потом послушнее будут – в сто раз больше отработают…
Поначалу сотоварищи на егоровской машине, на развалюхе его «двенадцатой», съездить подумали, так а с пивом тогда как?! Обратно ж за рулём не поедешь, жара не жара, а гаишники не дремлют, быстро охотников до холодного пивка вычисляют. Решили не рисковать. Ну, а как пивом-то закупились, так на рейсовом ПАЗике до первой площадки и поехали.
Пока доехали, взмокли все, в автобусе не продохнуть – окна откроешь – пылища во все щели лезет, а закроешь – от жары некуда деться. Да ещё народу полный салон – все ж к воде! Еле дотерпели.
Расположились за самым дальним высоким отвалом, на мыске у мелких кустиков, там народу почти никого, одна только молодуха какая-то с девочкой годов шести, дочкой по всему видать, загорает.
Мужики пиво в воду поставили, да поглубже, чтобы, значит, остыло малость, а то, пока добирались, оно вскипело почти – с тёплого-то пива мужику какая радость?! – сами одежонку поскидавали, да и в карьер занырнули.
Егоров-то, тот слабовато плавает – помахал руками метров десять и обратно на берег. А Зайцев в воде, что дома – как дредноут туда-сюда заводь избороздил да нанырялся. И не подумать, что в прошлом году седьмой десяток разменял!
Ну, поплавали, значит, охолонулись. Пот с себя смыли да раздышались немного, с чистой совестью за пивко и принялись.
Да не случилось мужикам пивком-то насладиться. Всего ничего-то и выпили, как вздрогнули от отчаянного женского крика:
- До-о-оченька!
Оглянулись, проливая на себя пиво – на противоположном берегу затона, почти по горло в воде (там глубина от берега начинается!) стояла та самая молодуха, что отдыхала с девочкой, размахивала суматошно руками и беспрестанно кричала:
- До-о-оченька! Дочка, моя!!!
А метрах в трёх-четырёх от неё, ближе к середине затона, то уходила под воду, то появлялась голова девочки и её руки…
Егоров сориентировался первым – откинув бутылку с пивом в сторону, вскочил и с разбега кинулся в воду! А за ним и Зайцев.
То ли ужас происходящего, то ли отчаянное желание помочь, только до тонущей девочки первым доплыл не сильно умеющий плавать Иван Сергеевич. Поднырнув под в очередной раз ушедшую под воду девочку, он успел её вытолкнуть на поверхность и прохрипел подоспевшему Зайцеву:
- Помоги…
Мог бы и не просить – Пётр Николаевич уже перехватил одной рукой девочку под грудь, а другой грёб изо всех сил к берегу.
Отдал у берега девочку воющей то ли от счастья, то ли от чуть не случившейся беды матери, помог им, мокрым, перепуганным подняться на берег и оглянулся, ища взглядом друга.
Затон был пуст. Только лёгкая рябь гуляла по его поверхности…
- Господи! Ваня!
Разбивая тяжёлым телом своим водную гладь Зайцев нырнул в карьерную глубь…
3.
Егоров открыл глаза. В голове шумело, перед глазами мухи мелькали, так и хотелось отмахнуться, тело было тяжёлое, будто свинцом налитое, а на душе почему-то было спокойно, даже благостно.
Первое что Иван Сергеевич увидел, открыв глаза – стол. Обычный двухтумбовый стол. За столом мужик. Голый. Или почти голый – из-за стола не видно. С крыльями за спиной.
С крыльями?! С крыльями. С большими такими, с белыми. Сидит этот мужик за столом и как-то уж очень Ивана Сергеевича внимательно рассматривает. Егоров глазами хлопает, не поймёт никак, где он и почему ничего не помнит? А тут ещё душа Ивана Сергеевича вдруг встрепенулась, вздёрнулась вся и чему-то обрадовалась, словно хорошо знакомого кого встретила. Кого только?
Огляделся Егоров по сторонам – и справа и слева такие же столы стоят, а за столами мужики с крыльями – да много их, конца и края не видать! А напротив тех мужиков люди – разные: молодые старые, мужчины, женщины. Кто плачет, а есть кто и улыбаются, но в основном какие-то задумчивые, будто цветы поникшие…
- Ну, что, освоились, Иван Сергеевич? – безо всякого приветствия спросил Егорова крылатый мужик.
- Не знаю. А.. где я? И чего я в одних трусах? На медкомиссии?..
- На медкомиссии? – ну, можно и так сказать. В приёмном покое, – что-то вроде смешинки мелькнуло в глазах мужика.
4.
- Иван! Иван! – Зайцев, с трудом перевернув со спины Егорова и уложив его животом себе на колено, пытался выдавить воду из друга. Он стучал ему по спине, давил коленом на живот и беспрестанно звал:
- Иван, Иван!!!
С каждым нажатием из Ивана Сергеевича вытекала струйка воды. Но он не дышал. Зайцев не знал сколько прошло уже времени, но он точно знал, что останавливаться нельзя. Ни на секунду! Сил не было и он давил уже не руками, а всем телом…
И вот Егоров закашлялся, захрипел, выхаркивая из нутра воду, хрипло с надрывом задышал и, оттолкнув от себя Зайцева, перекатился на спину на горячий песок.
Пётр Николаевич в изнеможении распластался рядом.
Солнце, раскалённое добела, невозмутимо выпаривало из обессиленных мужиков остатки влаги…
Ни шевелиться, ни думать сил не было. Лежать бы так и лежать, лишь бы никто не трогал.
- Петь, слышь, Петь, девочка… девочка как?..
Голос Егорова не сразу пробился к Зайцеву.
- Нормально. Мамка чаем из термоса отпаивает…
- Хорошо…
Иван Сергеевич замолчал, а через мгновение неожиданно добавил:
- Петь, я ангелов видел…
Зайцев выдохнул, тяжело приподнялся и подсел к Ивану Сергеевичу. Уставившись взглядом в воду, с трудом разлепляя иссохшие губы, выдохнул:
- Ну, и как они?..
- Обычные мужики. Только с крыльями…
Зайцев, не глядя, нашарил рубашку и накинул её себе на плечи.
- Чёртова жара – сгореть можно, - и без перехода спросил – Что ж с ними-то не остался? Говорят, хорошо там...
- Выгнали они меня, рано говорят. Вали, говорят, отсюда, там тебя друг заждался, зовёт, искричался весь…
Зайцев оторвал взгляд от воды и обернулся на Егорова.
Иван Сергеевич лежал на спине и, не открывая глаз, плакал. Слёзы сбегали по измазанным песком щекам и стекали куда-то за голову…
Пётр Николаевич осторожно, едва касаясь рукой щёк друга, убрал с них песок перемешанный со слезами:
- Правильные мужики, эти твои ангелы, Вань… Куда ж мы друг без дружки-то… придёт наше время, вместе тогда и уйдём в твоё любимое мегаскопление, ну или куда там у них положено… вдвоём-то оно завсегда веселее…