Мы сидели друг напротив друга у окна пригородной электрички. Вагон раскачивался в такт стука колёс и фигуры наши, согласные с заданным ритмом, казалось кивали - так-так, так-так.
Я совсем забыл какую станцию мне называла Светлана - такое знакомое, привычное, что в сознании отметилось - моё направление, и вылетело из головы напрочь. Из какого-то озорства не хотелось уточнять.
Света провожала взглядом мелькающий пейзаж - жёлтые стога сена на убранных полях, частокол стройных берёз, мохнатые лапы елей, тяжёлые белые облака над разливами синих озёр - в огромных блюдцах любимых глаз отражался весь мир. Мне было этого довольно, я любовался своей спутницей и наметил себе угадать станцию по её глазам. Иногда она поворачивала голову вслед за проносящейся картинкой и тогда я тоже смотрел в окно, но там исчезал из вида то столб с семейством аистов, то силуэт деревенского почтальона на древнем велосипеде.
Наши велосипеды, новенькие, блестящие, приобретённые по случаю обнаружения общих интересов, стояли в тамбуре. Поглядывал на них с удовольствием - все, наконец-то, сложилось, как надо. Моя последняя любовь. Такая тихая, спокойная, плавная. Сильная, уверенная, решившая. Певучим, ласковым голосом, мягкой пластикой неспешных движений в вечном внутреннем диалоге привычного сиротства. Спортивная, близкая земле созидательница прекрасного. Согласная спутница, неслышной тенью скользящая под левой рукой у самого сердца...
Везу её знакомиться с "домом предков". Последние одинокие годы всю заботу, средства и время вкладывал в реконструкцию старинной деревянной постройки. Распирает от гордости. Перед Светой - оценит, каков я мастер. Перед домом - хозяйку привёз годную, не прошло и ста лет. Не прошло.
Нехорошо как-то вышло - деревеньку её позабыл. Но ведь у нас ещё пол жизни впереди - все успею узнать про последнюю свою любовь.
Задумалась. Глаза остановились, лишь ритмично мелькают в них проносящиеся мимо деревья.
Мельтешение в тамбуре... Каланча в хаки с огромным рюкзаком на спине пристраивает затертую от ржавчины до стальных лысин первобытную, двухколесную рухлядь. Госссподи..., ему б ещё перекидную сумку и точно деревенский почтальон.
- Светик, я там за велосипедами присмотрю, помогу человеку.
Она слегка повела плечом и молча кивнула.
Я решительно вышел в тамбур и чуть не налетел на старенького эрдельтерьера. Он и так жался к ногам хозяина, но в тесном пространстве, заставленном техникой, нам было не повернуться - я отошёл в сторону, бросил пару раздраженных советов - все же имущество в опасности. Звуки моего голоса беспокоили псину, он елозил, подрагивал, вскидывал бровь - смешной. Руки сами потянулись погладить.
Так, не сговариваясь, и вошли в вагон вместе. Я все не мог оторваться от упругих, рыжих завитков шерсти, стал вспоминать, что у нас с собой вкусненького и уже поднял голову к Светлане с готовой сорваться просьбой...
Света, поверх моей головы, не отрываясь, смотрела на незнакомца. Рука её, медленно, словно во сне, поднялась, скользнула, приминая ёжик волос, по коротко стриженному затылку, вдоль шеи, на грудь - словно шла вдоль толстой русой косы - замерла, придерживая порывистый вдох.
Я выпрямился, проследил за её взглядом и посмотрел на до сих пор не интересовавшее меня лицо попутчика. Дочерна загорелое, сухо рубленное, сероглазое. Я был ему по плечо и почти перед самым моим лицом раскачивалась вытянутая вперёд его рука в каком-то вопросительном и беззащитном жесте.
- Я вот, обстригла.
- А у меня Эдик. Дачники бросили, давно, а я взял...
Я опять смотрел на Светлану, на глаза её, что говорили и говорили. Говорили больше сказанного, и я не знал хочу ли я услышать этих слов.