Эриксон – фотограф, более или менее постоянно сотрудничающий с процветающим еженедельным журналом «Пикчерз» – зашёл в коктейль-бар «Сплендида» в Дэрлем-он-Си в тот летний вечер с ужасным рубцом под левым глазом.
- Что случилось? – Джервейс Фен подал сигнал официанту принести ещё мартини. – Ты не заметил открытую дверь? Или просто какой-то отдыхающий не пожелал, чтобы в два миллиона домов попала его фотография в компании с женой соседа?
- Ни то и ни другое. – Эриксон с благодарностью взял у бармена стакан и осушил его. – Спасибо, твоё здоровье. Но второй вариант ближе к теме. И послушай, - возмущённо добавил он, - не воображай, ради всего святого, что, если бы речь шла о чужой жене, я не отдал бы парню негатив без вопросов. Я такой же человек, как и все, и не стремлюсь создавать другим проблемы.
Он мрачно задумался.
- Но этот мужчина был один. Это-то и странно.
- Он разбил твой фотоаппарат?
- Да. А когда они настолько выбешиваются или настолько пугаются, что хватают фотоаппарат, чтобы разбить (этот, мне показалось, был скорее напуган, чем взбешён), я отступаю в сторону и даю им возможность расправиться с аппаратом. Почти всегда можно впоследствии заставить их заплатить за него... Этот тоже заплатил. Отвёл меня к своему дому и выписал чек. Даже извинился после того, как остыл. Простите, мол, терпеть не могу, когда меня фотографируют.
- Бывают такие люди, - сказал Фен. – Ничего подозрительного в этом не вижу.
- Согласен, согласен. Но это ещё не всё, кое-что я тебе ещё не рассказал – а там хватает для того, чтобы заглянуть сегодня в офис местной газеты и навести кое-какие справки.
Он – местный житель, не отдыхающий. Лет примерно пятидесяти. Зовут Эдгар Бойнтон. Не женат. Поселился здесь пять лет назад. Независимый доход – по-видимому, ничего сверхъестественного, но вполне достаточно для комфортной жизни. Вроде как значимое лицо – бывший городской советник, заседает в комитетах, патронирует больницу, ну и всё прочее в этом же духе.
А вот и странный факт: раньше он никогда не возражал, чтобы его фотографировали – более того, будучи достаточно самодовольной личностью, даже напрашивался на это. Не так давно его фотография появилась в одной из национальных газет, и, говорят, он был доволен, как Панч.
Фен заинтересовался.
- А что за фотографию ты сделал? – спросил он.
- Да обычную пляжную фотографию. В кадре восемь человек. Дети строят замок из песка. Старая дама в шезлонге. Пара девочек с мячом. А на переднем плане Бойнтон в плавках, лежит на спине на песке.
- М-м, - произнёс Фен. – Некоторые люди очень чувствительны на тему их фигур.
- Это не про него. Для человека его возраста он в прекрасной форме. И ещё одна странность: когда я делал снимок, его лицо было прикрыто газетой.
Фен уставился на него.
- А вот это и правда необычно. Разве что – у него на теле были какие-нибудь определительные признаки?
- Ни единого, - уверил его Эриксон. – Ни родинки, ни татуировки, ничего.
- Возможно, - размышлял Фен, - там должно было быть что-то... Но в этом случае он вообще не осмелился бы появиться на публике без одежды... Тогда получается, что у нас есть человек, который не против, чтобы его лицо видели и снимали, не против, чтобы его тело – на котором нет никаких отличительных отметин – видели, но кто боится быть сфотографированным настолько, что готов расколошматить дорогой фотоаппарат.
Он задумался.
- Я могу придумать одно возможное объяснение этому. Скажи мне, в лице Бойнтона есть что-либо необычное?
Теперь уже Эриксон удивлённо посмотрел на него.
- Да, - сказал он, - хотя непонятно, как ты угадал. Лицо Бойнтона некогда в прошлом подверглось достаточно серьёзной штопке. По его словам, результат автомобильной аварии. Но что это доказывает?
- Ничего, - задумчиво протянул Фен. – Пока ничего. Но знаешь, Эриксон, Дерлэм мне уже поднадоел. Съезжу, пожалуй, кое-куда на несколько дней.
Семейные Фена, когда им объявили это решение, приняли его со смирением. С самого первого дня они заметили, что признаки беспокойства усиливаются, и знали, что никакие протесты не окажут воздействия.
Соответственно на следующее утро Фен сел на поезд в Лондон и там связался со старым другом в Скотленд ярде. Затем, получив необходимую информацию, он нанёс визит пожилой вдове, некоей миссис Чандлер, проживавшей в одиночестве в коттедже близ Уайкома. Миссис Чандлер Фену понравилась, и то, что заключительные годы своей жизни она вынуждена проводить в постоянных стараниях свести концы с концами, вызвало его сочувствие. Так что ему было приятно от мысли, что он сможет ей помочь.
Вернувшись в Дерлэм, он позвонил Эриксону в «Пикчерз».
- Можешь приехать сюда на вечер? – спросил он. – Мне нужно... – Он стал объяснять, что ему нужно. С другого конца линии начали раздаваться приглушённые крики.
- Послушай, - проговорил Эриксон, когда к нему вернулся дар речи. – У меня есть работа, за которую я держусь. Господи Боже, профессор, если я проделаю нечто подобное, я получу по полной и надолго. Слушай...
- Я пойду с тобой, - уверил его Фен, - и, если возникнут проблемы, возьму их на себя. Но их не будет по одной простой причине... – И на следующие пару минут он пустился в непрерывные объяснения.
- Ну, это – другое дело, – наконец сказал Эриксон. – Мне, конечно, эта идея не стала больше нравиться, но... Ладно, приеду. Хотя, погоди: он что, больше не ходит на пляж?
- Нет. По крайней мере, не в плавках. Того одного раза хватило. Он больше не рискует, что мимо может проходить фотограф.
- Ладно, согласен, – сказал Эриксон. – Погоди, я посмотрю расписание поездов.
В результате этого на следующий вечер, когда в 6 часов Эдгар Бойнтон направился в ванную с намерением принять регулярную ванну, он внезапно был освещён вспышкой из-за макинтошеподобной занавески душа, и одновременно щёлкнул затвор. Мистер Бойнтон был недоволен и продемонстрировал это. Но, благодаря заранее разработанному плану кампании, вторгнувшиеся смогли выбраться из дома без ущерба для себя, и к восьми, когда прибыл полицейский, чтобы отвести их в участок, они как ни в чём не бывало вместе выпивали в баре «Сплендида».
В полицейском участке их ждал не только Разгневанный Гражданин, желающий предъявить серьёзную жалобу, но и опрятный седеющий мужчина с сигарой во рту, представленный Эриксону как инспектор Хамблби из Скотленд ярда.
- В первую очередь, - говорил Бойнтон, - я настаиваю, чтобы плёнку отдали мне в первоначальном состоянии. Затем...
- Но, видите ли, она уже проявлена, - сообщил ему Фен. – И распечатана.
Бойнтон примолк, облизывая губы. Затем, уже явно менее решительно, проговорил: - Передайте мне материал, весь, и, может быть, я буду склонен выбросить из головы эту безобразную выходку и оставить дело без продолжения.
Фен, который сам проявил и распечатал плёнку, используя аппаратуру Эриксона, достал конверт.
- Вот, пожалуйста. Но думаю, прежде, чем я вам его отдам, инспектор Хамблби может пожелать взглянуть...
И тогда Бойнтон повернулся и попытался сбежать. Но заранее предупреждённый констебль выставил ногу, подставил ему подножку – и, ко всеобщему восхищению, завершил манёвр, ухитрившись поймать свою жертву прежде, чем она рухнула на пол.
- Боюсь, сэр, мы должны попросить вас остаться здесь для проведения расспросов, – не без удовольствия проговорил местный инспектор. – По нашей информации, ваше настоящее имя не Эдгар Бойнтон, а Джеймс Беннет. И я должен предупредить вас...
Но Беннет, он же Бойнтон, уже ничего не слышал. Он лишился чувств.
Позже, за ужином, Фен сказал: - Он сидел в тюрьме в 1934-м за кражу чандлеровских драгоценностей; сами драгоценности так и не были обнаружены... Досадно, что он пожелал вести респектабельный образ жизни: мне кажется, люди с амбициями должны быть сделаны из более крепкого материала.
Но поскольку он хотел именно этого, ему, безусловно, надо было сделать пластическую операцию на лице, чтобы никто его не узнал и не начал интересоваться, откуда у него доход, на который он живёт с таким комфортом.
Боюсь, с сегодняшнего дня он уже не сможет жить так вольготно: закон не позволяет пользоваться плодами преступления, даже если он уже понёс за него наказание. Так что, разумеется, стоимость драгоценностей, насколько возможно, будет изъята у него и передана вдове Чандлера – которой, надо сказать, она придётся весьма кстати; собственно, чего он и боялся. Поэтому он и разбил фотоаппарат.
- Послушай, - сказал Эриксон, - но на его теле не было отличительных отметок. Ни одной.
- Для невооружённого глаза - нет. Но посмотри на кадр, который ты сделал в ванной.
- Пора бы уже... – Эриксон посмотрел и присвистнул. – Ну-ну. Вполне приметный шрам, слабо выделяющийся, но несомненный. Ты хочешь сказать...
- Я имею в виду, что чёрно-белая фотография выделяет всё красное и коричневое; на плёнке может отпечататься залеченный шрам, не заметный глазу. Мне это показалось весьма вероятным, так что я добыл его отпечатки пальцев и отнёс их в Скотленд ярд. Джеймс Беннет, 10 лет за кражу, добыча не найдена. Необычная зигзагообразная рана на рёбрах, полученная при сопротивлении при аресте... Вот так легко, да. Если знать.