Сила героя в том, что он заставляет стены с ним заговорить. То, что стенам приходиться иммитировать человеческий язык, делает их нелепыми в глазах публики. Этот их жабоинский язык крайне неповоротлив и уродлив. Но хуже всего, что он обнаруживает глубинные провалы смысла, логики, и это становится вторым важным открытием, которое публика немедленно замечает.
Задача стен изолировать героя, а не вызывать сочувствие к нему. Для этого им следовало бы сохранять молчание, но инерция неодушевленных предметов и казенных домов такова, что им трудно остановиться – они становятся до неприличия болтливы. Самое неприятное, что в этой болтливости наружу вылазит вся грязная подоплека методов, на которых строятся их посылы.
Стены не способны к нормальной речи – чтобы говорить, им необходима энергия пафоса, язык законов, постановлений, приказов. Будучи в большей мере символами, они сами обращаются к символам, но их изобилие ведет к тому, что речь начинает захлебываться и переходить в сплошное маловразумительное бормотание: память, ветераны, нацизм, реабилитация, госпитализация, изоляция, преступление, постановление, статья, конституция и так далее.
Чем больше стены говорят, тем сильнее желание, чтобы они наконец заткнулись, потому что публика невольно начинает мыслить в рифму, слагая простенькие стишки на тему, что звучит довольно непристойно, поскольку таков уж характер публики, что она с радостью готова перелагать высокий стиль циркуляров, постановлений съездов и партийной белиберды в говорок матерных анекдотов.
.