Вечер. Обессиленный день завершается яркой червонной зарёй. Ширь небосклона залита смугло пунцовым, цвета спелых черешен, пламенем, тонко исчерченным перламутровыми и серебряными нитями. Извивается змеисто кудряво цветистый огонь зорь.
Лёгким тревожным холодком ожидания проникнута предвесенняя жизнь. Смиренно теплится в вечерах лампада молитвенной грусти. Веет новью.… И тянется сумеречными тканями, полувздохами, намёками и тишью повесть ежедневных событий: добрая — простая и вся сказочная — явь.
Элегично, мирно синеет вечернее небо в розовых следах отгоревшего заката. Падает прозрачный, лёгкий, как тонкая паутина, туман. Блуждают в сумерках смутные веяния далёкого солнца, словно чьи-то поздние сожаленья о минувшем, — вздохи ветерка прозрачные.
Близится, придвигается уютный сумрак, в певучих трепетах ранней весны и в жалобных пятнах тающих снегов. Набегает последний отгул дня на сумерки, как ветерок — на окна. Но тщетно… Ночь дышит — дышит.
Даль улицы потонула в дымчато-лиловой мгле, и там, бороздя полутьму, капризными гибкими лентами замелькали жёлтые и розовые огоньки ранних лампочек. Точно знаки обещания или зовы для плутающего в дебрях ночи человека.… Над городом волнистой широкой куделью вьётся туман, оцепляя плавными струями очертания предметов, скрадывая звуки и краски. Подует ленивый ветерок, расплывается туман причудливо, красиво клубится, далеко-далеко, постепенно теряясь. Видно, живой туман…
И вдруг ласковыми, и близкими становятся сумерки, будто бы не чуемые до сих пор.
Уже стемнело. Повечерело. Тихо. Надела земля, словно зябнущая женщина, тёмную шаль. Затосковали фонари, одинокие, как-бы призрачные. По улицам плывут смугло-сиреневые сумерки. Закрывается даль, окутанная дымчатой голубизной. Разрозненные уличные звуки, визг шин, звонки, гудение легковых и грузовых автомобилей, автобусов. — Беспокойные голоса жизни — становятся всё глуше и тише. И вблизи, и вдалеке.
В высоких окнах домов показываются огни и тянутся оттуда, словно лунные лучи, ленты бледно-палевого света, скользят по стенам и кротко ложатся на асфальтовую гладь тротуаров. Это красиво, грустно красиво, как тихий ноктюрн, от этого ложится на душу светлая длинная тень…
Всё преображается вечерней строгостью, задумчивостью. На всем светлая тишина негасимой ласкательной грусти. Всё объято миром и тишью.
В глубоком небе — сияющий бисер звёзд. Улицы надели огромные ожерелья трепетных огней. Ночь простёрла над городом свои благословляющие руки…
И наступил именно, что ни на есть — «добрый вечер».