Расскажу о моих юношеских столкновениях с уголовным миром в послевоенные годы.
Сестра моего отчима Нина Александровна Крышова, доктор невропатолог, жила в Петербурге и была очень тесно связана с семьей знаменитого Ивана Павлова. Его дочь, Маша Павлова, была близким другом Нины Александровны.
У Крышовой было трое сыновей. Один из них – Сашка Бруханский – был моим старинным другом. Он попал в какую-то историю с ограблением. Его воровской поступок считался «авторитетным» - хорошо продуманным и хорошо организованным, но он не был вором в законе (был «фраером»). С этим авторитетным делом он угодил куда-то на Север, кажется, в Мурманск. Он был музыкальный парень и играл там в джазе, т.е. был в некотором привилегированном положении. Тетя Нина как-то сумела его оттуда вытащить. Она меня считала вполне интеллигентным мальчиком и устроила нас с Сашкой, с которым мы были очень дружны, в какой-то спортивный лагерь или санаторий. Это заведение находилось в Крюкове под Москвой.
Крюково – это очень интересное место. Немцы при подходе к Москве захватили Крюково, но дальше на Москву не пошли. Когда нас отправили в этот лагерь (это был 1946 или 1947 год), немцев там никаких в помине не было, но осталось много брошенного оружия – типичная послевоенная картина.
И вот мы с Сашей как-то сидим в столовой, и я вижу, что он задирается к какому-то парню. Он делал такой жест: средним пальцем руки щелкает себя по брюкам, как будто что-то стряхивает с себя в сторону этого парня. Потом он мне сказал, что этим жестом он как бы скидывает вшей на этого парня и тем самым его оскорбляет. Я видел, что что-то не в порядке и что они поссорились.
Это было время, когда практиковались «сучьи войны». Сучьи войны - это кровопролитные, смертельные драки между ворами и «суками», провоцируемые кэгэбэшниками и лагерным начальством, для того, чтобы обойти запрет на смертную казнь. Это было очень короткое время с 1947, когда отменили смертную казнь в СССР, по 1954 год, когда смертная казнь была восстановлена. В спровоцированных сучьих войнах воровские касты сами истребляли друг друга. «Суки» - предатели в среде воров. Это те, кто сначала был вором, а потом выдал или предал воров. Правила были такие: если воры поймали суку, то они его убивали. Если суки поймали вора, то они либо его убивали, либо он переходил в суки. И если сука чувствовал, что попался и разоблачен как предатель, он говорил Бате (лагерному надсмотрщику): «Посадите меня в изолятор к сукам, иначе меня убьют».
Почему Сашка стал задираться к какому-то парню из уголовной среды, я не понял. В нашем лагере вместе с нами проживали подростки - бывшие уголовники, которые тоже получили путевку в этот лагерь. Слышу, что Сашка произносит слово: «сучарый». Как я потом выяснил, это означало, что он оскорбляет своего противника, называя его «сукой». В общем, в столовой назревал скандал. Я хотел этот скандал загасить. Я знал воровские песенки и умел петь их бандитским голосом. Это нравилось компании моих московских приятелей. Одна из песенок была такая: «Что творится по тюрьмам ужасным, трудно, братушки, вам рассказать, как приходится нам малолеткам в заключенье свой срок отбывать. Хорошо, у кого есть родные, настроение могут поднять и какую-нибудь передачу мать с отцом могут сыну послать. Скоро, скоро мы выйдем на волю, ветер будет лохмотья нам рвать, но чтоб быть приодетым и сытым мы по-новой пойдем воровать».
Я также очень хорошо знал все варианты «Мурки», поскольку мой отчим очень любил эту песню и распевал разные варианты. После описанной ссоры Сашки с уголовником в столовой мы пошли из столовой через лес в общежитие, где мы должны были ночевать. Нас вел военрук. И хотя он назывался "военрук", он был без одной руки и не очень-то мог нас защитить. Мы идем, и я стараюсь как-то приспособиться к компании и начинаю петь песенку про тюремного малолетку. После этого мне показалось, что я стал для них как бы свой. А потом я запел Мурку, и когда спел «Здравствуй, моя Мурка и прощай! Ты зашухирила всю нашу малину, а теперь маслину получай», - какой-то малый, молоденький, маленького роста вдруг заявил: «Не зашухиришь!» и тюкнул меня поленом по голове. Я упал с окровавленной головой, но военрук меня как-то защитил. Сашку они не били, а я, как это ни было удивительно, за слова «ты зашухирила всю нашу малину» получил сильный удар, шишка от которого осталась у меня на голове на всю жизнь.
Мы пришли в общежитие и легли спать в спальне, где стояло много кроватей. А ночью происходит следующая сцена, аналогичная той, которая подробно описана в словаре «Русскоязычный жаргон. Историко-этимологический толковый словарь преступного мира» в статье о сучьих войнах. Вдруг внезапно распахиваются двери в спальню и врывается какая-то компания. Двое держат прихватом две тлеющие головешки. С этими головешками они подходят сначала к Сашке, подносят головешку к его физиономии и говорят: «Вот он», и затем подходят ко мне и говорят: «И вот он». После этого они смываются, ничего плохого нам не сделав. Они просто показали нас с Сашкой какой-то компании, какой – непонятно: ворам, сукам, беспредельщикам или просто фраерам.
Потом мальчишка, который меня стукнул, стал ко всем прицепляться, издеваться и вести себя очень нагло. И хотя он был мелкой сошкой, по-видимому, у него была какая-то защита. А я старался из-за всех сил поссорить нормальных ребят в лагере с этой воровской компанией, чтобы они примкнули к нам в нашем противостоянии. Постепенно я собрал довольно большую группу своих сторонников.
Сашку почему-то поместили в изолятор, по-видимому, чтобы изолировать его от возможных драк. Это было довольно большое пространство, и он совершенно свободно там ходил на лыжах. У него, насколько я помню, даже был револьвер ТТ, который позже у него нашел его старший брат, отнял и выбросил в Неву.
В группе ребят, которых я собрал, был один хулиган (про него говорили: «он не урка, он – хулиган»). Этот хулиганистый мальчишка относился ко мне исключительно хорошо. Он хотел быть приличным и даже интеллигентным и пошел ко мне «на выучку».
Из-за того, что я оказался под угрозой, мне выделили кровать в столовой, чтобы я не ходил со всеми остальными через лес из столовой в общежитие и не попал бы снова под удар. У хулигана кровати отдельной не было, но он все время оставался при мне и даже спал у меня под кроватью. Я его воспитывал, например, так: если он при девочках выругался матом, то получал от меня в скулу.
А теперь я расскажу про битву на писках.
Мальчишка, который ударил меня поленом, был подчинен одному взрослому парню, который, по-видимому, не был сукой, а был вором или фраером. Во всяком случае, держался он как вор и как начальник над всеми ворами, которые жили в Крюкове. Он жил в нашем санатории, и почему-то все местные Крюковские бандиты ему подчинялись.
Не помню, с чего возникла дуэль на писках. Писка - это безопасная бритва, сломанная пополам вдоль лезвия. Она засовывается под губу. Такую писку использует, например, вор-ширмач, который ворует в трамваях или поездах. Он достает эту писку изо рта и незаметно разрезает карман или сумку. Кроме того на писках бывают дуэли. Писка зажимается в руке между пальцами и противники режут друг другу физиономии этими писками. Кроме того они могут «пописать» кого-то в кино: сзади садится кто-то с пиской и режет впереди сидящему лицо или другие части тела. Писка – это своего рода холодное оружие.
У нас было еще и другое оружие. В спальнях были железных кроватях. Мы выворачивали железные палки, которые соединяют разные части кровати, резали их пополам и клали в валенки, чтобы быть готовыми в любой момент драться. Такой железякой можно было драться очень серьезно.
Я не помню, кто меня вызвал на драку на писках, но вроде это был парень, который жил у нас в санатории и который командовал всей крюковской шпаной. Я, подобно Балде из пушкинской сказки, говорю: «Ты сначала с моим парнем попробуй сразиться», и выпустил своего хулигана, который, как выяснилось, неоднократно дрался на писках.
Вот такую сцену я запомнил. Зима. Веранда. На веранде масса народу: все смотрят на дуэль на писках. У моего парня писка зажата в руке, а у его противника, как мне помнится, писка была приварена к кольцу. Мы с Сашкой делаем вид, что это пустяк и нас он не волнует, сидим и играем в шахматы. Тогда мальчишка-бандюга, который меня ударил поленом, подходит к нам и скидывает шахматы с доски. Издевается. Он нас разозлил до невозможности. Я вскипел, но сдержался. Мы попытались восстановить позиции и продолжали играть.
В это время мой хулиган очень быстро выиграл драку на писках, и его противник очень спокойно сдался. Для него это было шуткой. Мой хулиган лез в драку очень яростно, а тот просто сказал: «сдаюсь» и все: не хотел портить себе физиономию.
За то время, которое мы прожили в санатории, мальчишка, который меня ударил поленом, обозлил всех до крайности. Подходит время, когда мы должны уезжать из лагеря домой в Москву. И мы решили перед самым отъездом отомстить этой бандитской компании. Накануне отъезда мы с моим хулиганом остались ночевать в общежитии вместе со всеми, чтобы ночью напасть на этих негодяев. Мы врываемся к ним ночью и говорим: «Ребята, вот наше оружие (у нас были железные палки с заточкой, писки и поленья), одевайтесь и пойдем драться». Но они не стали одеваться, а укрылись одеялами – и ждали расправы. Мы опять призываем их вставать и по-честному драться. Но они так и остались лежать, укрывшись с головой одеялом.
Один парень из нашей компании (по фамилии Шагал) отказался идти с нами на расправу. Мы тогда еще не знали, что Шагал – это знаменитая фамилия. Мы говорим ему: «Пойдем, ты же с нами. Они над тобой издевались!» А он: «Да, издевались». - «Почему же ты не пойдешь на расправу с ними?» «Не пойду и все». – «Значит, ты против нас, наш враг!» - «Считайте так, но я участвовать не буду». Что с ним делать? Пригрозили ему, но вроде он не против нас. Словом, оставили его в покое. Так он и не участвовал в этой драке. Меня тогда очень поразило, что он проявил такую железную принципиальность.
А в драке я помню только, как били того мальчишку, который меня ударил поленом. Один наш здоровенный, но совершенно немускулистый, худой малый, его звали Женя, берет полено, становится на кровать этого мальчишки и бьет поленом по одеялу, в которое тот закутался. Он вопит и визжит тонким голосом, совершенно, как баба. Не знаю, чем это кончилось, но били его остервенело, так он всех обозлил. Но я уверен, что Женя, когда увидел кровь, прекратил избиение.
Теперь наступило время расправиться с их главарем. Военрук нас ведет на станцию, чтобы ехать в Москву. Мы окружили главаря и собираемся его бить. Он очень спокойно говорит: «Только в морду не бейте». Так спокойно: да, бить будут, но только, чтобы морду не портили. Я стал смотреть, какое у него оружие. У него оказался шикарный кастет. Он сам достал его из кармана и бросил далеко в снежный сугроб. Никто не полез доставать кастет. Но он отказывается идти тем путем, которым нас ведет военрук. Говорит: «Я пойду по другому пути». Мы ему говорим: «Мы пойдем с тобой, ну, смотри, если там засада, то мы тебя первого убьем». Он говорит: «Все равно пойду другой дорогой, вы меня можете и там убить». Держался он очень хладнокровно. Пошли с ним по другой дороге. Этот путь оказался очень коротким. Мы дошли почти до вокзала, засады никакой не было, но бить его уже не было особого резона – не затевать же драку на вокзале. Таким образом он избежал расправы. У меня он вызвал уважение своим хладнокровным отношением - никакого страха перед битьем: «в морду только не бейте, а так пожалуйста». В результате мы так его и не избили, он благополучно сел в поезд и уехал в Москву.
Когда я вернулся в Москве и пошел в школу, я положил в валенок железную палку и показал ее ребятам. Мои школьные приятели меня так обсмеяли, что я потом засунул эту железяку в печку и больше никогда никому ее не показывал.