Мой дядя медленно умирал от рака легких в своем доме, в деревне. Об этом мне сообщил двоюродный брат по телефону своим тусклым голосом. Дело в том, что брату досталась роль горевестника. Время от времени он звонил мне в Питер из Вологодской области и ставил меня в известность, что умер очередной мой родственник по мужской линии. Чаще всего от русской болезни, иногда умирали женщины просто от болезни или от старости. Этот грустный мортиролог предполагал прерваться хотя бы на продолжительное время, так как большая часть родни переехала на кладбище. Ну по крайней мере должна была умереть жена дяди, поскольку она была старше его и часто болела.
Но все вышло по-другому. Брат позвонил и сказал, что Генка совсем плох, ходит с трудом, есть чуть-чуть, говорит шепотом. Новость потрясла меня – ведь совсем недавно, года три назад, мы с ним выпивали и закусывали по поводу моего приезда. И потом он отвез меня на своей «Оке» на вокзал в райцентр. Мы ехали ночью среди леса, дорога убитая, не разгонишься. В свете фар вдалеке блеснули чьи-то глаза. «Лиса дорогу перебежала», – лениво оборонил Геннадий. Он всю жизнь прошоферил, и не такое видел на своем веку. «Союзник», – подумал я, вспоминая Кастанеду. К добру или худу, сказать не берусь, но этот эпизод мне не понравился. Мы простились с дядей на Бабаевском вокзале, на фоне зенитного орудия. Немцы дошли только до Тихвина. Но, видно, прилетали бомбить эшелоны с техникой и беженцами.
Я решил повидаться с дядей, пока он еще живой, отпросился с работы, собрал вещи. И выехал с Ладожского вокзала скоростной электричкой. Которая до Тихвина пилила в скоростном режиме, а после – как обыкновенный пригородный электропоезд. Мне много раз доводилось ездить по этому маршруту, еще с Московского вокзала, когда Октябрьская дорога была не полностью электрифицирована. Тогда поездка на поезде еще не утратила привкуса путешествия. Запах угольного дыма, общий вагон, попутчики, проводник, пьяные дембеля, курилка возле туалета, вагонные разговоры.
Теперь все стало прозаичнее и скучнее: полупустой вагон, пассажиры – большей частью льготники, работники РЖД и пенсионеры. Мое внимание привлек благообразный дедок, который присел напротив меня на одной из станций. Дед не лез с разговорами, я зарылся в книжку-детектив, взятую из дому. Наконец он не выдержал и спросил про книжку для проформы, я ответил. Молчать стало невежливо, и я поинтересовался, сколько ему лет и куда он едет, как здоровье. Годов ему было прилично, но выглядел он огурцом.
«Мне помирать нельзя. Вот сын доживет до пенсии, тогда и помру, а так живем на мою», – ответил он, оглаживая седую бороду. Дальше спрашивать глупо, и так все ясно; видно, ему не впервой отвечать. Вскорости удивительный дед вышел, и поездка пошла своим ходом к ожидаемому концу.
Брат встретил меня на перроне и отвел к машине, чтобы увезти в деревню, к дяде и его жене. Та же самая дорога, темно, сосны. Только положили новый асфальт, и машины теперь не ездили, а летали, никакому «союзнику» не поздоровилось бы. В машине мы не разговаривали, каждый думал о своем. Мне вспомнилось, как Генка возвращался из заброшенной деревни на «Кировце». На свет фар выскочил заяц и тут же исчез под колесами огромного трактора. Дядя остановил махину и вылез из кабины посмотреть, что стало с зайцем. Заяц лежал мертвый, на голове запеклась кровь, а так целый и еще теплый. Генка забросил дичь в кабину. Наутро мы ели тушеную зайчатину с картошкой. Кастанеду я тогда еще не читал.
Брат высадил меня и тут же уехал вместе с вещами, словно сбежал. Деревня спала, только брехали собаки. Я толкнул входную дверь и вошел на веранду. Дверь в избу открылась, в образовавшемся пятне света возникла жена дяди Алевтина. Мы устроились с ней на кухне за необязательным вроде бы разговором. Наконец из горницы показался дядя, с трудом перешагнув порог и пошатываясь. Болезнь высосала его изнутри, выглядел он как живой труп, просто ужасно. Я вспомнил кокон бабочки, в котором она пережидает зиму: что-то коричневое, сморщенное, высохшее, подвешенное за нить к чердачной доске колышется от слабого сквозняка. Жена уступила ему место за кухонным столом и приготовила набор таблеток. Больной присел на табурет. «Скорей бы уж», – прошептал он. Выпил лекарства вместе с сырым яйцом и ушел обратно. Лечение не помогло, и самолечение по методу Чумака тоже, и на него махнули рукой. Сколько-то протянет, и то ладно. Грустная картина: он лежал на диване под бубнеж телевизора. Поскольку время было глубоко за полночь, меня уложили спать на кровати дочки жены, отправив на холодную веранду и выдав дополнительное одеяло. Ее вызвали для помощи престарелой дядиной жене и вообще для моральной поддержки, хотя Гена еще сам со всем управлялся.
Я с трудом заснул в бабкиной избе, с которой у меня было связанно столько воспоминаний. Дядя ворочался на диване, но деваться ему было некуда, смерть все не шла к нему. Встал я поздно, отзвонился брату и уехал с ним покупать обратный билет. Когда мы приехали в деревню прощаться, стоял полдень с погожей погодой. Осень позолотила листья на деревьях, в огороде чернела вскопанная земля. Я вручил жене дяде «дары волхвов» – коньяк, шоколад и еще что-то. Что удалось отобрать у брата. Затем мы пошли с ней попрощаться с Геннадием, брат остался на улице возле машины.
Дядя все понял. Собрался с силами и присел на диване, вложил мне в руку высохшую ладонь. «Ну прощай», – выдавил я через силу, из глаз его потекли слёзы. Мы в последний раз виделись с ним живые на этом свете. «Ну вот, разнюнился!» – засмеялась его жена. Генка всегда был сдержанным флегматичным мужиком, не склонным к сантиментам. Только один раз он купил жене три гвоздики, и она заплакала, но не от счастья. В этот день бабаевские гаишники отобрали у него права, и увидев его без машины и с цветами, Алевтина поняла: цветы к худу. Правда, я не присутствовал при душещипательной сцене. Да и Генкины слезы я видел впервые.
Мы вышли на кухню с Алькой. Ее, видно, сильно занимал дорогой коньяк и конфеты в коробке, а может, она пыталась скрыть свою растерянность. Зашел брат с улицы, замерз, мы присели за столом, на дорожку. Установилось неловкое молчание. Из закутка выполз Генка и по стеночке пробрался на свое место за столом. Вдалеке послышался шум приближающегося к переезду поезда. Жена дяди и брат наморщили лбы. Это у них, деревенских, такая игра – угадай поезд. «Свердловский пассажирский двенадцатичасовой», – высказалась Алевтина. Брат промолчал, он работал на вокзале и расписание знал наизусть. «Неправильно», – просипел Генка. – «Череповецкий грузовой с металлом идет, тяжелый». Фраза далась ему нелегко, и он откинул голову на стенку. На отрешенном лице его блуждала какая-то странная детская улыбка. Словно не мне предстояло через несколько минут уехать навсегда, а ему. И там в прекрасном далеко ждало его что-то новое и светлое, а мы остаемся тут в убогой и скучной жизни. Такие дела да случаи, как говаривала моя бабка, подытоживая какие-нибудь свои воспоминания, чаще всего трагические несчастные случаи с кем-нибудь из своих деревенских знакомых.
Мы поехали с братом на вокзал и опять простились, без слез правда. Он сел в машину, а я поднялся в вагон поезда дальнего следования, с проводником и чаем, и фирменными занавесочками на окнах, будь они неладны. Через полмесяца брат позвонил и выдал свое безутешное коммюнике. «Отмучился, значит», – сказал я, вспоминая странную улыбку. «Теперь нас осталось только двое», – подумал брат. Я заказал отпевание в местной церкви, поскольку своей в деревне не было, а в райцентре еще не успели построить. Потом уже, летом, я нелегально приехал к дяде на могилу, так как ковид уже добрался до Вологодской области. Фотка на кресте висела до крайности нелепая, лицо дяди напоминало пельмень, хотя сделали ее еще до болезни. Опять послышался стук железнодорожных колес, кладбище располагалось недалеко от железки. Дядя никогда не работал на железной дороге, хотя шум поезда рефреном вошел в его жизнь. «Поезд, уходящий в вечность», – подумал я.
Впрочем, его жена всю жизнь проработала телеграфисткой на вокзале ,но для нее этот перестук не представлял никакой романтики. «Дважды вдова», – вспомнилось мне. Ее первый муж утонул на зимней рыбалке и по определению был ХАРОШИЙ, и дочка от него. А Генка просто муж и все, хотя она прожила с ним дольше, чем с погибшим.
К О Н Е Ц ( 22 01 21) КИРОВСК