О новом русском замолвите слово
Повесть
Часть первая
Игорь Богданов 2
Работал я как-то в году 93-м на электростанции. Времена стояли невеселые – безработица, инфляция, задержки зарплаты. Но, как говориться, кому война, а кому мать родна. ГЭС жила на широкую ногу: аванс, получка, индексация, зарплаты – все вовремя. Правда, тарифы другим предприятиям не забывали поднимать на электричество, горячую воду и отопление. Первым рухнул завод ЖБИ, так как его производство напрямую зависело от пара, потом огуречно-цветочный комбинат. Другим предприятиям тоже досталось от энергетиков, выжили с трудом. Ну а станция являла собой сказочный остров стабильности и благополучия среди океана нищеты и разрухи.
Конечно, все городские страшно завидовали работникам станции и мечтали туда попасть. А директор был ну как Сталин, и все его или боялись, или обожали до самозабвения. И он знал об этом, и самооценка его росла, как у того таракана, что запугал весь животный мир своими усами. Особенно любил тиран карать и иногда миловать, то есть увольнять или возвышать по служебной лестнице. В известной мере он был демократичен, то есть не делал различий между рабочими и ИТР.
Вскорости страх на электростанции стал как воздух. Приходишь на работу и чувствуешь: все боятся. Выходишь за проходную, глотнешь чистого воздуха и чувствуешь: отпустило, уже не страшно. Противно мне стало: годы идут, а кроме чувства страха, вспомнить не о чём. Хотя лично мне директор ничего не сделал, да и многие могли бы так сказать, но говорили больше о другом: кого директор уволил под горячую руку, когда тот случайно попался ему на глаза. Все эти истории множились и передавались из уст в уста верными сатрапами.
В общем, претерпел я из-за своей гордыни, так как в один не прекрасный день взял и уволился. Потом, правда, знакомые помогли мне устроиться на железку, там страха меньше, но и труба пониже, и дым пожиже, ну да кому что нравится. А сначала я был безработным и в этом статусе успел поработать на даче у нового русского. Образ этого постперестроечного феномена успел сформироваться в общественном сознании как устойчиво негативный и анекдотичный: сказочно богатый и фантастически необразованный. Странно, ведь при советах все заканчивали десятилетку по-любому.
Купил НР у моих знакомых баню, да не простую, а осиновую, корявую и страшную, как избушка Бабы Яги. В общем, баня оказалась вся из осины, даже стропила, так как осина никогда не гниет. А я с плотником из Мги – горьким пьяницей, но с золотыми руками – должен был её собрать у НР на даче в Сертолово. И следить за тем, чтобы плотник не нашел выпивку где-нибудь. Как я понял, в этом заключалась моя «сверхзадача» по Станиславскому. Ну там перевозка к месту работы, кормежка, ночлег на его даче, оплата за работу отдельно.
НР приехал, как и положено, на иномарке, в лаковых штиблетах, набриолиненный, со слегка оплывшим лицом, пухлыми пальцами, без массивных перстней и малинового пиджака. Он вылез из машины, стараясь не запачкать дорогие штиблеты, поздоровался с хозяевами, потом с Толяном-плотником, подыгрывая его мужицким манерам, и со мной по инерции. Работа шла полным ходом, баню уже раскатали и грузили на лесовоз, хозяин бегал вокруг, суетился и нервничал. Пока его чуть не зашибло упавшим бревном, после чего он испугался и успокоился. Хозяйка инструктировала Андрея – так звали нового русского – насчет плотника: чтоб водки – ни-ни! Андрей слушал её вполуха, разговаривал по телефону и одновременно давал указания своему подручному, который приехал на необычной машине: газон с самоподъемником. На газон погрузили бетонные блоки и шифер с крыши бани. Потом все закончилось, и все уехали.
Мы с Толяном ехали в просторной кабине «Урала»-лесовоза в другой конец области. Под хмурым октябрьским небом. Куда я еду с незнакомыми мне людьми в совершенно незнакомое место мне место, и сколько я там пробуду? И выгорит ли наше дело? Да и сам Толян, которого я вижу второй раз в жизни, – что за человек? А этот Андрей – вдруг возьмёт и обманет, не заплатит за работу? Таким тоскливым мыслям предавался я, трясясь в кабине «Урала», пока лесовоз пожирал километры шоссе, все дальше увозя меня от родного дома, где безвылазно прожил я много лет. «Листок оторвался от ветки родимой», – всплыла строчка из стихотворения и никак не хотела уходить. Словно тот листок, что, один раз уже прилепившись к стеклу кабины, никак не хотел улетать, несмотря на потоки встречного воздуха, струйки дождя и вибрацию. Вот так и ссохнется на одном месте, пока не истлеет совсем и не осыплется в тлен жалкой тенью от ветхости или от соприкосновения с землей.
Один только Толян не грустил, курил даровые папиросы – первое условие при найме на любую работу. Второе – кормежка хотя бы трехразовая, третье – ночлег в теплом помещении и последнее – денежное вознаграждение (не самое обязательное, так как Толян любил обменивать хозяйские материалы на выпивку, если не попадался, конечно). В общем, плотник курил, зубоскалил – рассказывал байки из своей плотницкой жизни, простые и незамысловатые, без коллизий. Впоследствии я их выучил наизусть и любил цитировать, к превеликому удовольствию Толяна.
А дороге, казалось, не было конца. Серая лента шоссе наматывалась на колеса грузовика. Захотелось заскулить и забиться куда-нибудь в тихий и укромный уголок, а назавтра проснуться довольным и счастливым. Однако дурной сон только начинался, вернее – не спешил начаться. Погружение в кошмар или в то, что мне казалось кошмаром, а на поверку оказалось анекдотом. Впрочем, я и оказался героем анекдота, сам того не подозревая.
Приехали мы куда-то к черту на кулички: тоже дачи, но для богатых, целый городок со своими порядками. Бревна сгружали как попало: хозяина не было, водила торопился, в общем, в лужу и в грязь, с глаз долой – из сердца вон. «Завтра разберемся», – мрачно сказал Толян, пихнув сапогом откатившееся бревно в общую кучу. Темнело, и пошел мелкий и противный дождик. Подошел человек хозяина и отвел нас в дом. Он показал нам постели и ввел в курс дела. Весело потрескивала печка-столбянка, ей вторил телевизор – черно-белый «Горизонт».
Человек, встретивший нас, был брат хозяина. Он должен был готовить, топить печку, мыть посуду и помогать нам в сборке бани. За это ему шла зп на работе у брата. Парень оказался хороший, но внешность имел такую, что требовалось привыкнуть сначала, хотя вроде не урод. Оказалось, что у Андрея имелся и еще один брат, симпатяга, бабник и краснобай, но его старший брат взял под крыло. Красивый брат приезжал по выходным и давал некрасивому брату мастер-класс по готовке, так как раньше он служил на флоте поваром. Такое КЕНО про братьев, как в Индии, без песен, правда.
Утром приехал Андрей, попинал бревна, тоскливо выругался в никуда, проинструктировал Генку-Ганса насчет кормежки. Пригрозил Толяну смертной казнью, если напьется, и укатил восвояси. Приезжал еще несколько раз на неделе, но уже так несерьезно, все больше подначивал плотника на предмет неслыханной трезвости. Работа оказалось несложной: соблюдай нумерацию бревен и вовремя подавай наверх плотнику, к тому же под рукой всегда был помощник.
День осенью короткий, темнеет рано, так что трудовых подвигов совершать не пришлось. Морозов еще не было. Зато кормежка оказалось настолько знатной, что даже я, семейный человек, дома такого не ел. А уж про Толяна и говорить нечего, похорошел на глазах человек. Брат хозяина оказался компанейским, ухаживал и даже смотрел с нами телевизор. С внешностью ему не повезло. Он был похож на киношного немца – белобрысый, с веснушками на лошадином лице, долговязый, нескладный, вдобавок страшно закомплексованный из-за внешности.
Мы исподволь выведывали у него про старшего брата и вообще «за жисть столичную», а он про наше житье-бытье. Брат Андрей оказался бывшим офицером. Попал под сокращение. Приподнялся тем, что перегонял иномарки из-за бугра. Потом открыл автостоянку, затем мелкий ремонт – шиномонтаж, закусочная-кафе. Подтянул всю семью в дело вместе с родителями и знакомыми и округлился. Зажил на широкую ногу.
В сарайчике, где лежал инструмент (Толян весь забраковал, кроме шнура для отвеса), стояло четыре разных мотоцикла: Ява, Восход, Чизет и японский мотороллер. «Андреевы, – сказал Генка-Ганс, перехватив наши восхищенные взгляды. – Катается летом, когда настроение есть». Генка был простая душа – все выкладывал, даже когда не спрашивали. Рядом с сарайчиком стояла свежепостроенная ровная и аккуратная баня.
«Это сосед наш, халдеем в Астории работает. Помните, в машине ехал, а рядом два добермана бежали?» – «Помню, – согласился я. – Псовую охоту напоминает».
«Вы за ограду не ходите, а то вас арестуют, – сказал Генка. – Здесь все под наблюдением, хотя с виду ни души не видать».
«Так ведь сторож знакомиться приходил?» – сказал я.
«Ну и что, сторож отдельно на зиму, а охрана отдельно круглосуточно. Летом комендант с патрулем ходит, документы спрашивает у подозрительных, кто у кого в гостях, а то арестует, – видя по нашим лицам, что застращал, Генка решил сбавить обороты. – Впрочем, счас осень, все разъехались, поэтому охраняет один сторож, но вы все равно далеко не уходите».
«Не очень-то и хотелось», – буркнул Толян.
Вот чудак! Рядом благоустроенная дача-гостиница, кто ж от такой жизни побежит. Разве Толян за водкой, так здесь магаз только летом работает, – подумал я. Впоследствии мы сильно подружились с нелюбимым братом Андрея, коротая долгие вечера на даче у уютной печки перед телевизором с футболом.
Часто мы с Толяном выходили помочиться возле крыльца, в чернильно-темную осеннюю ночь (фонарей на участке не было). И в который раз спрашивали друг друга: «Обманет или нет?»
«Не должон», – недолго подумав, отвечал Толян и аккуратно гасил окурок. Окурки он запасливо собирал в литровую банку на черный день. Потом мы шли смотреть кино или спать. Спали, пока не становилось светло. Это меня вполне устраивало, жизнь уже не казалось такой непривлекательной и грустной, но домой все равно хотелось. «Скорей бы уж», – думал я.
Когда сруб бани был готов, приехал Андрей и начал вносить свои коррективы. Тут дверь переставить, там окно прорубить – старое зашить. От таких переделок сруб перекосило. Пришлось его править тайком от хозяина. Почему-то в нас с Толяном жило убеждение, что Андрей нас в конце концов обманет, уж слишком все хорошо оказалось: ну дом, кормежка, печка, ночлег, уют. У брата Генки мы боялись спросить, все-таки родственник.
«А может, и не омманет», – мелонхолично ронял Толян, заплевывая окурок.
«Ты так всю дачу спалишь», – нервничал я.
«Не спалю, – отвечал плотник. – Пошли ужинать».
На ужин были котлеты с обеда, кисель и картошка, каждому по яблоку. Генка-Ганс ел вместе с нами, вяло, без аппетита. Ему тоже, видно, хотелось в Питер. Но пока баня еще не закончена, о столичной жизни пришлось забыть. Больше всего его забавляло то, что Толян живет в какой то Мге – по его представлениям, на краю вселенной.
«А вот трамваи в вашей Мге ходят?» – спрашивал он плотника.
«Сдурел, что ли, чего им там делать, когда электричка есть», – на полном серьёзе отвечал Толян, не понимая подвоха.
«А что, папаша, невесты в вашем городе есть?» – ехидно произнес Генка знаменитую фразу.
«Чиво?» – чуть не поперхнулся Толян.
«А кому и кобыла невеста», – ответил я за Толяна.
Брат Андрея смутился. «Совсем крыша у вас съехала», – опешил плотник. Мы с Генкой засмеялись. «Хватит скалиться. Пошли футбол смотреть».
«Верно», – подхватил Генка, и они с Толяном выбежали из столовки в темноту к основному дому. Туда, к горячей печке, где уютно светился экран телевизора. Гулко захлопали сапоги по жирной грязи на дорожке, образованной светом, падающим из окна.
13 июля 1999 года