Дома Митю заждались. Он всегда читал по взгляду жены, когда его ждёт одобрение и участие, а когда упрёк и нечто похожее на вопросительный знак. Сейчас виделся именно такой знак.
– Половина десятого! Ты же обещал, что закончишь в семь.
Он поцеловал по-детски нежную щёку жены и подставил для ответного поцелуя свою. Она посмотрела на него долгим взглядом и чмокнула в ответ.
– Смотри, что я принёс, – он решил отвлечь Ясю от поднятой ею темы и затряс кульком с яблоками.
– Всё, что удалось донести? – улыбнулась она и положила яблоки на комод. – Снимай уже куртку. Я жду. И что это за уголок бомжа? – кивнула на грязную сетчатую сумку.
– Не суди по тому, что снаружи. Это портвейн наилучшей пробы, – произнёс он торжественно и закатил глаза, как будто только что попробовал содержимое. После чего снял обувь и зашёл в ванную. Намылил руки.
– Прежде чем мыть руки, отнёс бы свою наилучшую пробу на балкон, что ли?!
– Ничего, помою их ещё раз.
На кухне его ждал накрытый стол. Жена стояла возле раковины и мыла посуду.
– Какие запахи! – он сел на своё место за столом, потянулся за хлебом. – А почему только один прибор? Все поели?
– Мы с Никитой давно поужинали. Ты же знаешь, – Яся поставила на стол салатницу.
– Но хотя бы чай можно со мной попить? – он разделил вилкой котлету на кубики и отправил в рот, продолжая перемешивать хорошо взбитое пюре на тарелке.
– Да, чай попьём вместе, – она поставила чайник на газовую плиту и села рядом, – вдвоём. Никита уже спит. Данила тоже недавно уснул. Зубы всё никак не прорезаются. А завтра идём в поликлинику, не забыл?
– Помню, помню.
– Так что за портвейн? Шутишь, наверное?
– Насчёт наилучшей пробы? Да, прохожий где-то в середине дня возле моих картин оставил «Три семёрки». Я ждал, думал, вернётся. А так – что добру пропадать, верно?
– Ключевое слово – ждал? Поэтому поздно закончил?
Митя посмотрел на жену. Яся облокотилась на стол и положила подбородок на руку, устремив на него любящий взгляд. Ему было понятно, что она не злится, а просто делает вид. Скрыть такой взгляд невозможно. И он принимал эту игру, оправдывался, говорил.
– Ясенька, ты, как всегда, права. Только и делал, что ждал. Ну и работал в перерывах.
– Что-нибудь продал?
– Нет, сегодня что-то вообще глухо. Никто и ничего.
– А тот заказ? Ты доделал?
– Ещё в процессе. Как раз допишу с утра, а вечером за ним придут. Не переживай.
– Я не переживаю, – Яся подошла к закипевшему чайнику и сняла с огня. Поднесла к приготовленным чашкам со свежей заваркой и налила в них кипяток.
– Это хорошо, – он взял чашки с чаем, поставил их на обеденный стол.
– Тебе с лимоном?
– Да, можно, – Митя пододвинул к ней сахарницу.
– Размешивать будешь сам.
На следующий день Митя проснулся в отличном настроении. Он отвёл сына в детский сад к восьми утра и вернулся домой за женой с младшим, чтобы увести их в поликлинику. Данила простудился второй раз за первый год жизни, и у него всё никак не могли прорезаться зубы.
К двенадцати часам Митя приехал на Арбат. Сегодняшняя задержка чуть не выбила его из колеи. Надо было как можно скорее дописать картину. Да и заставать любимую улицу в полностью оживлённом состоянии ему не очень нравилось. Обычно это похоже на ревность, на упущение – такие моменты бывают, когда ты слишком долго спал и проснулся, понимая, что все давно встали. Но не сегодня. Художник был доволен продуктивностью утра, успокаивающими фразами педиатра о том, что у его ребёнка всё хорошо, вкусным завтраком и благоухающим обедом, который дала жена. В авоське побулькивало харчо в стеклянной банке, томились сочные пухленькие котлеты под сливочным соусом в другой, накрывая собой набухшую гречку. Но больше всего он был доволен каким-то невесомым ощущением молодости, наполняющим его сознание, рождающим мысли о том, что всё впереди, что он сможет ещё очень многое и когда-нибудь обязательно напишет свою главную картину.
Работа пошла. Митя только успевал поспевать за собственной рукой, выдающей игру цветов и образов, прописывать ему одному видимые черты.
– Салам, брат, – поздоровался с ним Хасан.
– Да, привет, дружище!
– Слыхал, что шведы-то учудили? – спросил тот возбуждённо.
– Да, ещё бы!
– Ох, и запомнят они этот чемпионат мира по хоккею! – радостно сказал дворник и потёр ладони, будто сам забивал шайбы.
– Да, эти две недельки были для них горячими.
– Ещё бы! Вона как оба чемпионата наши выиграли! – Хасан горделиво вскинул руку.
– Из восьми национальных сборных. Алла бирса – и дальше так дело пойдёт.
– Ну и шведы жёстко играли, согласись?! Все серебряные медали собрали, как грибы по осени. Тоже дорогого стоит.
– Заглядывались, заглядывались на золотые! – продолжал Хасан, брызгая слюной. – Но не тут-то было!
– А бронзу кто взял? Финны?
– Да, но это и понятно было, что уж душой-то кривить?!
– Макаров – красавец! Какой бомбардир!
– Недаром лучшего получил. Это уж точно, – с одобрением кивнул дворник. – Сколько там на часах? Хотел сегодня пораньше закончить.
– Третий час пошёл. Четырнадцать двадцать. Как время быстро летит... Часа через полтора обедать пойду.
– Давай, давай. Не шути с этим делом. Никуда от тебя краски не убегут, – Хасан улыбнулся. – Яхшы! Пошёл я.
Через полтора часа, как и планировал, Митя решил, что самое время пообедать. Он устроился на переносном стуле и вытащил из авоськи гречку с котлетами. Суп решил не есть. «Не хватало ещё бегать разогревать», – подумал он и размотал салфетку, на которой лежало два кусочка чёрного хлеба.
– Bon appetit!
Художник поднял голову и замер. Перед ним стоял лучший вратарь чемпионата мира по хоккею тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, швед Петер Линдмарк.
– Петер Линдмарк? – всё ещё не веря, произнёс Митя.
– Да, – ответил швед на английском. – Это русская еда? – и указал коротким жестом на банку, которую художник зажал между колен.
– Да, русская, – сказал он и поднялся со стула, протянул руку собеседнику, – и русский художник. Дмитрий.
Швед широко улыбнулся.
– Приятно пожать руку русскому художнику. И ещё приятнее приобрести несколько картин как сувенир о вашей стране.
Митя подвёл его к своим бортикам и начал рассказывать, что изображено на картинах. Английский у него был хороший. Незаметно для себя он стал говорить быстро, красноречиво, то и дело размахивая банкой с котлетами, которую всё также держал в правой руке.
– Очень хорошие работы! – сказал Линдмарк и показал на три из них. – Сколько они стоят?
Художник назвал цену. Швед одобрительно кивнул и стал пересчитывать купюры, вытащив из кармана жирную пачку рублей.
– Много вообще у вас картин? – спросил швед, когда расплатился.
– Да, но в основном все дома.
– Понятно. Что ж... прошу прощения, что отвлёк вас от приёма пищи.
– Это не так.
– А что это, если не секрет? Пахнет изумительно, – швед бросил взгляд на стеклянную банку.
– Котлеты с гречневой кашей. Под соусом, – ответил он с удовольствием и резко почувствовал, как хочет есть, – это наша традиционная русская еда. Жена готовила.
– Тогда тем более не сомневаюсь, что это очень вкусно.
И вдруг Мите пришла в голову безумная идея. Он не знал, озвучивать ли её, но решил рискнуть.
– Долго вы ещё будете в Москве? Как насчёт того, чтобы прийти к нам на обед? Мы с женой приготовим исключительно русские блюда.
Сказал и мысленно выдохнул. «Ну не застрелит же он меня, в самом деле!»
Линдмарк ответил не сразу, и для художника эта пауза показалась мучительной. «Может, я всё-таки зря задал этот вопрос?!» – уже было подумал он, как вдруг швед произнёс:
– Что ж... Послезавтра мы улетаем. Завтра у нас официальные приёмы. Но после шести, думаю, я и члены моей команды сможем навестить вашу семью.
Митя не мог поверить своим ушам. «Я и члены моей команды?! Я не ослышался?»
– Напишите мне свой адрес. «И огромное спасибо за приглашение», — он протянул ему свой блокнот.
Художник, наконец, поставил банку с едой обратно в авоську и взял в руки карандаш. Написал в блокноте домашний адрес, имя, фамилию и номер домашнего телефона. На всякий случай.
– Готово, – он протянул блокнот шведу, – буду очень рад видеть вас у себя, – и добавил, помедлив: – Мы с женой будем ждать.
– Спасибо, – Линдмарк убрал блокнот в спортивную сумку и пожал ему руку, – и приготовьте свои картины для эксклюзивного показа.