Письмо товарищу эмигрировавшему в США в 1985 году.
У нас в этом году удивительная зима! Лет сорок такой не было.
Мороз и солнце!!!
Почти две недели яркое голубое небо, солнце, температура градусов пятнадцать. Ветра нет.
Выходишь на улицу, и тебя охватывает необычное чувство радостной эйфории. Ослепительно белый снег отражает солнечный свет и наполняет им все пространство. Ты оказываешься фактически в какой-то волшебной лампе. При вдохе, морозный ионизированный, чистый воздух наполняет грудь. Весь мир становится ярким контрастным.
Снег изменил звуковую гамму города. Он приглушил шум моторов, шорох шин. В сотне метров от дороги уже почти идеальная тишина. Снег ярко поскрипывает под ногами. При желании можно сыграть танцевальную мелодию связав её с ритмом шагов.
А потом начался снегопад и метель - "пушкинская метель". Мир серо зеленоватый как будто находишься в мутноватой воде. Снег везде, сверху, с боков снизу. Ветер срывает с сугробов холодные языки пламени позёмки. Они лижут все, что оказывается вблизи, соскальзывают, не оставляя следов…
И звучат мелодии метели. Она стирает, уносит все чуждые ей звуки, заполняя пространство своими песнями. Конечно в них можно услышать и завывания и плача дитя, но всё зависит от настроения того кто слушает, а можно услышать совершенно противоположные смыслы.
«А ну ка давай поборемся,
Сейчас я тебя замету,
Сейчас ты меня испугаешься.
Спиною к себе разверну».
Оказаться в такую погоду, где-то в поле или в лесу очень неприятно и даже опасно. Утрачиваются ориентиры, двигаться по сугробам практически нельзя. Но в парке, в городе, где почищены дорожки прогулка в метель это почти дайвинг, это погружение в необычную снежную заметь.
Эти снегопады напомнили рассказы барона Мюнхгаузена (Э. Распе). А ведь некоторые рассказы были не очень далеки от описания реальных явлений.
«Вскоре ... я предпринял путешествие в Россию и прожил в Варшаве так долго, что уже наступила необыкновенно снежная зима, когда я пустился в дальнейший путь через северную часть польской провинции.
Я вскоре привык к стоявшим морозам и почти не замечал их; мне показалось только странным, что я в течение целого дня не увидел ни одной деревни, ни корчмы, ни даже отдельного дома. У меня было только одно утешение: по расположению солнца, а после его заката — по звёздному небу я мог убедиться, что еду все время прямёхонько на север. Однако насколько я припоминал своё прилежное ознакомление с картами этой местности, мой путь должен был бы проходить через густые леса. Вместо них меня окружала лишь пустынная снежная равнина без единого деревца и какого-либо жилья.
С наступлением ночи я, устав смертельно, слез, наконец, с лошади и радовался, что захватил с собой большой каравай хлеба, собственно говоря, для лошади, а теперь разделил его с ней. Поблизости нашлось и нечто похожее на заострённый древесный пень, к которому я привязал лошадь, а сам, положив под голову седло, растянулся на снегу в нескольких шагах от неё. Засыпая, я с удовольствием заметил, что ветер повернул, и вместо северного подул тёплый южный. Впрочем, мысли мои вскоре спутались, и я, утомлённый и совершенно измученный, заснул настоящим мёртвым сном и открыл глаза, когда стоял уже яркий день.
Полагая, что мне все ещё снится сон, я осмотрелся вокруг — я лежал среди могильных холмов, на деревенском кладбище… Моей лошади нигде не было видно. Тут я услыхал человеческие голоса и, обернувшись на их звук, ясно различил высоко в воздухе, прямо над головой, и ржанье лошади… Крестьяне, почтительно приветствовавшие меня, показывали вверх, и — что бы вы думали? — на шпиле колокольни висела моя лошадь. Мне все вдруг стало понятно. Вся деревня была засыпана снегом, который защитил ею жителей от страшного мороза, и то, что я в темноте ночи и при смутном мерцании звёзд и блеске снега принял за древесный пень, было на самом деле шпилем колокольни, к которому я и привязал лошадь. Пока я спал, весь снег растаял, и таким образом моё тело мало-помалу опустилось на землю.
Теперь же надо было избавить лошадь от ее неудобного положения… Я взял пистолет и перебил пулей ремень недоуздка, так что мой славный спутник тут же соскользнул с колокольни и радостно приветствовал меня…».