«Париж — единственное место в мире, где можно обойтись без счастья»
(Жермена де Сталь)
1.
В этом месте Парижа, голуби и вороны имеют с рождения особое отношение к туристу. Именно здесь... у подножья, перед подъёмом на холм Монмартр, где возвышается в небо Базилика Сакре-Кёр, стоят рядки небольших пунктов питания. Еда, конечно на любителя... Но если в желудке соки из тебя вьют верёвки, можно затормозить, подзаправиться.
Для крылатой братии, неусыпно дежурившей на ветках, крышах, старинных фонарях, всё, что парится, жарится и печётся — всё вкусно, всё витаминно полезно. Им не до выбора!.. Не до ковыряния в клюве!.. У них задача: голодными прилетев сюда, такими же не вернуться домой. А где их дома?.. Никто толком и не знает…
У них дилемма не стоит, что склёвывать, а что медленно пережёвывать под приятную музыку Мишеля Леграна; с закрытыми глазами от наслаждения, под лёгкое поскрипывание милой, детской, старинной карусельки. Она рядом, раритетными исправными механизмами крутится-вертится, живёт... Ах!.. Святая дева Мария... какое уже поколение детишек, своей незатухающей игривостью радует, влечёт...
Удачная сытость каждой птицы, и всей в целом команды, зависит: от погоды, от количества туристов, от расторопности, сноровки и личной храбрости каждой пернатой твари. Совсем хреновенько, когда дожди идут затяжные, холодные, не желанные... Сами понимаете, — это просто голодный ужас! Зато солнышку долгому, высокому, яркому — здесь все рады. И турист, и хозяин блинной, и улыбчивый, чернявый владелец люля-кебабов, не говоря о вездесущих китайцах, с их жутко острым, специфическим, не моим…
От слаженности всей этой разбойничьей банды, семейства врановых и голубиных, зависит: быть или не быть продолжению их рода. Веками притирались их голодные желудки, отшлифовывая взаимовыгодные взаимоотношения, интересы. На земле, в полёте, за трапезой, в диких драках, постигали правила взаимовыгодных мироощущений. А ведь по философии жизни, по размерам тел и размахам крыльев, по силе удара клювом, не говоря уже о когтях, — они такие разные, совершенно чужие, несопоставимые. Их трудная судьба заставила работать вместе, — одним чётким, отлаженным механизмом, живым организмом.
Как построил человек такую каменную красоту, так и потянулись люди-туристы со всего мира в эти края, дабы глазком взглянуть, на киноплёнку снять, сердцем запечатлеть необычные виды, места... Там где турист, там всегда ненавязчиво, незаметно кружит умное, наглое, шустрое вороньё, и голубей, — реактивные стайки. Есть среди них свои «паханы», свои «разводилы», «отвлекалы» и залётные «беспредельщики», — которым местные правила не указ!
Задрав голову, и красуясь Базиликой, вздыхая и охая, поднимается любознательный народ на знаменитый 130 метровый холм. Находив, натропив там километры, нащёлкав уйму снимков и спалив жиры на боках, человеки разных национальностей, и цвета кожи, уставшие, проголодавшие, медленно скатываются вниз. Там-то и ждут их, приветливые улыбки шеф – поваров, выглядывающие из крохотных своих кухонек, под непременное «бонжур». Поискав глазами и пошмыгав носом, вы закажите лепёшку или блин с сыром и ветчиной, непременно в большой скрученный рулон.
Конечно, и канцерогенного фастфуда фри, сыпанут вам в чеплашку, не пожалеют, дадут. Отстояв пять минут, вы радостный, успокоенный, бросите подающему, своё улыбчивое «мерси боку», и отчалите в тенёк, (если совсем уж жаркое солнце). А можно, и под небо с ватными тучками, на свободную лавочку, с облегчённым выдохом плюхнуться, затормозить...
2.
Так вот: с той самой секунды, как вы получили аппетитно пахучие в руки, вас уже, вся эта команда, каркая и воркуя, правильно рассаженная, быстро просканировала, просчитала и поделила. «Разводилы» и «отвлекатели» уже на исходных позициях.
Вороний главный кардинал, он сбоку. Он сидит высоко, ему всё видно. Он стар, но мудр. Его подагра мучает давно, и левый глаз плохо уже видит. Но команды его ещё громки и мудро редки. Зачем лишней суетой наводить панику на братьев своих. Всё здесь будет раскручиваться по сценарию, давно написанному их предками, который играется без повторений и дублей.
Здесь только меняются артисты. Одни старятся и умирают в срок... на смену им приходят молодые, резвые, пером ровные, характером настырные. Так из поколения в поколение, передаются навыки красивой игры, где играть надо нагло, на грани, смело и решительно.
И старый голубь — бригадир, недалеко на крыше сидит, клювом воздух нюхает, любимые запахи в голове перебирая. Он тоже пером повыцвел и голосом ослаб. Его одышка мучает давно, он от старых лет страдает, но пожить так ещё хочется!.. Поэтому, он здесь... он рулит своими.
Ему главное, вовремя команду подать, и самому не сплоховать, дабы «пустым» ночь не встретить, исхудавшим не уснуть... Ведь рядом всегда на стрёме «беспредельщики». Им же, законы местной эскадрильи «Лафайет» не писаны. Эти «отморозки», появившееся чёрт знает, откуда, — дьявольски сильны на клюв, и крылом манёвренны, вёртки. Любого замешкавшегося, безжалостно наказывают. Крылами, грудью, и клювом, дерзко отбивают у сородичей пропитание, так необходимое летающему организму.
Наконец-то лавочка. Ух-х! Вроде как пристал: от дороги, от расстояния, от ухмыляющегося солнца, его настырной «поджарки» в темечко, в лицо, в мою сущность. Лениво валюсь на неё. Не тороплюсь, думаю, раскладываюсь, остываю. Жена рядом, красивой улыбкой свет излучает, и я, вдогонку, словом юморным обстановку держу приятную, чтобы продукт с пользой лёг в нутро, в пузо, на здоровье.
Ах!.. Как хорошо здесь!.. — светится моя физиономия, поддразнивая пустой желудок в животе. Он урчит, обидчиво огрызается, соками журчит, своё просит. Рюкзак бросаю рядом, и пакет тут же. Мы сорить не будем! Мы застынем во времени, под небесным куполом — туточки... на этой древней-при-древней земле, лавочке.
Я знаю: их тысячи, и даже больше... — ладненьких, одинаковых, архаичных, по всему городу, округе. И цветом и формой, — почтишь-то все близняшки! Местная достопримечательность, реликвия, память. По мне: им в веках, — неподвижно скучающим, от стихий никогда не защищённым, надо стихи, поэмы, музыку посвящать... Я искренне их обожаю, больше скажу — люблю!
Всякий раз, не упущу возможности, от усталости, — плюхнуться, посидеть, помечтать; прекрасный миг жизни в памяти надолго сохранить, оставить. Сколько они перевидали, пережили, помнят, а знают, а?.. Какие только знаменитости на них попами, судьбами не сидели, о чём только не думали, о ком только не мечтали... Любовным парам — вечное душевное пристанище... как и горьким разлукам... — немой, тёмно-зелёный, фигурно-изогнутый свидетель. Возможно, все с одного завода, цеха, — знаменитыми, необычными, на свет давным давно появились; намертво, за благодатную землю с бетоном ухватились, — думает моя нагревшаяся голова, — пытаясь вспомнить образ великого градостроителя Жоржа Османа. Это ему обязан во многом, современный чудесный облик Парижа.
3.
Предавшись лирики, совсем разомлевший, успокаиваюсь. Жую, мечтаю, вспоминая, несу языком — пустое, всякое. Мы пытаемся долго вкушать, с пересказом, уже десятки раз пересказанного, вновь вспомнившегося. Как Парижане, учимся любить маленькие удовольствия... время... и просто жизнь... которой-то, Богом отмерено всего капельку... Куда нам спешить в этом романтичном, дружелюбном городе...
Пока мы мысли добрые гоняли в голове, словами играя разными, тут-то и начинает медленно подниматься занавес. Аплодисменты! Но-о!.. До «браво» ещё далеко. Я, тихий — настроением, спокойный лицом, пытаюсь словить кайф, от этого вкусного удовольствия. Мне надо только вытянуть ноги чуточку вперёд. Они слегка, стеснительно поднывают: от возраста, от ознакомительных километров, от любознательного тела. Это оно всё пытается всё обойти, запомнить, сохранить на башмаках запах этих улочек, доброй французской жизни.
Картошка фри и блинчик, хорошего объёма в руках крепко держится, съедается. Рядом, на лавочку салфеточку кинул. Наслаждайся счастливой минутой турист! Цени жизнь, и фиксируй всё на фотокарточку, память...
Здесь народ любит фотографироваться с птицей на руках. Вот это кадр! — кричит маленький филиппинец. Ему вторит немец - громила, стриженный под ноль! А если два голубя... да на каждой руке... это вообще шедевр, песня!!! — иероглифами глаголет добродушный узкоглазый китаец. Тут, стайка фигуристых, красивых девочек, по-русски приятно говорит. Смеются звонко, пытаясь в кадр попасть-втиснуться, с наглыми птицами на руках. Глядя на эти позитивные картинки людской радости, принимаешь на лету грустно уходящей жизни, решение: «Я тоже хочу улететь в бессмертие с птицами-голубями в руках».
— Сними! — на приятной душевной волне восклицаю, прошу.
Жена, свой блин, с душой, мягонько укутывает в салфетку, на пакете оставляет. Фотоаппарат в руки, и три шага назад.
Надо ракурс поймать, и большущее солнце за спиной оставить. А птица ушлая, она только этого и ожидает, на удачу надеется! Им надо в терпении себя помучить. Тут раньше срока не действуют. Здесь всё по команде играется. Тут ещё один блин в руках завис! — Мой!.. Ах!.. Какой кадр будет!?.. К тебе уже летят голуби! У ног, на стрёме вороны — «отвлекалы», суету для вида создают! А «разводилами» это только и ждётся!
— Я тоже хочу на каждой руке по голубю, — вновь восклицаю, — взглядом целуя красоты Монмартра, внизу, — величие всего древнего Парижа. А голуби... не слова твои понимают, они действия рук твоих читают с ходу!
Но-о! У тебя же в руке картоха «фри»!.. И блин, с одного краюшка надъеденный. Как быть?!.. А разномастные «отвлекалы» рядом, на исторически бесценном асфальте прыгает, между собой устраивая разборки пустые. Криками переговариваются, своего рывка ждут! Они твой взгляд фокусируют на свои срежиссированные танцы.
Птица шумит, кричит, порхает, дурачится! Пытаясь, мозг твой замутить, задурить, густой ложной пудрой запудривая. Покрутив головой, я свой блин и картошку, естественно, кладу рядышком, по-родственному, с продуктами жены. Правильно читатель думает... представляет... — конечно, на пакетик и чистую салфеточку! ВСЁ!!! Все вкусности в одном месте собраны, рядышком ждут — самой главной сценической развязки!
4.
Руки мои свободны, но и полезное тоже! Сейчас-то самое интересное начнется, сыграется!.. Занавес, вот-вот будет медленно открываться, интригуя расслабленного зрителя поодаль, ну, и того, кто совсем уже рядышком. Бойко аплодируйте господа-товарищи, иноземцы! Не жалейте ладоней, доброты, — её нам так сейчас не хватает в мире, среди людей, среди знакомых и родных... Представление началось!..
Старый ворон, оценив обстановку сверху, мгновенно забывает все боли в теле, проблемы в семье. Он, возможно, бойцовскую молодость вспомнив, молодцевато встрепенулся, испражнился вчерашним, — зевнул, поправил черно крыло, которое всё пытается немощно опуститься вниз, ослабнуть. Ворон только и ждал этого мига, когда эти двое, «он» и «она» по бездумности своей, по наивной природной доверчивости, оставят свои продукты без присмотра, при покое, «на воле», и сами мило отвлекутся, с удачными ракурсами фотосессию на память начнут творить, пустословить, восторгаться.
И летучий кардинал начинает действовать. «И чёрт с ним, что надкусано всё! Нам и так сойдёт, — не гордые, — набирая в чёрную грудь душистого воздуха, — в тысячный раз думает пернатый сторожил. — Зато они свежи, они аппетитно пахнут, они потраченные силы обязательно восполнят».
Тихо, по-старчески, не привлекая внимания, пружинисто покачиваясь на толстой ветке, будто ёршиком взбодрив чёрное перо, гремит басом — КАР-Р-Р! И голуби «отвлекалы», шустренько, стайкой пикируют мне на руки. Группой дерзкой, смелой, пытаются все усесть на мои две широкие ладони. Им одной мало! (у них так в сценарии написано) Чтобы ты, лох... в кадр попал навеки... вместе с ними боевитыми, красивыми, в самом Париже живущими.
— Внимание! — мягко шумит словом жена.
Я с голубями подымаю руки в стороны, развожу, делаясь монументальной скульптурой, вытягивая пластилиновую улыбку, совсем не моргая очами.
Мы ж чудо-люди, — для голубей!.. Их спасители!.. Птицы стайкой бьются на руках, за место бойко спорят. Я довольный и возбуждённый, жду!..
— Внимание! — опять слышу жену. А широкогрудые, сильные бойцы «бомбилы» этого только и ждут.
5.
Самый наглый, из этой слаженной эскадрильи пикирует из-за моей спины. Он грудью бьёт в коробочку... она на лавочке стоит, на равнодушном пакете. Одной долей секунда тикнула, и «фри» — моя жаренная, пережаренная, ещё тепленькая, уже на асфальте, внизу. Разлеталась, по-птичьему, — правильно! По заказам летающей братии, — веером, знатно, широко рассыпалась! На общий птичий стол, филигранно, согласно заученному сценарию подалась! Здесь только солонок да вилочек с салфеточками не хватает!
Пока я «глазы» на всю ширь раздвигал, и гневно раздувался; другая пара, снова из-за спины, в воздухе падает на крыло, слетая в точное пике, стремительно несётся к моим блинам. Жена, мгновенно спохватывается... бросает «фотодело», уже понимая, что здесь сейчас происходит... Вроде бросается ко мне, да, увы, — так поздно! Ибо эти два сильных, мощных голубя, уже бьют грудью, крылами в мой пакет, салфетку, блины. И здесь всё зависит от слаженности в полёте.
Если удар будет точен и одновременен, то все продукты слетят и упадут на грязную землю. Если одна птица замешкалась, и не успела до боли сблизиться с твёрдой лавочкой, то слетит не всё! Пока я рот открыл, и мозгом щёлкнул, на предмет: «Что здесь сейчас было?» У птичек случился праздник!
— А-а-х хитрецы - ловкачи! — приходя в себя, — кричу, до глубины души возмущённый, нагло обворованный, обманутый.
— Сильвупле, птахи!.. Кушать подано!.. Налетай!.. — кричит уже летающая, кричащая, порхающая пернатая братва, радуясь удачному сыгранному спектаклю, очередному сытному случаю.
А тут уже, и старый ворон-кардинал на подлёте. Ему «фри» не надо, у него от неё изжога! Он, из развалившегося по земле моего вкусного блинчика, ветчинку аппетитную, пахучую, клювиком выхватил. Форсаж сделал, с манёвром под крышу, чтобы на лету «беспредельщики» не выхватили сытное. Следом и старый голубь, за своим куском в срок спикировал, тут же в сторонке затихушился.
6.
Пока я таращил глаза, от удивления, слова гневные и смешные подбирая, птички-летуны уже растащили весь наш, ещё тепленький перекус, энергетическую подпитку... Сопит мой нос, язык всякое несёт, а мозг при этом автоматически правильно расшифровывает то, что здесь сейчас так отлаженно и филигранно сыгралось, произошло, приключилось...
Понимаю: здесь сейчас сыграли по одним правилам: кто сильней и умней — того и пирог!.. На ходу, в битве за самый вкусный кусок, с криками, и высокими прыжками, радуясь, хвалятся и ругаются птицы. «Друзья! Друзья!» - но не так же жестоко, не так бешено рвите!.. Оставьте мне хоть кусочек!.. — вопит, каркает, просит, возмущается, совсем ещё юная ворона, слегка прихрамывая. Ей тяжко даются жизни уроки.
У неё с рождения вывих в судьбе, ноге, голове... «Да весь день ещё впереди, своё ещё ухватишь!.. Главное не робей, никого не жалей, будь напористей, когтистей...», — икая, вторит ей сытый красивый голубь, скрупулёзно вычищая свои сизо-атласные ровненькие пёрышки.
Минутка, две, и блины расклёваны, растасканы, в животы птичьи набиты. Картоху только ещё доедают... иные, с жадности уже видно давятся, но усердно всё равно клюют, трудно уже глотают, — точно про запас. Я сижу, смеюсь, думаю... Ах!.. Как искусно развели, обвели, стырили!.. Что сказать?.. Браво! Браво, этому редкому гениальному театру!
Народ, который стоял рядом и правильно понял увиденное, — радостно кудахтал, восклицал, фотографировал, на разных языках выражая своё сердечное удивление, выразительно хлопая в разноцветные ладони. Для этого спектакля не обязательно знать французский язык. Эти спектакли играются без слов, их все здесь правильно понимают!
Те, кто это видел, и держит блин или лепешку в руке, они урок «на отлично» выучили. С ними это не пройдёт, не пролезет! Они не поддаются сиюминутному искушению, запечатлеться на века. А птички не в расстройстве от этого. Здесь, всему своё время, миг!
Пока мы приходим в себя, старый ворон-кардинал, пригретый тёплыми лучами парижского солнца, уже дремлет на толстом суку ветвистой липы. Ему ветчина хорошо пошла, без урчания, без газов. На здоровье, душевно внутри стареющего тела переваривается. Он спокоен и сыт, хоть глубоко одинок.
Только сладкая дремота его клонит ко сну. Периодически зевает, устало переваливается на больных ногах, мутно поглядывая зрячим глазом на людскую суету внизу. Птица знает, чтобы следующее представление было сыграно тоже достойно, надо антракт затянуть по времени, дабы за это время все зрители, ротозеи, которые видели эту чудную игру, обман, покинули это место. И уже другие, неопытные, любознательные, наивные, доверчивые, заполнили эти трибуны, галёрки, площадки, места.
«Браво! Браво!» — стоит в ушах веселый людской смех на легендарном холме Монмартр. А бессердечное время летит, никогда не останавливается, никого не ждёт. На старой башне, в чёрном цифровом кругу, отстукивает его ход большая бурая часовая стрелка. Занавес вновь поднимается... «Господа!.. Господа!.. Приветствуем, хлопаем!..» — начинается очередное представление, неповторимый спектакль, игра, продолжение счастливой парижской жизни.
Апрель 2019 г.