После окончания училища сварщик третьего разряда Валерий Картошкин, пополнив ряды славного рабочего класса, трудился на Братском заводе железобетонных конструкций, затем в Харагуне на ремонте железнодорожного подвижного состава. Работа спорилась, дополнительным стимулом к ней служила выручка народной валюты в виде бутылок водки или самогона за мелкие сварочные заказы. Заказчики вереницей шли с развалившимися и продырявленными предметами обихода из металла, так что веселящих напитков хватало на всю рабочую бригаду. Незаметно пролетело лето, а следом прилетела повестка с призывом на службу в рядах героической Советской Армии. В Заларинском военкомате харагунский призывник вызывал неподдельный интерес медицинской комиссии:
- Каким видом спорта ты занимаешься?
- Деревенским трудом, а спорт только для забавы.
Май 1974 года. В первый же день сбора новобранцев в Красном уголке Заларинского военкомата начался карьерный рост Картошкина. Военком свой инструктаж рекрутскому набору завершил оригинальным напутствием на предстоящую переброску к месту службы. Он поднял с места Валерия, попросил его поднять руку, которая мощно выглядела в летней безрукавке, словно вылитая в чугуне, и сказал: «Посмотрите и запомните эту руку. Кто будет в дороге бузить, тому она рога сломает. Назначаю Картошкина помощником майора по отправке». После шумных проводов, но без бузы, призывники прибыли на службу к черту на кулички, в поселок Орхон-Тул, а это Монголия.
Сварщика Картошкина распределили на строительство зерносклада, освободив от курса молодого бойца и строевой муштры, но командиром отделения был назначен опять же он. Харизма, спокойная сила духа и физическая мощь выдавали в нем природного вожака. Стройка приносила Валерию зарплату в триста рублей, хотя со строителей высчитывала все армейские расходы вплоть до амортизации железных кроватей. Не забывая мать, сын часто слал ей щедрые переводы. Из Орхон-Тула роту перебросили в Дархан на строительство Дома культуры, затем еще дальше, в поселок Салхит, где было поставлено на поток строительство двухэтажных жилых домов. На сварке требовалось сидеть неподвижно, и зимний сквозящий мороз пробирал до костей, заставляя сварщика утепляться. В тесной одежде, наоборот, всякие движения давались с трудом, и приходилось опять сидеть даже в перерывах от работы. Получалась сидячая работа, почти как у бухгалтера.
С наступлением лета, когда склоны сопок зеленели травой и переливались пением бесчисленных стай жаворонков, наступала благодать. Река Орхон, поросшая зарослями кустарника, и озера были переполнены рыбой, считавшейся в Монголии священной и неприкосновенной. Попытки рыбачить со спиннингом оканчивались неудачей, поскольку леска рвалась под тяжестью крупных тайменей и щук. Для решения проблемы Валерий сварил из толстой проволоки корчагу, обтянул ее сеткой, и рыбаки ставили средство отлова священной живности в глубокие речные омуты. За день рыбы в корчагу набивалось полнехонько.
Ночную рыбалку вели с накаченных колесных камер в широких ямах ручья, впадавшего в Орхон. Крупных налимов и тайменей высвечивали фарой, запитанной от аккумулятора, и били острогой. Другой способ рыбной охоты иначе как новаторским не назвать. По воскресеньям отделение выезжало на речку купаться и загорать. Вместе с ними в прибрежных травяных заводях под жарким солнцем грелись щуки, привлекшие внимание командира отделения. Он срубил из лозы удилище, прикрепил к нему стальную проволоку с петлей и пошел по берегу за пятнистыми хищниками речной породы. Солдаты весело переглядывались: «Сержант перепутал щук с зайцами!». Каково же было их удивление, когда сержант, подводя петлю к носу греющихся щук, стал выдергивать их одну за другой. Скоро отделение разбрелось по берегу и дергало щук по «методу Картошкина».
Ладно, если на том бы завершились монгольские способы рыбной ловли, так нет, был и еще круче. Как-то после сильных дождей река вышла из берегов, затопив в низине дорогу, покрытую известняковыми плитами. По той дороге после вечернего киносеанса вышла на прогулку группа стройбатовцев. В темноте виднелась груда березовых поленьев, сваленных на дорогу неизвестно кем и зачем. Служаки подошли ближе и увидели, как поленья трепыхались и подпрыгивали. Щуки! Их было так много, что перелив воды из озера, подступавшего к дороге, на другую сторону дороги был перекрыт. Картошкин отправил гонца за остальным отделением, и работа закипела.
Когда «поленья» перекидали на сухое место, вода схлынула с дороги, перетекая через расщелины между плитами, уложенными, как попало, но и там ельцы создавали заторы. Собрали и ельцов, однако рыбная миграция из озера на дорогу не прекращалась, и пришлось звать за подкреплением взвод. Прибыл грузовик ГАЗ-66 с мешками, поварами, личным составом, а также с прапорщиком Гаркушиным и заместителем командира роты, лично возглавившим ночную операцию. С рассветом рыбное наступление на плитные перекаты прекратилось, а с ним и операция по заготовке провианта. Командиру роты отвезли мешок щук.
Солдатские будни скрашивал степной орел, подобранный с весны. За лето пернатый хищник вырос, но не улетал далеко от приюта, часто сидел на солдатской палатке. Его кормили мясом и воробьями, одевая на руку оторванный от бушлата толстый рукав. Орел садился на вытянутую руку и проглатывал корм, воробьев целиком, хотя не каждая рука могла выдержать тяжесть царь-птицы. Воробьев на угощение царю стреляли из рогаток молодые солдаты, но видели также, как вдоль забора с натянутой рогаткой наизготовку крался к воробью прапорщик Гаркушин, младший офицерский чин. Как-то под осень на ближней сопке расположились несколько таких же орлов, принявших солдатского питомца в свою стаю. Когда орлиная стая уходила в дальний полет, из нее отделился один, сделал круг над палаткой и устремился вдогонку за родичами. Ему махали вослед рукой в оторванном бушлатском рукаве, приглашая на прощальное угощение, но куда там. Вскормленный питомец не избаловался на солдатской дармовщине, он вырос настоящим степным орлом.
***
Так год за годом, и наступил желанный день демобилизации. Рота тепло проводила дембелей, некоторые молодые солдаты прослезились, расставаясь с добрыми покровителями старшего призыва, заменившими им на службе заботливых родителей. Но молодую команду оставляли со спокойным сердцем, в роте, где служба велась с оплатой труда, порядок поддерживался везде и во всем, дедовщиной в ней и не пахло. Получены военные билеты, сберкнижки и – до дома родного, по которому давно истосковалось солдатское сердце. Дома мало что изменилось. Светлана, младшая сестренка, училась в Зиме на курсах медсестер. Сашка Хохлов, дядька-одногодок, катавшийся в детстве на свинье, избрал себе более привилегированный вид транспорта. Он всем рассказывал, что в летном училище учится на летчика, а когда выучился, у него в дипломе было написано «пилот». Так Сашка оказался не летчиком, а всего лишь пилотом вертолета.
Отслужившему сержанту Картошкину настало время остепениться, обзавестись семьей. Взгляд упал на стройную красавицу по имени Любовь, сестринскую подругу по Зиминскому медицинскому училищу. С ней подружились, полюбились, хотя Люба ждала парня, несшего военную службу. Валерий решил было, что девушка не просто изменила прежнему возлюбленному, а осознанно отдала предпочтение ему, другому молодому человеку, встретившемуся на пути, бывает же такое с красавицами, выбирающими свою судьбу. Но вскоре выяснилось, что Люба слишком часто меняет предпочтения, одаривая любовью новых претендентов на долгую совместную жизнь, а тот служивый парень, чей портрет неизменно стоял на ее тумбочке, оставался в резерве.
Расставанье было коротким и без слов. Люба примчалась на вокзал Железногорска и стояла на перроне у вагона поезда, готового к отбытию по своему путейскому расписанию из одного города в другой. Стояла и молчала, смотрела глаза в глаза, не скрывая затаенную девическую боль. Молчала и плакала, пытаясь слезами вымолить прощение, но поезд тронулся в назначенный час и укатил по холодным стальным рельсам, унося с собой несостоявшуюся Любину судьбу.
***
После трехмесячного отдыха от службы Валерий поступил на работу кондуктором подвижного состава по перевозке леса. Работа опять оказалась опасной, на которой гибель людей была делом заурядным, но, видать, такой удел ему на роду был написан. Опасность состояла в неуправляемых разгонах груженого состава на склонах дороги, когда мотовоз не мог его удержать. В обязанность кондукторов входило на спусках вручную затягивать винты тяги, зажимая тормозные колодки, но это не всегда помогало. Состав разгонялся, и при поворотах платформы с лесом сходили с рельс, тогда берегись. Кондукторам приходилось спрыгивать на ходу с тормозных площадок и убегать на безопасное расстояние, вот и вся техника безопасности. Случалось еще хуже, когда платформы опрокидывались, устраивая из бревен кучу малу, тогда кому как повезет. Так и ходили на работу перевозчики леса, не зная, вернутся ли из очередной поездки живыми и невредимыми.
В предпраздничный день Великой Октябрьской социалистической революции рейс по перевозке леса складывался не по-праздничному, а наперекосяк. На грузовой платформе тяжелый лиственичный хлыст с какой-то надобности скатился с середины укладки на край, устроив опасный для движения перевес. Остановились, обсудили обстановку и решили ехать дальше. На поворотах платформа сильно раскачивалась, колеса со стороны недовеса отрывались от рельсов узкой колеи, кондуктора находились в полной готовности к прыжку в случае завала состава. Предоктябрьская трудовая вахта 1976 года – под угрозой срыва.
В этот ответственный момент Валеркиным вниманием завладела красивая девушка, спешившая с тяжелой сумкой от диспетчерской Черемшанки к составу в надежде подъехать до Харагуна. Она была в махеровой шапочке и в пальто модного покроя с воротником из нутрии. Откуда бы в глухой местности явилась красавица, словно сошедшая с картины Крамского «Неизвестная», такая же чертами лица, хоть меняй их местами, петербургскую аристократку на элитной коляске и одинокую девушку, с тоской провожающую проходящий состав с хлыстами.
Остановись, мгновение! Разве мог Валерий упустить столь редкий шанс? Кондуктор затянул тормозной винт, мотовоз встал, выбросив из трубы клубы черного дыма. Из кабины высунулся машинист – в чем дело? Валерий в ответ уже подсаживал к нему «неизвестную» с сумкой и сказал: «Дядя Сережа, это, может быть, моя судьба, а ты проезжаешь мимо!» Дядя Сережа только покачал головой, сдержав при пассажирке слова, которые у него напрашивались. При подъезде к Харагуну незнакомка вышла у моста и направилась в сторону Хор-Бутырино. К кому? Зачем? Но на то она и неизвестная, чтобы уносить тайну в неизвестность.
Тайна приоткрылась следующим днем, когда Валерий увидел в клубе незнакомку рядом с Татьяной, работавшей продавцом в хлебном ларьке. Он подошел к улыбающимся девушкам, оказавшимися сестрами. Уже хорошо. Познакомились, а знакомство продолжилось танцами. Вера, так звалась незнакомка, работала в Иркутске на производственном объединении «Радиан», а в Харагуне наведывала семью, проживавшую за речкой в бараке сплавщиков леса. Отец столярничал. Иркутянка гостила с неделю, пролетевшую как один день – перевозки леса, танцы, проводы до калитки и на расставанье легкий поцелуй. Валера не испытывал иллюзий на взаимные сердечные чувства прелестной горожанки, у которой в большом городе и выбор был большой, а что для нее он? Так себе, экспедитор хлыстов, нищета и деревня. Он и поддерживал отношения с залетной птицей по принципу: «Видит око, да зуб неймет». Праздники окончились, и улетела птичка, как синяя мечта, в далекий Иркутск, а Валерке, нищете и деревне, приходилось провожать с танцев других девчонок и до других калиток.
В марте 1977 года организм экспедитора сильно сдал. После смены он приходил домой сам не свой, ослабевший, глаза пожелтели. Гепатит. Едва он появился в черемшанской больнице, как угодил в стационар. Но и здесь состояние ухудшалось день ото дня, тело стало бронзовым, хоть ставь скульптурой на постамент. Из Черемшанки «скульптуру» перевезли в инфекционное отделение в Тыреть, где лучше не становилось, а только хуже. Печень раздулась до того, что, когда Валерий переворачивался в кровати, она бултыхалась внутри и переваливалась с бока на бок. Больного вместе с разбухшей печенью доставили вертолетом в Иркутск, где врачи принялись за усиленное лечение, постоянно кололи и ставили капельницы. Он и сам старался, как мог, и пил много воды. Удивительное это средство, вода, не лекарство, а лечит, и никаких побочных явлений.
Лечение затянулось, как и ожидание Веры, которую он известил письмом о нахождении в иркутской больнице. О чем она думала? Видать, парень с развалившейся печенью, деревня и нищета, не входил в ее жизненные расчеты, да и обязательств они никаких на себя не брали. Но ведь были провожанья и поцелуи у калитки, так пришла хотя бы из приличия. Нет, не пришла, и напрасны были ожидания больного деревенского парня с неясными перспективами на излечение, затаившего в душе обиду на «незнакомку».
Подлечился Валерий через пару месяцев. Уходил в больничные покои по белому снегу, а вернулся под пение птиц по зеленой траве. Здоровье оставалось слабым, жизнь как-то потускнела, будущее исчезло вместе с Верой, а настоящее ничем не радовало. Пил травы, ходил на рыбалку, отдыхая на природе. С наступлением теплых летних дней стал появляться на танцах, которые молодежь устраивала на берегу реки. Там познакомился с Надей, окончившей медицинское училище и распределенной в Красноярск. В Харагуне она проводила отпуск. К ней и потянулась опустошенная Валеркина душа, чтобы скрасить одиночество, придать осмысление своему никчемному существованию.
Они сидели на скамье, установленной на летней танцплощадке, когда из черемуховой заросли по тропинке вышла Вера, прямым ходом подошла к обособившейся парочке и села по другую сторону от соперницы. Села молча, ни здравствуйте вам, ни как поживаете, лишь вызывающе обозначив свое недвусмысленное присутствие – вот она я, и вы сами понимаете, зачем я здесь. Парочка опешила от стремительной атаки на ее сердечный союз. Любовный треугольник! Поклонник двух девиц, выбирай на вкус, был готов сквозь землю провалиться, но она не проваливалась.
В воздухе зависло тягостное молчание. О чем говорить? Надя молчала, не в силах дать отпор неотразимой красавице, когда-то занимавшей место девушки Валеркиной мечты. Оно еще и не опустело, это место, лишь зарубцевалось обидой забвения, испытанной в иркутской лечебнице, а если есть обида, значит, не ушла любовь. Но все же, как ему сейчас-то быть в столь щепетильном положении? Вера, Надежда, Любовь – три любовных символа, три знака судьбы. Любовь, как призрачный мираж, уже в прошлом, Надежда оставалась надеждой, а в Веру пока веры не было.
И все-таки, выбор между Верой и Надеждой. Куда качнется его сердечный маятник? Надежда, не выдержав очного соперничества, встала и торопливо исчезла в темноте. Оставшиеся двое помолчали вдвоем, хотя общение им было не внове. Короткие фразы, а за ними – глубокие раздумья. Валерий проводил давнюю сердечную зазнобу и пошел к Наде. Рвать налаженные отношения ему казалось преждевременным, в расположении Веры он не был уверен, а там время покажет.
С того дня Надя, в отличие от Веры, прекратила выходы на танцы, и Валера, как по расписанию, танцевал с Верой, провожал ее до знакомой калитки и шел на свиданку с Надей. Обе знали о его двойной игре, но ни одна не оттолкнула ухажера, пока у них не окончились отпускные дни. Девушки разъехались, одна на запад, другая на восток, а их нареченный друг остался на лесных работах, хотя от прежних сплошных массивов в саянских просторах остались островки редколесья и бескрайние плантации пней. С безработицей началось пьянство, у народа появилась мода уезжать на Украину, куда собралась и Вера. У Валерия осталась одна невеста, вот и весь выбор. По весне молодые люди подали заявление в ЗАГС, но им дали испытательный срок.
Начались предсвадебные хлопоты, да вот беда - чем ближе день регистрации, тем сильнее бередила память жениха незнакомка, явившаяся ему у черемшанской диспетчерской. Что за наваждение, когда закуплены обручальные кольца, в магазине заготовлены ящики водки, а Вера волнует и тревожит его, и слышится ее далекий голос: «Что же ты, Валера, так и упустишь свою незнакомку? Так и не познаешь сокровенные стороны ее души? А ведь я для тебя одна такая, и другой тебе не будет никогда». Зато помолвленный жених успел убедиться, что невеста его оказалась из числа гордячек и белоручек. Маленькая деревушка, тоже готовившаяся к большой гулянке, радостно раскланивалась перед счастливой парой, а Надя в ответ и бровью не вела.
- Надя, почему ты не отвечаешь на приветствия? – не выдержал Валерий.
- Я гордая, - услышал он в ответ.
- Ты глупая, - сделал уточнение жених и подумал, что не зря им ЗАГС дал испытательный срок.
Он проводил невесту до дома и заявил, что свадьбы не будет. К разрыву его подтолкнули и приготовления Надиной семьи к переезду на ту же Украину, когда его от Сибири было не оторвать. Освободившись от семейной перспективы, Картошкин подался на строительство Зиминского химического завода, устроившись электросварщиком в МСУ-49. Оттуда его направили в Ангарск на трехмесячные курсы обучения аргонно-дуговой сваркой. Дело это давалось не каждому, оборудование сложное, качество работы зависело от устойчивости сварочной дуги в среде инертного газа и в зависимости от ширины и глубины шва, но Картошкину хватило трех недель для освоения всех премудростей новой профессии. На Зиминском заводе экзамен на допуск к работе принимали дотошные специалисты фирмы ФРГ, и Валерий, единственный из всей группы, сдал его, а вскоре был освобожден от контроля качества работ со стороны немецких инженеров. Был удостоен личного клейма качества.
Наступал 1979 год, когда Валеру вызвали телеграммой в Харагун из-за тяжелого состояния отца. Он добрался электричкой до Заларей, а на вокзале вдруг явилась девушка в махеровой шапочке и элегантном пальто с воротником из нутрии, красиво переливающемся на свету, и опять с тяжелой сумкой. Незнакомка! Вера подошла к Валере и озабоченно спросила, известно ли ему что-нибудь о здоровье ее отца? Вон оно, в чем дело! Это родичи с той и другой стороны устроили сводничество, разослав телеграммы одного содержания. «Все нормально с твоим отцом, как и с моим», - ответил Валерий, и обнялись два одиночества, посмеявшись над проделками Валентины Семеновны и Татьяны.
Подошел автобус, и Вера, уставшая в дороге от Иркутска, приткнулась к спутнику, засыпая в его сильных и надежных руках. Валерий бережно поддерживал «незнакомку», любуясь ее красотой. В Харагуне они днями гуляли по улицам, нащупывая тайные связующие нити и все более убеждаясь, что каждому из них никто лучше не подойдет. Можно и не искать. Осмелившись, Валерий сделал Вере предложение, которое, к его удивлению, было принято без всяких обиняков. Валерий не мог поверить привалившему счастью. А как не верить, если имя тому счастью и было Вера, а с ним – вера в настоящее лучшее, когда вот оно, рядом, в красавице, доверившей ему себя. Организаторы телеграммных посланий, на радостях от устроенной затеи, отвезли молодых в Черемховский сельсовет, где зарегистрировали брак без всякого испытательного срока.
***
После скромной свадьбы молодая семья еще помыкалась с год в распадавшемся Харагуне и перебралась в Черемшанку, село историческое, основанное во времена столыпинской реформы выходцами из Казанской и Уфимской губерний и получившее название от черемши-травы, сочной и чесночной, богатой антицинготными веществами. Только начали в начале того века переселенцы приживаться, как грянула мировая бойня, куда угнали мужиков и лошадей, а поредевшее население Черемшанки соорудило из кругляка мечеть, чтобы Аллах взял село под защиту. Но вместо Аллаха в деревне объявились русские люди от неведомой революции и открыли в мечети ликбез по русскому языку, еще более непонятному татарскому люду. Намучившись с ликбезом, революционеры открыли в мечети сельсовет и на общем сборе объявили селянам, что теперь они члены колхоза «Янга юлз», что для русских означало «Новый путь», а татарам и башкирам было понятно без перевода. На новом пути была создана артель с оригинальным названием «Лесной химик», в которой лесные химики гнали деготь, смолу и скипидар. Действовал также коопзверопромхоз, куда население сдавало пушнину, шишку и другие дикоросы.
В Черемшанке Валерий устроился на заготовку леса, получил квартиру в деревянном доме на две семьи; надо было обживаться. Родился сын Сережа, которого отец видел больше спящим. Когда уходил на работу, сын еще спал, а приходил – он уже спал. Мастер на все руки, Валерий приобрел мотоцикл, трактор на колесном ходу и соорудил дрезину. Узкоколейная дорога проходила под окном, в двадцати метрах от калитки. В одну сторону, по низине, она вела на рыбалку, где сливались три реки, а в другую – в Саянскую тайгу на охоту и по ягоды.
Узкоколейная дорога, заброшенная лесозаготовительным участком после того, как был выкошен лес на десятки верст вокруг, до сего дня остается главной местной достопримечательностью. Жители Черемшанки и Харагуна сообща берегли «дорогу жизни» как зеницу ока, регулярно ремонтировали связующую нить поселений с тайгой-кормилицей. Она и сегодня находится в добротном состоянии, а в каждом доме, за редким исключением, имеется свой «лесной трамвай», укомплектованный одноцилиндровым двигателем от мотороллера.
Кто не знает в России о знаменитой Кругобайкальской узкоколейной дороге, звавшейся с царских времен золотой пряжкой Транссиба? Уникальные инженерные сооружения вековой давности с десятками мостов и тоннелей, пробитых в горных кряжах, поражают воображение туристов, но побывали бы они на черемшанской узкой колее! Вот где открывается присаянская экзотика на протяжении трех десятков километров пути к Бурятской горе. Американские горки чередуются одна за другой, когда дрезина с разгона взлетает на вершину и скатывается с нее, готовясь к новому взлету. Три моста через болотные речки, где рельсовые пролеты, скрепленные шпалами, зависали над водой на высоте до пяти метров, и воздушная эквилибристика для новичков становилась последним днем жизни. Женщины замолкали, потому как у них перехватывало дыхание.
Нынче на тех переправах стоят деревянные мосты. Тогда же, едва пассажирки приходили в себя, начиная дышать, как дрезина по затяжному трехкилометровому подъему, получившему название Крымский, скрывалась в зеленом тоннеле. Почему Крымский? Пусть будет Крымский, для форса, хотя саянские горки покруче, чем в Крыму. Тоннель образован густыми стенами хвойного леса, стоящими по обе стороны дороги, где верхние ярусы вечнозеленых деревьев переплетаются меж собой, перекрывая взору небесное пространство. Наконец, дрезина выкатывалась на перевал, с которого открывался завораживающий вид на простирающиеся к далекому горизонту горные гряды. Они то сходились между собой, то расходились опять, создавая грандиозный геологический ландшафт, тающий в мареве синеющей дали. Не увидеть такого нигде и никогда, а то приезжайте в Черемшанку.
***
С рождением дочери здоровье Валерия пошатнулось, болело все, что только могло болеть. И как не болеть после полуголодного детства, зимних переохлаждений в легких одежках да дырявых сапогах и сезонных ондатровых отловов в ледяной воде? Он лежал в областной больнице и получил направление на легкий труд. Начальство лесозаготовки назначило Картошкина пчеловодом, поручив ведение пасеки на полста ульев; к ним пасечник пристроил десяток собственных. Пчелиные семьи он вывез в предгорье Саян, куда добирался двадцать пять километров на дрезине и еще три – трактором по бездорожью. Предприятие построило при пасеке домик и склад, поставило движок для освещения, а место было выбрано такое, что лучше не придумать и не найти.
С двух сторон пасеку обступал молодой хвойный лес, подросший после вырубки, кедр, ель и пихта. За лесом, с одной стороны, раскинулись плантации малины, которую хоть горстями собирай, а напротив малинника – на пригорках коврами спела земляника, и ступить было некуда. С третьей стороны стоял березняк, а по нему и много дальше – сплошной брусничник. Ягоды было столько, что на сбор двух горбовиков, а это семь ведер, уходило меньше четырех часов, по два ведра в час. Ягода продавалась влет. Только дрезина подъезжала к деревне, как на колее толпились покупатели, съезжавшиеся на машинах.
Гости на пасеку слетались как пчелы на патоку, особенно в ягодный сезон. Их Валерий Леонидович развозил на ягодные плантации по заказу, а вечером угощал медовухой, настоянной на корнях иван-чая. Так день за днем, гости собирали ягоды, а пчелы – мед, за сезон по полторы фляги на семью. Им раздолье на цветущих плантациях; с весны – одуванчики и верба, следом – белый клевер, иван-чай, а с переспевшей земляники и малины они насухо высасывали ягодный сок, от ягод оставалась сморщенная кожура. Вдобавок к дикоросам, пчеловод разработал участок под гречиху, покрывавшийся в пору цветения белоснежным ковром; тогда появлялся гречишный мед. Пчелы работали без отдыха, от зари до зари, на пасеке стоял неутихающий гул от сотен тысяч общественных жалящих тружениц, перерабатывающих нектар.
Пасека не имела ограждений, и Валерий опасался, что медведи, кои в здешних местах не были редкостью, начнут разорять пчелиные домики. Когда он подъезжал к пчелиной усадьбе на тракторе, то не в диковинку было видеть их, проявляющих интерес к самоходной конструкции. Они, бывало, сидели в двух десятках метров от колеи и следили за существом, которое тарахтело и двигалось, но только оно приостановится, как медведь мелькнет подобно черной молнии и исчезнет, словно его и не было, даже веточка не треснет. Вот и скажи тогда про лесного увальня.
С какого-то времени пчеловод стал ощущать, что за ним установлено наблюдение. Кто бы мог оказаться в таежной глуши? При обследовании кромки подступающего леса он обнаружил медвежьи лежки. Как быть? Завалить приблудившегося медведя? Но ведь он ведет себя исключительно деликатно. Не лучше ли пойти с ним на мировую? При очередной ревизии пчелиных семей пасечник оставил нарезанные с рамки слои трутневого расплода на угощение нежданному гостю. Наутро на пленке от двух ведер вощины, перемешанной с медом, не осталось ничего. Так и повелось, днями медведь бродил неподалеку, а то лежал в чаще, наблюдая за пчеловодом, а вечером, когда тот укладывался на ночевку, по пасеке раздавалось энергичное чавканье лесного сладкоежки. Завязалась дружба пчеловода с охранником пасеки. Добровольная охрана оказалась такая, что надежнее не бывает; медведь близко не подпускал других сородичей. Если Валерий в лесу натыкался на охранника, тот отходил в сторону, открывая путь, но всегда давал знать о своем присутствии треском сучьев или фырканьем. В таежных походах за ягодой или на охоте пасечник всегда находился под прикрытием хозяина тайги.
Пришло время, когда медведь решил, что пора пойти на более близкий контакт с человеком. В тот день Валерий приготовился к отъезду с пасеки и присел возле трактора, а Миша, так прозванный партнером по пчелиному делу, медленно двинулся из леса в его сторону. Черная громадина шла между рядов ульев, неотрывно уставившись на своего друга-кормильца. Валерий понял, что друг подходит с добрыми намерениями, от которых, однако, ему стало не по себе, ведь приближалась совсем не собака, чтобы ее погладить. А друг все ближе, в пятнадцати, десяти метрах, и Валерий выстрелил, благо, что ружье находилось под руками.
Выстрелил в сторону, но Миша и без того понимал, что пуля предназначалась не ему, она лишь означала знак дистанции, за которую переходить нельзя. Он даже не побежал в спасительную чащу, а медленно побрел в ее сторону, понуро опустив голову и унося обиду в свое медвежье одиночество. Опять ему сидеть и наблюдать за человеком из своего укрытия или сопровождать на расстоянии в пеших передвижениях либо на тракторе, звук которого он улавливал за десяток километров и несся навстречу, едва услышит.
***
Покосная страда была Валерию с детских лет родной стихией, а место для покоса он облюбовал одно из всех. Жежим – райское местечко, протянувшееся узкой десятикилометровой лентой по предгорью Саян, какому позавидовали бы знаменитые альпийские луга. Цветные покровы всех окрасов и оттенков расстилались по взгорью, куда охватывал взгляд, а запахи кружили голову, пленили и не отпускали из сладостного плена. Располагался тот рай по узкоколейке в двадцати пяти километрах от Черемшанки, там стояло зимовье, сбитое отцом, Леонидом Николаевичем. Трава стояла стеной, местами в рост человека. Если Картошкин по началу лета оставлял у костра картофельные очистки, то к осени из глазков поверх земли вырастали чистые, ровные клубни. Швейцарским лугам такое плодородие и не снилось.
На сено, заготавливаемое в Жежиме, корова откликалась молоком отменного качества. Валерий любил испить цельное парное молоко, а еще больше его ублажали молочные отходы, такие как сметана, масло, сыр и деревенский творожок. Для приготовления сливочного масла настаивались крынки молока, с них снимались сливочные настои до десяти сантиметров толщиной, которые сбивались в узкой кадушке деревянной мутовкой с гладкой крестовиной на конце. Топленое масло пахло жежимскими лугами. В трудовых буднях подрастал сын Сергей, настоящий помощник отцу. Поручаемую работу выполнял с желанием. Глядя на Сергея, Валерий Леонидович вспоминал свое трудное детство и радовался за сына, за его безоблачную детскую пору.
Как-то после грозы установился пасмурный день, и пчелы на пасеке словно взбесились, стали злыми, нещадно жалили пчеловода. Едва рамка задевала за улей, издавая стук, как множество жал впивалось в руки, ставшие похожими на ежиков с колючками. Валерий не успевал их выдергивать, а потом и перестал за бесполезностью. Закончив работу, он доехал на своем трамвайчике до Зверево, где решил пострелять по речке уток. Добыл двух крякушек, когда ощутил в себе не на шутку разыгравшуюся пчелотерапию. Начался жар, во рту пересохло, появилась сильная жажда. Прямо из речки пил много воды, словно специально на ней остановился или его остановили. Валерий понял, что от воды уходить нельзя; кровь свернется, и мгновенная смерть неминуема. Лечебный фактор воды, содержащей простейший атом водорода, объясняется беспрепятственным воздействием земной энергии на водородсодержащие структуры человеческого организма. Несжимаемость воды обеспечивает передачу информации без искажений, она обладает и высокой электропроводностью, а ведь наш организм в основном состоит из воды.
Он сел на кочку, босыми ногами в воде; пил и обливался водой и снова пил и пил живительную влагу. Когда чувствовал облегчение, выходил на берег, активно двигался, гоняя кровь по сосудам и не позволяя ей застаиваться, пока снова не начинал гореть. Когда уже темнело, пчеловод нашел в зимовье две литровые бутылки, наполнил их водой и двинулся, еле передвигая ноги, к дрезине. Идти не было сил, но надо, глядя на ночь. Пот лил градом, часто отдыхал, не пропуская ни одного пенька, пил драгоценную влагу, споласкивая лицо. На два километра пути ушло более двух часов, через полчаса доехал до дома на дрезине. К ночи раздулись кисти рук, пальцы не гнулись, но общее состояние улучшилось. Перед сном Валерий выпил стакан водки, чтобы нейтрализовать пчелиный яд, но ночь была беспокойной, руки горели, часто менял примочки. Наутро он восстановился, а вскоре вывез кусачих пчел в поселок и поставил на зимовку в омшанник, в землянку с бревенчатыми стенками. Зимой проверял их состояние, в морозы подтапливал печь.
***
Пчелы переехали в омшанник, а родители – в строящийся город Саянск, такой красавец, какого не было в Сибири. Они звали Валерия на хорошую зарплату на химзаводе, но тому любой город был сродни тюрьме, будь он лучшим из лучших. Квартира в переполненных пятиэтажках ему казалась камерой, где за дверями – чужая территория, по которой ходят те же заключенные люди, хоть и без конвоя. Тайга Валерию – вторая мать, а с первой матерью день встречи проходил радостно и незаметно, на второй день мягкий диван становился жестче тюремных нар, а на третий - никакие заслоны таежнику не были преградой. Он уезжал.
Однажды Валерий с Федором и Анатолием, такими же непоседами, надумали по раннему снегу погонять кабанчиков. Федя взял на охоту натасканных псов, Верного и Соболя, а Анатолий – шавку неизвестной породы, считавшей за счастье быть при деле, пусть самом пустяковом. В зимовье, что стояло на реке Тагна в десятке километров от села, Федор с Анатолием ушли налегке по кедрачу; им таежные тропы приятнее городского асфальта, собакам – тем паче. За ними поутру другого дня двинулся Валерий со всей поклажей на неразлучном тракторе-вездеходе.
Его встретили озабоченные напарники. Соболь, схватившийся накануне с кабаном, был госпитализирован и лежал, перебинтованный, в зимовье. Так случилось, что он, в паре с Верным, выгнал кабана на охотников, но лесной обитатель сумел умыкнуть в чащобу, затаившись в густом укрытии. Верный остерегал кабана извне, шавка лаяла со стороны, наблюдая за событиями, а Соболь, молодой и горячий, ринулся в кустарник на выгон добычи, за что и поплатился. Кабан пробойным снарядом, сминая поросль на пути, словно ее не существовало, вылетел на преследователя и пырнул клыками гончего пса под брюшину, застрявшего в чаще. Соболь сумел спастись от кабана, а тот от охотников.
На Соболя жалко было смотреть. Кабан оторвал ему мошонку, державшуюся на клочке кожи. Хозяин предложил завершить кастрацию, но Валерий решился на операцию в полевых условиях, чтобы сохранить раненому собачье счастье. С пациентом обошлись бесцеремонно. Его засунули головой в мешок, завалили на спину, а сверху всем телом навалился Федор, собачий хозяин. Анатолий держал собаку за задние лапы, а хирург промыл края порванной кожи водкой, настоянной на прополисе, и начал ее зашивать обыкновенной иглой с обыкновенной ниткой. Такой набор всегда находился в его походной аптечке. Соболь, большой и сильный, визжал, хрипел и вырывался, ассистенты с трудом удерживали его в мешке, а хирург шил и шил истерзанную шкуру, пока не зашил почти так же, как и было, и наложил на туловище тугой бинт. Измученного пса вытащили из мешка, привязали к нарам, чтобы лежал без лишних движений, а тот, бедолага, не сводил глаз со своего истязателя. Взгляд тяжелый, исподлобья, настороженный и боязливый. Вдруг опять его засунут в мешок и отдадут палачу на растерзание?
- Теперь берегись, Валера, он тебя запомнил навсегда. Отомстит, - предупредил Федор.
- Не во мне дело, Федя. Основная система не задета, пусть кобелек восстанавливается.
После операции сели за стол, где охотники похвалились добытым барсуком, хотя на деле оказалось, что они и здесь были ни при чем, а барсука им добыл Верный и добыл буквально из-под земли. Он унюхал и разрыл под снегом вход в барсучью нору и прополз по ней далеко в глубину. Из-под земли доносился глухой лай, на который шавка отвечала бойцу невидимого фронта моральной поддержкой с поверхности земли. Затем наступила подозрительная тишина. Охотники ходили вокруг норы и чесали затылки, не зная, что предпринять, пока из нее не показался собачий хвост, потом лапы, взад пятки, и наконец, сам добытчик с вытянутой шеей, тянувший за собой подземного хищника с жесткими волосами. Не кабана, так барсука добыл пес охотничьей бригаде. На то он и Верный. Охоту с одним псом охотники посчитали пустой тратой времени, обошлись рыбалкой на Тагне и подались до дома.
На обратном пути собачонка Анатолия тоже отличилась, угодив под тракторное колесо. Ее никак не удавалось загнать в кузов, и она, как путалась под ногами охотников по тайге, обступая им пятки, так и шмыгала меж колесами трактора, пока тот не наехал на помеху. Трактор подскочил, собака взвизгнула, вскочила с колеи и побежала дальше, как ни в чем не бывало. Остановились на осмотр пострадавшей, не придется ли вновь разворачивать походный госпиталь? Валерий не обнаружил ощупью каких-либо повреждений на собаке, ему даже показались ребрышки, один к одному, словно на рентгеновском снимке, целые и без единой трещинки. День чудес, да и только. Валерий призадумался над открывшимся видением, что бы оно означало? Задумался, решив про себя, что эти проблески озарения ему даются неспроста. Шавка внесла разрядку в тот напряженный день. Ее удивительная жизнестойкость поразила охотников, не зря же иной раз успокаивают раненых, уверяя их, что рана заживет, как на собаке. Охотники, едва глянув на «гончую» Анатолия, начинали беспричинно хохотать.
- Анатолий, где ты приобрел такое чудо?
- Сказали, что лезет во все щели, может быть, выйдет толк. Да и среди людей таких немало, - оправдывался Анатолий.
- Это правда, - согласился Федор, - Особенно их много среди руководящих лиц, сами ничего не умеют, а до всего им дело.
Через неделю-две Валерий пошел к Федору, опасаясь встречи с Соболем. Вдруг собака отвязана? Так и есть! Она издали огромными прыжками мчалась навстречу. Ну, что-то будет! Собачий хирург встал, готовый к отражению атаки. Несущийся пес ближе, совсем близко, и стало ясно, как Божий день, что к человеку мчался не злобный враг, а лучший на свете друг, изливающий свою радость нежным повизгиванием. Друг бросился на грудь спасителя, едва не сбив его с ног, кружил и в дикой пляске выражал свою преданность и благодарность, облизывал руки, принесшие ему в тот ужасный день такие адские боли.
Он все помнил! Как ему не помнить то бедственное состояние, когда пес сутки ждал помощи от хозяина, ждал, страдал и не мог дождаться? Соболь не выпускал Валерия из осады. Бедный пес! Как ему еще выразить безмерную благодарность этому человеку? Руки уже лизаны-перелизаны, только этого мало! Соболь прыгал лапами о грудь, зависал на вытянутых руках, тянулся мордой к лицу спасителя, пока тот не подставил ему щеку; тут же она была обляпана огромным мягким языком. Лопата, а не язык. Только тогда Соболь сбавил восторги и повел дорогого гостя к дому, давая вокруг него собачьи круги почета.
***
Наступил 1988 год. Люди с каждым годом верили во что-то хорошее и надеялись, что все плохое останется в старом году, но не Картошкин, у которого организм настолько сдал, что была утрачена всякая надежда к выживанию. На лыжах по тайге он еле передвигался. Временами так сдавливало грудь, что сердце готово было вырваться из нее и трепетало, как у пойманной птахи в ладони. Печень раздулась до того, что каждый шаг отдавался болью. В семье было не лучше. У Веры от раздувшейся щитовидки появился второй подбородок, на нем прощупывалась опухоль, нападал кашель. У дочурки появилась одышка и чем дальше, тем сильней. Валерий был в панике, не спал ночами, не понимая, что за беда свалилась на семью и душит ее нещадно. Здоровым оставался только сынишка Сергей.
Себя он считал обреченным, точно зная, что рак широко расползается и делает свое черное дело. Слева, в кишечнике, легко прощупывалась большая опухоль, шишки раскиданы по животу и на ногах, болела спина. Валерий знал, что рак неизлечим, хотя был уверен, что сам, и только сам, сумеет разгадать эту загадку века, если ему будет предоставлено для этого время. Жаль, конечно, если не успеет. Надежда брезжила, а время неумолимо поджимало. Пока же ему одна задача – вылечить Веру и Валюшу, и не было других задач. Лечение энергетическими потоками – дело единичных исполнителей, каждый из которых утверждается на отведенной ему ступени познания, не выше. Валерию одно было ясно – чтобы излечивать других, надо самому иметь безупречное здоровье, а его-то у целителя не было.
Валерий Леонидович никогда раньше не верил в россказни о наговорах, о молитвах на снятие порчи и разных болезней. Как будто обращения к Богу помогают, как будто кто-то невидимый и не существующий способен вмешаться в людскую суетню и кого-то от чего-то вылечить. Все это Валерий, стихийный материалист, считал белибердой и выдумкой, а атмосферу – пустым и не живым пространством, откуда, кроме снегов и дождей, ничего не дождешься. Он видел окружающий мир таким же, каким его видели все люди. Но в 1988 году, когда Валерию исполнилось тридцать три года, все изменилось, как по волшебству. Веками народы мира на всех языках, как завороженные, твердят одну и ту же сакраментальную фразу:
- Иисус воскрес!
Они поминают день чудесного воскрешения сына Божьего, которому были отмеряны те же тридцать три года земной жизни, что и Валерию. И дают на нее один и тот же утверждающий ответ:
- Воистину воскрес!!
Вот и Валерий, сын Леонида, воскрес духовно через два тысячелетия от начала эры Христовой. Он воскрес с осознанием простой истины в том, что вся земная жизнь находится в полной зависимости от Атмосферы и от всего того, что за ней стоит и что составляет ее суть и содержание. Озарение свыше наступило как-то враз, неожиданно, но Валерий оставался с ним наедине, не зная, как применить прояснившееся сознание. Ему, избраннику небес, открывалась великая взаимосвязь вселенских явлений, но до методики исцеления еще надо было добираться и неизвестно как.
Будущий целитель пока что мог снять с больного боль и воспаление, но исцеление и восстановление внутренних органов оставались недоступными. Если же он пытался получить желанный результат, то сам быстро нагревался и чувствовал себя плохо. Он знал только, что у жены и дочки источник заболевания находится в их щитовидных железах, на том его возможности ограничивались. Надо было разрубить этот Гордиев узел, а для этого изучить медицину, но не ту, которой владеют дипломированные врачи, а медицину цельную и безошибочную, ту, что находится под контролем Высших Сил, ведь они уже посылали ему проблески великого Знания.
Тогда вперед, пока еще есть силы передвигаться. Вперед, и пусть сопутствует ему неукротимая с детских лет пытливость мысли, которая гнала его, трехлетнего карапуза, на опасную верхотуру и скидывала в свинячьи ямы, а потом в глубокие речные воронки и на озерное дно. Ведь он ушел от многих смертей и в детстве, и в последствие, увернувшись от пикирующего со штабеля бревна, так не сдаваться же перед испытаниями в очередной раз! Он понимал, что в момент грозной опасности его благополучие зависит от стойкости духа и активной борьбы за существование, а их ему не занимать.
Вперед, вперед! На Жежим! Во власть и в объятья Природы, где энергия Атмосферы и дыхание Земли находятся в гармонии и взаимосвязи. Здесь, и только здесь, ему, непосвященному, может открыться возможность войти в сонм избранных, редких и единственных людей за столетия. Здесь ему откроется всевышняя Академия, здесь он будет первый ученик, даже не имеющий при себе медицинских пособий и учебников; впрочем, они и не требовались. Валерий Леонидович уезжал на Жежим, в свое великое отшельничество, где нужно было оставаться одному на свете; жил в отцовом зимовье, раскрывал свои энергетические каналы в готовности принять силы и благоволение небесного источника. Посылал Всевышнему сигналы покорности и просьбы о покровительстве.
Прости и спаси мня, Господи, и воздай мене Знамение свое!
***
Обстановка в семье Картошкиных складывалась хуже некуда. Настал день, когда состояние дочери стало угрожающим. Она задыхалась, дыхание частое, взгляд потухший и безразличный ко всему. Врач, скорая помощь и районная больница в Заларях. Вера с дочкой остались в больнице, а печень у главы семейства раздулась настолько, что по дому он еле передвигался; внутри сплошная боль. Даже охапку дров не мог принести со двора, сил хватало лишь на пару поленьев. Добрел до местной больницы, откуда его увезли в районную, где начались события более чем странные. Медичка, молодая женщина, устроила прибывшему больному полный бойкот, посчитав его безнадежным, с которым и возиться не стоит. Обойдет в палате остальных и была такова, ни анализов ему и ни лечения. На третий день больной возроптал, но, кроме раздражения в ответ, ничего не добился, а состояние здоровья, и без того негодное, ухудшалось, что дальше некуда. Организм отказывался от пищи.
Под вечер Валерия приехали навестить друзья из уголовного розыска и районной прокуратуры, крайне возмутившиеся отношением медицинского персонала к больному, оставленному на умирание. Мастера сыска разыскали медичку в кинотеатре, прервали фильм и провели с ней профилактическую беседу, что подействовало. К Картошкину приставили другого лечащего врача, который делал для «безнадежного больного» все, что мог, беда лишь в том, что он ничего не мог. После выписки оздоровительное действие курса лечения действовало почти сутки, а после Валерию стало совсем худо.
На этот раз друзья в погонах отвезли его в военный госпиталь Саянска. Здесь отношение персонала к больному было выше всяких похвал, что и удержало его от окончательного ухода в небытие. Каждый день приходила мать, Валентина Семеновна, не раз спасавшая сыночка от грозивших опасностей, но в этот раз бессильная, лишь опухшее от слез лицо выдавало ее сострадание. Мать и сын подбадривали и утешали друг друга, но у больного не было сил долго сидеть, и он уходил под благовидным предлогом на лежанку и брался за напряженную работу во спасение, начатую еще на Жежиме. Здесь имелись все условия для средоточия мысли и воли. Он лежал в одиночной палате и трудился, не теряя минуты, над поиском методики самолечения.
Валерий перебирал их одну за другой, применяя для себя, но желанный результат не наступал. Наконец, решил перенести исследования на мозг, который вовсе не болел, но может быть, здесь, в центральной системе управления, зарыт источник бед? Прикинув, что к чему, выделил в нем два участка обследования, один из них, гипофиз, контролировал работу щитовидной железы, а другой – внутренних органов. А что дальше? Тут в палату впорхнула сестричка. Мило улыбаясь, она подключила больного к капельнице и помахала ручкой. Правильно, дальше надо взяться за систему кровообращения и лимфатическую систему, роль которой открылась исследователю, взявшемуся за самоизлечение, чрезвычайно важной для всей жизнедеятельности организма. На заключительном этапе следовало отследить нервную систему, и по составленному плану больной, сам себе врач, стал изучать, при каких сбоях основных систем и где именно образуются опухоли.
Когда прояснилась общая картина бедственного состояния, лекарь целенаправленно приступил к самолечению. Прежде всего, восстановил те два ключевых участка мозга и перешел к щитовидной железе, от которой тянулись нити разрушения всего организма. Да, она такая, щитовидка, насколько необходима в нормальном состоянии, настолько же может превратиться в смертоносный очаг. Началась перекачка атмосферной энергии в зоны поражения. Целитель находился под внешним управлением и только видел открываемую картину, не более того. Его ладони «плавали» в пространстве, направляя энергию в пораженные органы. Руки, наполненные внутренним гулом вселенского свойства, двигались сами по программе Всевышнего. В эти мгновения они выходили из подчинения человека, напротив, властвовали над ним, понуждая его поддерживать мышечными усилиями их плавные движения вокруг обследуемого участка. Ни одного лишнего движения, каждое из них строго целенаправленное. В руках ощущалась сильная нагрузка, словно они оказались под напряжением, кончики пальцев щипали разряды тока. Не случайно небесная методика называется электро-генераторной, в которой целительная энергия из воздушных пустот направлялась по ее назначению. Высшие Силы уверенно вели процесс, исключающий какие-либо ошибки или сбои. Природа не ошибается.
Сеанс самолечения длился около часа и уже не зависел от лекаря, который незаметно для себя погрузился в глубокий сон. Ночью он проснулся от сильных судорог рук и ног. Сердце колотилось, словно у загнанной лошади. Валерий понял, что надо пить много воды, очень много. Принятое большое количество внешней энергии привело к сгущению крови, ее надо разжижать. Выпил воду из графина, стоявшего на столе, и запасся новой. Так прошла ночь: сон, вода, лечение, туалет и кровать на непродолжительный сон. Судороги отпустили.
Утром зашел капитан Василий Демешко, начальник терапевтического отделения, осмотрел особо тяжелого больного и назначил ряд анализов, заключительных перед выпиской. Опухоли, конечно, были подтверждены, хотя боли от них начали утихать, и печень, наконец-то, стала сокращаться в размерах. Перед выпиской военврач, помявшись в подборе слов, сказал:
- Валерий, мы тебя выписываем, рекомендации тебе даны. Кишечник и печень еще не восстановились, но если состояние ухудшится, примем тебя снова.
- Я все про себя знаю, Василий, можешь ничего не скрывать. Знаю, где и какие у меня опухоли, они даже прощупываются. Я всем благодарен за лечение. Вы продлили мне жизнь, и я успел найти собственную методику лечения. Я не умру, а вы все сами будете лечиться у меня.
Словно под копирку, в Новом Завете приведена фраза Христа: «Я живу, и вы будете жить» (Иоанн. 14.19). Так оно и сбылось, приговоренный больной в считанные дни освободился от смертоносной напасти. Позже, набравши опыт и силу атмосферного воздействия, он полноправно вошел в Ноосферу, о проникновении в которую только мечтали ее основатели Э. Леруа, Т. Шарден и В. Вернадский.
***
Дома его встретили как дорогого дальнего гостя перед отъездом навсегда. Вера глянет и улыбнется, а глаза блестят, веки набухшие, кожа вокруг глаз покрасневшая. Глянет, словно ясное солнышко из-за дождливых туч, и снова спрячется за них, не успев смахнуть украдкой слезинки. Уговоры Валерия в том, что он пошел на поправку, домашние принимали за то же притворство, которым занимались сами, убеждая больного в лучшем исходе. Верили же они «честному признанию» капитана Демешко. Притворная игра не прекращалась, а целитель дополнил лечение фитотерапией. Он набирал травяной набор на трехлитровую банку по небесной программе. Каждую траву в общий набор сыпал осторожно, пока сверху ему не говорили: «Хватит». Тогда брался за другую траву. Когда набор был готов, ему говорили: «Других трав не надо». Отвар, рекомендованный неведомым консультантом, Валерий выпивал каждый день. Первые дни домашнего излечения он питался только манной кашей на растительном масле, нельзя было даже в чай подливать молоко, но уверенно шел на поправку. Опухоли заметно сокращались.
Тем временем сельчане вереницей потянулись к Картошкиным на прощальные визиты с больным. Спешили навестить, пока тот жив и в сознании, а то придется корить себя за равнодушие к хорошему человеку. Приходили, все такие чуткие и внимательные, какими их Валерий раньше и не представлял, и говорили ему добрые слова. Всегда бы так, а не только в горе и беде. Собеседник же, слабый и отощавший, в чем душа держится, с седой головой и такой же бородой, вел себя как-то легкомысленно, даже подшучивал, не сознавая скорой кончины.
- Видать, слегка умом свихнулся, уж не понимает, что перед концом, - делились посетители своими наблюдениями со встречными.
- Не жилец, - соглашались те.
А полу-жилец старался, как мог, вытащить из беды жену и дочку. Он подлечивал их каждый день и не по разу, хотя энергетическая нагрузка была опасна из-за общей слабости и поврежденных сосудов. Во время сеансов лекарь начинал гореть и задыхаться, отключался, отлеживался, постепенно восстанавливался и снова за свое. Результаты не заставили себя долго ждать. У Веры от второго подбородка не осталось и следа, щитовидка вошла в норму. Валюшка уже носилась по селу с ребятишками, забыв про недавнюю одышку. Лечил и себя. На животе и ногах опухоли ушли, но вена в кишечнике, поврежденная онкологией, все еще болела. Печень, увеличенная на девять сантиметров и плохо поддававшаяся лечению, вызывала у Валерия серьезное беспокойство, но на десятый день домашнего стационара ему снизошло чудо.
В то благословенное утро Валерий Леонидович находился еще в состоянии полудремы, где-то между уровнями сознания и подсознания, но отчетливо ощутил, что над ним началась кропотливая работа оперативной бригады неведомой скорой помощи. Какие-то странные существа или видения копошились в его печени, приводили ее в порядок и вроде как перемещали из грудного отдела, где она оказалась не по предназначению, на свое законное место. Приснится же такая оказия, рассуждал в полу-беспамятстве сам с собой Валерий, но в то же время беспокоился, чтобы Вера не заглянула в комнату позвать на завтрак и не разогнала своим появлением хирургов-призраков.
Но вот наступила пауза полного покоя, он наедине с собой, но не совсем наедине, если послышался голос: «Теперь вставай, ты можешь кушать все». Это была уже реально произнесенная команда. Валерий встал, не ощущая в себе никакой боли, а печень словно и вовсе отсутствовала. И никаких на коже послеоперационных швов. А причина происшествия состояла в том, что печень, увеличенная в размерах, вдавалась в диафрагму, отделяющую легкие от брюшной полости. В медицине это явление называется релаксацией. Если даже пациенту приснилась или померещилась желанная помощь неизвестного свойства, то фактически печень в размерах уменьшилась до нормы, отпустила диафрагму, и ему пришло благостное ощущение совершенно здорового организма, забытое за годы перенесенных страданий. Вот оно, счастье! Живи и твори! Спасибо тебе, покровитель небесный!
За завтраком Вера привычно поставила мужу чашку каши, но он отодвинул блюдо в сторону:
- Кашу мне больше не вари, наелся ее на всю жизнь.
- Как? А что тебе готовить? – жена вся в недоумении.
- Ничего не готовь. Буду есть то, что готовишь всем.
С того дня, ставшего целителю вторым днем рождения, печень ни разу не напомнила о своем существовании. Он стал быстро поправляться и набираться сил. Отросли от рождения черные волосы, и на глазах изумленной Черемшанки изможденный седой старик, как бывает в сказках, превратился в статного и крепкого брюнета. Возродился, словно птица феникс из пепла. Оправившись от оглушительной новости, односельчане готовые было проводить земляка в последний путь, ринулись к нему за излечением. Вдруг оказалось, что едва ли не каждый из них тяжело болен и нуждается в срочной помощи. Лекаря взяли в плотную осаду, обложив со всех сторон. Вдоль улицы стояла вереница машин, понаехавших с округи. Некоторые в ожидании приема разбивали поблизости палатки, другие снимали комнаты в соседних домах. Лекарю в то время, по состоянию здоровья, допускалось лечить не более трех человек в день, тогда как на него наседало до десяти, и трудно было им отказать. После перегрузок организм сдавал, и целитель отлеживался по несколько дней. Пропадал аппетит, его приходилось поддерживать водкой; тоже не дело. Валерий уезжал от назойливых посетителей подальше от дома, где не стало житья, то на Жежим, а то на пасеку, но его и там отлавливали, нанимая местных жителей, имеющих дрезины.