СТО ПЕРВЫЙ
«Наверняка есть где-то другой мир
непрожитых мною лет. Меня там давно
ждут, а я всё не иду…»
( В. Проскурин )
… - А вчера, ты не поверишь, вон тот ближайший лесок на закате окрасился в нежно-фиолетовый цвет, а лужок так и вовсе заиграл всеми цветами радуги. Я давно это место приметил, с этого пригорка дивная панорама открывается и каждый день разная: то лесок чудной, а то вдруг гряда горная, да вся в дымке сиреневой, а над ней птички. Нигде таких более не видел! Вообще-то, местные программисты, конечно, профи, дело своё хорошо знают. Да и то, абы каких сюда не возьмут, нет, не возьмут,
- Десятый почему-то горестно вздохнул и поправил пришпиленную на груди балахона бумажку с номером «десять». – Мне тут ещё пару дней осталось кантоваться, а потом опять на Землю, и непонятно чем всё это закончится. – Десятый снова вздохнул: - Правда, в последний раз всё путём было: и жена-красавица лет на двадцать меня моложе, и детишки – два пацана-близняшки, дом – полная чаша, можно сказать, всего навалом, живи, да радуйся. А как завещание-то на неё написал, всё пошло наперекосяк, - Десятый шмыгнул носом, которого у него теперь не было, и продолжил: - Короче, отравила она меня, сучка… Слышал сам, как она после моих похорон любовнику своему рассказывала. Памятник, вот, недавно мне поставила… мраморный! Надо же, раскошелилась! Да и то, денежки-то мои, а не её, грехи замаливает, видать. А на памятнике этом я и на себя-то не похож… Эх, как-то оно теперь будет в новой жизни-то, а? Вчера ходил на жеребьёвку, так вроде бы всё путём, снова мужиком жить буду и вроде бы в хорошей семье. А вот что со мной после четырнадцати лет случится, так и неизвестно пока… Хитрая у них жеребьёвка. Вот теперь и думай-гадай.
- Десятый поправил капюшон белого балахона и вдруг рассмеялся: - Но знаешь, мне это всё равно нравится! И пусть не всегда получается так, как задумывал, а всё равно интересно. Прямо как в лотерею, никогда не известен заранее результат. Вот и перевоплощений у меня не много вроде, десять всего, а все, кроме последнего, нормальными были. Умирал, как и полагается, своей смертью, от старости, и не мучился никогда, и не болел серьёзно. Ну а последний раз – это, скорее, исключение из правил, и как ни крути, до шестидесяти я прожил, и если бы не эта зараза, что меня отравила, может ещё лет тридцать протянул… Смотри-ка, Сотый, - оживился вдруг собеседник, - опять манифестанты, мать их, идут, да ещё и с плакатом!
Мимо нас по аллее с цветущими кустами белых роз неспешно проплывала группа бестелесных сущностей в балахонах с полупрозрачным транспарантом поверху: «Не хотим новых перевоплощений! Оставьте нас тут, здесь наш дом!» - гласила надпить на транспаранте.
- Вот чудики, и чего им не хватает? – хмыкнул мой товарищ. – На очередную реинкарнацию, вон, очередь у офиса «Единого абсолюта» выстроилась, а они не хотят. Совсем народ обнаглел, избаловался, сами не знают, чего им нужно… Вот ответь мне, Сотый, что ты думаешь по этому поводу?
И я ответил. Я вспомнил и подробно рассказал ему обо всех моих воплощениях, коих было ровно сто. О том, как я умирал во младенчестве от тифа, как был убит шальной пулей на охоте в возрасте десяти лет. Вспомнил и о той жуткой железнодорожной катастрофе, что унесла восемьдесят человеческих жизней, а меня – подростка – в один миг превратила в кучу кровавой плоти. Рассказал ему, как меня, пятнадцатилетнего мальчишку, повесил в сарае собственного дома пьяный фашист. Он услышал от меня о моей ужасной кончине в водовороте тонущего «Титаника», когда меня, семи лет от роду, бросила в морскую пучину мать, а сама спокойно разместилась в спасательной шлюпке…
Я рассказал ему всё, я перечислил ему все мои жизни и их мучительный финал. Это заняло какое-то время, но что значит время в безвременье…
Десятый молчал, и лишь чуть колыхался на тёплом ветерке его капюшон.
- А что происходит с теми, кто больше не хочет перерождений? – наконец выдавил он.
- Да в сущности, ничего особенного, просто их лишают права выбора, их лишают жеребьёвки. Вот и у меня больше нет этого права только потому, что я не хочу опять жить на Земле.
Десятый повернул ко мне пустой капюшон, и на мгновение мне показалось, что я увидел его глаза, полные сострадания.
«Послушников» было двое, и они вплотную обступили меня в узкой «кабине лифта», который мчал нас вниз, на Землю.
О, если бы они могли видеть моё лицо, мою улыбку и знать то, что я думаю, а вернее, задумал! Я больше не хочу воплощений и не войду в тело предназначенного для меня малыша. Он родится мёртвым. Мне очень жаль этого ребёнка, но это будет так.
Я висел под потолком и, улыбаясь, наблюдал, как возле роженицы суетятся врачи. Роды явно осложнялись. Но она уже не кричала и, казалось, находилась в беспамятстве. Красивая молодая женщина, и, возможно, что этот ребёнок у неё не первый…
- Он не дышит, он мёртв! – послышались голоса акушерок. – Он не дышит!... А ведь она его так ждала, уже отчаялась, и вдруг беременность… бедный малыш!
Моей сноровке можно было позавидовать, а сообразительностью я наделён с рождения. В мгновение ока я оказался в тельце малыша и тут же услышал СВОЙ крик…
Да пропади оно…
Дмитрий Грановский