http://proza.ru/2020/12/21/196
Двадцать пять лет спустя.
Мой милый мальчик, я до сих пор не уверен, что поступаю верно, решившись рассказать тебе правду. Но меня убедил Марк. Он может и не делал бы этого, если бы до конца знал, что тебе предстоит узнать.
Помнишь, в прошлом году ты прочитал о ребёнке , который вырос и захотел уйти? Я потом долго возвращался к этому герою, интересуясь опять и опять твоим мнением о нем. Ты удивлялся, что я уделяю слишком много внимания рассказу, который не хуже и не лучше всех остальных моих историй, и поинтересовался, почему он никогда не печатался . Теперь я могу ответить на твой вопрос: этот рассказ был написан специально для тебя, и это не просто ещё один рассказ и герой, придуманный мной - этим героем был я, и это была моя жизнь, ДО того, что случилось потом.
В этом случившемся потом мне было лень просыпаться - это, пожалуй, самое точное определение ощущения себя в то мгновение, когда я почувствовал присутствие постороннего рядом. Лень опутала тело, сознание и душу; она спеленала меня беспомощным младенцем и подавили способность к сопротивлению. Лень было сконцентрироваться и открыть глаза, или хотя бы попытаться догадаться, кто находится поблизости: Мне все равно. Абсолютно безразлично. Меня нет. Я ушёл.
”Не открывай глаза, не шевелись, не дыши, замри - притворись мёртвым,” - приказала мне Лень, и я с удовольствием подчинился. Никаких причин не делать этого у меня, видимо, не было. Как и не было причин вступать с кем-то в контакт. Может быть после, когда нибудь, не сейчас, однажды. Отстань, уйди. Не буду, не хочу, не заставишь, отвали.
”Ну, молодой человек, и долго ты будешь обманываться, что никто не знает, что ты пришёл в сознание?” - услышал я женский голос и испугался: почему ”пришёл” в сознание, разве я в нем все время не прибывал? Поневоле надо было реагировать на вопрос, и тут до меня дошло, что это не в лени дело: я если бы и хотел, то не мог ответить. То есть, наверное мог, но это требовало каких-то невероятных усилий воли, а воля, как раз-то, отсутствовала.
”Так, - опять произнёс Голос, - давай попробуем подать любой знак, что ты меня слышишь.” Хорошо сказать: я и рад бы был подать знак, только как это делается? Ну ладно, сейчас попробую открыть глаза.
У меня, видимо, дрогнули веки, потому-то последовало подбадривающее:”Вот так, молодец, давай ещё разочек”. Голос показался знакомо бабушкиным и я решил подстраховаться на случай, если что-то не то учинил: ”Бабушка, мне больно”, - сказал я и приготовился к ее ласковому прощающему прикосновению. Реакции не последовало, и я с задержкой осознал, что ничего вслух не произнёс, и меня охватила паника: ”Что, в конце концов, происходит?”.
“Митя, попробуй ещё раз, как нибудь - я знаю, ты можешь,”- нет, это не бабушка, но кто? А какое мне дело кто, если это не бабушка, тем более, что мне действительно больно, а ее нет, да и быть не может, она умерла, это до меня тоже дошло, и я заплакал. ”Ну вот, я же говорила, что ты можешь. Умница. ”
”Нет, ты глянь, ну не дура, а? Здоровенный мужик лежит и беспомощно ревет, а она мне:”Умница”, - подумал я и решил на идиотку больше не реагировать.
Вот так я вернулся назад - туда, откуда неудачно попытался уйти, спрыгнув с последнего этажа дома не зная, что со стороны прыжка были натянуты защитные строительные сетки. Об этом мне, правда, рассказали позже.
”Идиоткой” оказалась Анна Сергеевна, врач, день за днём проводившая со мной все больше и больше времени. Я не сразу понял ее роль в моем лечении: врачей приходило много, они относились ко мне не особо сострадательно, а порой и вовсе брезгливо , и я уже знал, почему. Правда меня это не волновало, по мере того, как мое тело, а с ним и память, восстанавливались, я все больше и больше понимал, что в свою прежнюю жизнь не вернусь , а значит придётся завершить начатое. И я это сделаю. Так что зря стараетесь - я здесь, как говорится, пассажир временный.
Приходы Анны Сергеевны раздражали: она как будто наблюдала за мной и, в отличие от других, проявляла участие, в которое я не верил и потому хамил. А правда, ”чего прицепилась, чего ты тут ходишь, чего тебе надо от сиганувшего с крыши в минуту тяжёлого похмелья бездомного? ” Именно так я ей однажды и сказал - прямо и грубо - хотя было чуток стыдно: она всё-таки намного старше , но пусть оставит в покое - достала.
”Почему ты сиганул с крыши, я догадываюсь, а что с похмелья, так тут ты лукавишь: алкоголь в крови мы почти не обнаружили, а значит похмелье ты в тот день уже пережил и на момент принятия решения, я предполагаю, из запоя вышел. Так что не наглей, это ты перед медсёстрами идиота с пропитыми мозгами разыгрывай - они тебе поверят, а я всё-таки психиатр-нарколог и знаю о тебе гораздо больше, чем ты можешь себе представить. И да, я здесь не часы отрабатываю, а пытаюсь не допустить второй попытки суицида, или как ты там для себя это действо обозвал? Сведение счетов с жизненной несправедливостью, недопонятый ты наш? Или что-то то ещё более заковыристое?”- спокойно сказала она.
До этого момента я мало на что реагировал, мне было абсолютно безразлично, что обо мне говорят и думают, а тут как накрыло: я рванул с кровати, чтобы ударить, забыв, что передо мной врач и женщина, но сил не было, и она знала об этом, а потому не испугалась. Это профессиональное спокойствие в мгновенье превратило ее в причину всех моих бед - ”Ты ничего не знаешь, ты ничего не можешь знать, убирайся отсюда. Вон, помогите, сделайте так, чтобы она ушла!” - закричал я, в бешенстве молотя воздух слабыми руками, и зарыдал.
Я понимал, что она меня провоцировала, это повторялось потом не однажды, но не мог контролировать свои реакции. Дошло до того, что я ее возненавидел и потребовал ко мне в палату не пускать, но ничего из этого не вышло - кто я, а кто она?
Когда я достаточно окреп, она перевела меня к себе - в наркологию. Я бойкотировал лечение, буянил и порывался удрать, но но улице была зима, стояли лютые морозы, и это меня удерживало: замерзнуть или эффектно умереть - не одно и тоже. А я вынашивал планы такого ухода, чтобы ненавистная врачиха жила с чувством вины всю оставшуюся жизнь, и окружающие знали о ее роли в моей преждевременной кончине. Так что замерзнуть, как собака, в мои намерения никак не входило - нет, такое удовольствие я ей доставлять не собирался.
В один из дней, после моего очередного скандала с медсёстрами, Мария Сергеевна зашла в палату и с порога заявила: ”Долго ты будешь здесь дурака валять, планы мести мне вынашивать? Не надоело? Пора уж, Митя, делом заняться. Я готовлю тебя к выписке. И меня, между прочим, совершенно больше не интересует, что с тобой будет дальше. ”
- Как это не интересует? - возмутился я, - Зима на улице, вы что, собираетесь меня вот так от сюда выгнать? Не имеете право, вы клятву давали! Вы же знаете - я ещё не поправился, и мне некуда идти!
- Я на все имею право, и клятву я давала помогать, я не с взрослым детиной, застрявшим в детстве, возиться. Так что готовься убираться отсюда, моя помощь другим больше нужна, чем тебе, - ответила она невозмутимо и собралась уходить.
- Кому и чем Вы можете помочь? - стараясь сдержатся, парировал я,- Вы даже не в состоянии проявить милосердие, Вы не в состоянии понять всего, что я пережил, да таких как Вы, нельзя к людям близко подпускать.
- А позвольте вас уважаемый Дмитрий спросить, что Вы такое пережили, что чего Я не в состоянии понять, чего Я, работая здесь, не видела и не слышала? Посвятите меня, будьте так добры, в детали своих страданий.
Я услышал издёвку в ее голосе и насторожился, но упрямство взяло своё и я в запале ответил: ”Да знаете ли Вы, что моя мама...”
- Да знаю. - Вдруг резко перебила она меня, подойдя почти вплотную, - Знаю, что твоя мать, Ирвина Татьяна Людвиговна, двадцатишестилетняя аспирантка моего тогда ещё мужа и дочь заведующей кафедры общей медицины, находясь под воздействием психотропных препаратов, прыгнула с крышы, пытаясь забрать с собой семилетнего сына, которого она родила от вышеупомянутого чужого мужа. Ребёнка воспитала бабушка, в горе забыв, что дети рано или поздно должны вырастать, и сделала все, чтобы оградить его от жизни, привязывая к себе чувством вины и канатами памяти. Я ничего не забыла? Только давай я тебе что-то скажу как врач, перед тем, как вышвырну тебя из отделения: ты никогда ни в чем не был виноват, и винишь ты тебя в настоящем не за то, что она умерла, а за то, что не можешь ее простить, особенно после того, как до тебя дошло, что она была под кайфом.
Я не знаю слов чтобы объяснить, что я тогда испытал: на меня как будто обрушилась стена, и я стоял, парализованный осознанием того, что кто-то чужой проговорил слова, от которых я всегда хотел убежать.
- Как Вы узнали? - спросил я через какое-то время, собравшись с силами
- Я не узнала, я всегда это знала. Я ведь, как ты понимаешь, была, в какой-то мере, непосредственным участником этих событий. Неужели ты думаешь, что от меня скрывали факт рождения чужого ребёнка от моего мужа? Люди бывают чрезвычайно ”добрыми”, ”сострадательными», так сказать. А если ты спрашиваешь, как я узнала о твоих тревогах, так ведь я врач, Митя, и говорят - не плохой.
- А теперь вот что, - помолчав, добавила она, - я пришлю медсестру с лекарством: тебе нужно отдохнуть. С завтрашнего дня тебя переведут в невралгию, не на улицу же тебя, и правда, выпроваживать. Я буду заходить, хочешь ты этого или нет: ты слишком долго находишься на обезболивающих и мне надо проследить, чтобы ты, придя сюда алкоголиком, не ушел от нас наркоманом. Да, и ещё, к тебе придёт следователь, я оформила твой случай как нападение, тебя ведь с крыши сбросили, не так ли? А что не помнишь кто, как это бывает у пьющих.
Мгновенное понимание того, что эта, по сути чужая женщина, после всех моих выходок позаботилась о там, чтобы у меня не было в истории попытки самоубийства, подумала о моем будущем - будущем, которое я сам отрицал, шокировало меня. Покраснев, я только и смог произнести: ”Простите меня“.
- Да ничего - бывает. Ты тоже не обессудь, что подвергла тебя такой жесткой терапии, но я знала - ты парень крепкий, в бабушку, должен был выдержать - и не ошиблась. Мы, к слову, когда-то были очень дружны с твоей бабушкой: я, по сути, была ее ученицей и очень уважала.
Что было дальше?
Дальше были обычные больничные будни, когда я учился жить. Это было не просто: после смерти бабушки нормальной жизнью я не жил: мне достались квартира и какие-то деньги, но отсутствовал контроль, а я был молод и первый раз в жизни предоставлен сам себе. То, что поначалу казалось осуществлением мечты, закончилось так банально, что об этом, пожалуй, не стоит и рассказывать: я благополучно вылетел из университета, не успев защитить диплом; благодаря бывшим бабушкиным знакомым не загремел в армию, попытался начать работать и стал пить. Это было естественным развитием событий: желающих воспользоваться моей квартирой было достаточно и все они приходили с бутылкой. Я не любил гостей, но боялся оставаться один: пустую квартиру по вечерам заполняли тени памяти и одиночество. Я стал неистово завидовать сверстникам - их отношениям с девушками, их папам, мамам, родственникам - всему тому, чего сам был лишён. И если семья у меня была, пусть в прошлом, но была, то с девушками не складывалось. От слова ”никак”. Я и сейчас, думая о том времени, нескончаемо жалею себя, тогдатошнего : молодого человека, который невероятно нуждался в любви, но никому не был нужен.
http://proza.ru/2021/10/11/115