На следующий день Арина сидела на собеседовании в отделе кадров. После стандартных вопросов ей выдали белый халат, и директор хлебозавода провела для неё экскурсию по заводским цехам, расспрашивая о мотивах Арининого желания работать в коллективе, где девяносто процентов кадрового состава таждики. (Позднее этот вопрос ей задавали многократно и менее тактично: "Русская? Москвичка?! Что ты здесь забыла?")
Медосмотр занял два дня, после чего Арине выдали форму и определили рабочее место. Трех девушек, с которыми она работала, звали Айджамал, Алтынгуль и Адлия. Запомнить это было невозможно, и всех троих именовали Айками: Айка-злая, Айка-добрая и Айка-сладкая. Имена двух первых с персидского переводились как Красивая луна и Золотой цветок, имя последней означало: справедливая.
Самая молодая из троих, Адлия обладала выраженными лидерскими качествами. Напористая, несдержанная, грубая, умеющая угодить начальству и поставить на место неопытного работника, используя любую ситуацию в свою пользу, она была какой угодно, только не справедливой.
На этаже, где работала Арина, замешивали тесто, формовали на конвейере батоны и лепили руками разные плюшки. Здесь же находились печи (большие для хлеба и малые для плюшек), упаковочный цех и начиночная, где варили начинку.
Аринино рабочее место — в маленьком закутке за начиночной. Здесь начиняли ромовые бабы, маффины и пироги. Аромат горячего повидла, маковых зерен и коньячного сиропа с утра казался волшебно вкусным, а к концу смены от него щипало глаза и чесалось горло.
Работать её поставили в первую смену. Она выходила из дома в пять, на станцию бежала бегом, без четверти семь была на заводе, переодевалась и бежала в цех. В закутке работали два-три человека в зависимости от размера заказа на день. Перед началом рабочего дня надо было сходить на склад за плитками белой кондитерской глазури и поставить ее плавиться. Пока плитки плавятся, в закуток прикатывали стеллажные тележки-шпильки с заготовками ромовых баб (прим.: кондитерская тележка-шпилька это многоуровневая конструкция с поворотными колесами, оснащёнными тормозными устройствами).
=====Из дневника Арины=====
«Вот и опять я пишу дневник — увы, не об университетских буднях, врача из меня не получилось. Кондитер тоже вряд ли получится: меня здесь съедят раньше, чем научусь работать как все».
***
В закутке они работали втроём. До обеда Арине надо было сделать две тысячи ромовых баб. Сначала окунуть верхнюю часть заготовки в расплавленную глазурь — ровно и без потёков. Ровно у Арины не получалось. Айка-злая орала на неё за медлительность, а потом на своем языке что-то говорила Айке-сладкой об Арине, для ясности тыча пальцем в её сторону.
После окунания в глазурь ромовая баба аккуратно ставится на специальный поднос с отверстиями и отправляется сохнуть. Наконец почти вся партия покрыта глазурью, и можно уже начинять бабы коньячным сиропом. Под снисходительными взглядами Айки-злой и Айки-сладкой Арина притаскивает из начиночной тяжеленное ведро сиропа.
Сироп заливают в дозатор с цифрой пять, и Айка-злая демонстрирует высокий класс: берёт в одну руку пять ромовых баб и — пшик! пшик! пшик! пшик! пшик!— протыкает каждую дозатором. На каждый пшик одна ромовая баба, останавливаться нельзя: дозатор выстреливает сиропом без перерыва.
Готовые изделия выкладываются на поднос и дружно едут в упаковочный цех, где их запаивают в целлофан.
Спина уже ноет, и хочется присесть и хоть немного отдохнуть. О счастье! Звонок! Обеденный перерыв!
***
После обеда в закуток привозят маффины — шоколадные и ванильные с черникой. Для них другой дозатор, и им действовать проще: маффины начиняют по тридцать штук, прямо на подносе. Подносы ставятся обратно в шпильку, Арина везёт их в упаковочный цех и вздыхает: упаковывать коробки с маффинами придётся ей — на целлофанаторе, состоящем из двух раскаленных поверхностей и раскаленной нити, отрезавшей целлофан. Эта самая нить тянулась от висящей сверху катушки, и Арина, пока училась, обжигалась об неё несчётное количество раз (особенно ужасно выглядели локти, сердобольная Нина Степановна мазала их какой-то мазью, и боль проходила).
Упакованные маффины уезжали на грузовом лифте, и наступало время пирогов (шесть тестяных розочек, соединённых ромашкой: одна в центре и пять вокруг). Бракованные заготовки разрешалось съедать «на месте преступления», и Арина могла утверждать, что без сиропа и сырной глазури пирог был значительно вкуснее.
В её обязанности входило испортить эту вкуснятину: полить сиропом и красиво размазать ложкой сырный крем. Однажды Айка-злая получила от неё этой ложкой по голове.
— А-аай! Почему?!
— Потому что нехрен облизывать ложку, людям это потом есть!
Пироги упаковывались в небесно-голубые коробки и отправлялись вслед за маффинами. Если дело близилось к семи, рабочий день благополучно заканчивался, и можно было выйти на улицу. А там всегда стояли шпильки с хлебом, иногда даже со свежим и мягким. Хлеб разрешалось брать в неограниченных количествах. Арина привозила его в Кратово, Нина Степановна сушила в духовке вкусные сухарики, которые они ели вместо хлеба. И бомжам у метро отдавала пару батонов, им ведь тоже хочется, а им никто не давал, кроме Арины. Они её уже знали, встречали улыбкой, благодарили: «Дай тебе Бог здоровья и мужика хорошего».
Если пироги заканчивались за два-три часа до конца смены, Арину с Айками отправляли помогать формовщикам теста: вертеть свердловские плюшки либо стоять за конвейером с сочниками и снимать лишнее тесто, когда автомат нарежет круглые заготовки. Усталость ли была тому причиной, или монотонно ползущая лента с тестом, но уже через четыре минуты казалось, что не конвейер, а сама Арина куда-то едет, а конвейер стоит.
После двухчасовой пытки Арина взмолилась, за неё заступился Игорь Ледовский, сын заместителя директора, и на конвейер её больше не ставили.
=====Из дневника Арины=====
«Мои первые дни на хлебозаводе: идёшь мимо рядов шпилек — а там ватрушка лежит не круглая, а сердечком. Это брак, официально разрешено съесть».
«Невыносимо тяжело, неимоверная усталость. Окунать ромбабы в глазурь у Айки-злой получается в три раза быстрее, чем у меня. А у меня ещё и кривенько. Айка на меня орёт, обзывается, до слёз довела. А потом я придумала окунать двумя руками сразу две заготовки, и при тех же медленных движениях у меня получалось в два раза быстрее Айки. И она опять злилась, уже от зависти».
«Начинять сиропом было сложнее: я никак не могла освоить интервалы пшиканья дозатора. Поэтому мы все ходили в коньячном сиропе. В конце рабочего дня отклеиваешь шапочку от волос, снимаешь форму, ставишь(!) её...
На второй день моих мучений с дозатором к нам в закуток зашла директор — в тот момент, когда я изо всех сил старалась вовремя тыкать трубкой дозатора в заготовки и никого не облить. И конечно я отвлеклась — "Здравствуйте, Ирина Александровна!" — и машинально вынула дозатор из заготовки. Оставшиеся три заряда коньячного сиропа выстрелили в Ирину Александровну, которая опрометчиво подошла поближе, чтобы посмотреть, как я справляюсь.
Меня не уволили. Потом мне рассказывали, как на комбинат нагрянула серьёзная проверка, и мужик из комиссии решил попробовать дозатор. Ой, зря он сделал! Сироп фонтаном разлетелся по всему помещению, пришлось отмывать стены и пол.
Другой проблемой было то, что в моей руке пять ромбаб не умещались. Максимум три. Что делать? Выложила на поднос десяток ромбаб, поставила на дозаторе десятку. И понеслось.
А если выложить в несколько рядов? Мои отношения с Айками были к тому времени близки к адекватным, и мы попробовали. Семь рядов были рекордом, чисто из спортивного интереса. Но даже три ряда ускоряли процесс так, что мы всё заканчивали к шестнадцати часам! Увеличилась скорость, увеличились и заказы. И уже не две тысячи ромбаб проходили через мои руки, а шесть-восемь тысяч (я перемножила подносы на шпильки)»
***
Вечесловым она звонила каждую неделю. Рассказывала про хлебокомбинат, про Нину Степановну, которая о ней заботится как мать. Про воздух, который в Кратово просто волшебный и похож на селигерский. От приглашения приехать в Осташков на новогодние праздники она со смехом отказалась: «Дед, ты забыл, где я работаю? Хлеб людям нужен и в праздники, а отпуск я ещё не заслужила, кто меня отпустит?»
И удивилась, когда Иван Антонович не стал её уговаривать: «Не приедешь, значит? Ну что ж… На нет и суда нет. Бабушка привет тебе передаёт».
Новый год они встречали вдвоём с Ниной Степановной. Арину она называла дочкой и не слишком с ней церемонилась: еда на комбинате бесплатная, ешь сколько влезет, работа непыльная, выходные через день — поди плохо! Так что и дома потрудиться не грех. Молодая, здоровая, не переломится.
Соседки были другого мнения: «Нинка всё на квартирантку свалила, и стирку, и уборку, и в магазин сходить, и половики вытрясти, и лестничную клетку вымыть. Другая бы ушла давно, а эта терпит. Деваться, видно, некуда».
Работа по дому не утомляла, Арина привыкла к ней у Вечесловых, хотя там её не слишком нагружали, учили всему понемногу, дозированно, как говорил Иван Антонович.
Кратово отличалось от Осташкова, как отличается от города любой посёлок, и Арина наслаждалась спокойной как тихая заводь жизнью, казавшейся ей сном — тёплым, дремотно-уютным. Волшебным.
Столичная врач оказалась права, когда заменила лекарство: от новых таблеток наступила длительная ремиссия. И даже работа, с которой она возвращалась не помня себя от усталости, доставляла удовлетворение и радость.
***
Старшим их смены был сын замдиректора Игорь Ледовский — молодой, обаятельный, темноволосый, немного похожий на испанца, с живыми глазами на худом «породистом» лице. Айка-злая и Айка-сладкая были в него влюблены. На комбинате Игорь числился аппаратчиком приготовления инвертного сиропа, но большую часть дня проводил в закутке, где Арина и Айки «зарабатывали на хлеб».
О кондитерском производстве он знал всё, и смешил девчонок, рассказывая о профессиях, которыми они могут овладеть. «Если будет время» — добавлял Игорь и сам смеялся своей шутке. А Арина смеялась над названиями профессий: глазировщик, дражировщик, купажист пектинового экстракта, машинист сбивальных машин, окрасчик сиропа, халвомес и даже обкатчик клюквы!
К Арине Игорь явно благоволил, интересовался, как она справляется с работой, не сильно ли устаёт, не хочет ли перейти в другой цех.
— У его папашки связи где-то наверху, — просветила Арину Айка-сладкая. — Ба-альшой человек. Сыну квартиру купил в Мытищах, это почти Москва. Бери его тёпленького, пока он вокруг тебя круги нарезает. Будешь Арина Ледовская, нас не забывай, мы тебя всему научили.
— Нужен он мне… Нужен мне его папашка… Нужна мне ваша Москва… — бормотала Арина себе под нос.
К Игорю Ледовскому она не испытывала никаких чувств, кроме благодарности за то, что не ставил её на конвейер, от которого у Арины кружилась голова. По вечерам, лёжа в постели, она подбирала слова, которыми мягко откажет Игорю, когда он позовёт её замуж. Но вышло всё не так.
Подкараулив Арину в коридоре, когда она тащила ведро с горячим сиропом, Игорь заступил ей дорогу: знал, что за сиропом Айки всегда посылали Арину, и часто приходил ей на помощь. Арина улыбнулась. Но вместо того, чтобы взять ведро, Игорь притянул девушку к себе и впился в её губы длинным настойчивым поцелуем. Арина вытерпела поцелуй, вытерла губы и спросила: «Почему?..»
Потому что я тебя люблю, хочу, чтобы ты стала моей женой, скажет Игорь. Что ему ответить? Что Арина не хочет? Что она его не любит? Что Бог есть любовь, а когда в жизни нет любви, то нет и Бога? А Игорь скажет, что это заумь. И что раз он её любит, то любовь всё-таки есть.
Но Игорь сказал совсем другое.
— Хочу поближе познакомиться с твоим хозяйством. Давно хочу.
Арина рассказывала Айке-доброй о бабушке с дедушкой и о даче на Селигере. А та зачем-то рассказала Игорю. Зачем? Он что, хочет в отпуск к ним приехать?! Но как она его представит? Как друга? Он не друг, просто знакомый. Вечесловы всё поймут не так, ещё и поздравлять её вздумают! Господи, что же делать…
Арина поставила на пол ведро, которое устала держать и которое Ледовский так и не взял. И сняла с себя его руки.
— Ты в отпуск к нам приехать хочешь? Тебе Алтынгуль рассказала? Нет у меня никакого хозяйства, это у бабушки с дедушкой — зимний дом на озере, а у меня нет, я… Я им не родная. Но если хочешь, я у них спрошу, можно ли тебе приехать.
— Да я не об огороде, — рассмеялся Ледовский, — я о другом хозяйстве.
— О каком?
— О том, которое у тебя всегда с собой. Которое у каждой женщины. Не понимаешь, что ли? — Игорь развязал поясок её халата. — Я о твоём хозяйстве говорю.
Пошлый смысл выражения дошёл до Арины не сразу. Недоумение сменилось растерянностью, глаза смотрели умоляюще. О чём она его умоляет? Делает вид, что не понимает? Другая бы радовалась, сын замдиректора старейшего в Москве хлебокомбината это не таджик-рабочий…
— Айки сказали, ты девушка у нас? Это надо исправить, и я могу тебе в этом помочь…
Арина пришла в себя. Задыхаясь от ненависти, от слов, которыми её облили словно грязью, в ярости толкнула ногой ведро, сироп плеснулся Игорю на ноги, и тот заорал…
Её не уволили. Перевели в ночную смену, и теперь она работала с пяти вечера до шести утра следующего дня. Иногда вместо двенадцати часов приходилось работать пятнадцать-шестнадцать. Зато на депрессию не оставалось времени, а на эйфорию не оставалось сил.
К удивлению Арины, Айки работали вместе с ней. Спали по очереди, расстелив на полу картонку, а двое "бодрствующих" работали за троих. Арина от своей очереди отказывалась: девчонки не берут выходные, чтобы больше заработать, но должны же они спать хоть немного…
***
О «сиропных» последствиях разговора с Ариной отец Игоря не узнал. Ледовский оказался ещё и трусом: испугался, что Арина расскажет о его домогательствах. Начальство относилось к ней по-доброму, а с таджиками-нелегалами были кофликты. Причины такого отношения она выяснила, когда перешла в ночную смену: Арина работала через день по двенадцать часов, нелегалы работали без выходных, то есть вдвое больше, а получали столько же. На Арину они бросали косые взгляды и ко всему придирались.
Айка-добрая никогда не повышала голоса и общалась с Ариной на русском. Айка-злая и Айка-сладкая Арину откровенно не любили, болтали при ней на своём языке и тыкали пальцем в её сторону, чтобы понимала, что говорят — о ней. Но в конце концов перестали орать и обзываться, потому что Арина обгоняла их по скорости и по качеству работы.
В её самый первый день на заводе все три Айки одна за другой (сговорились, что ли?) задали ей один и тот же вопрос. Девушек волновало только одно: девственница Арина или нет, в её двадцать два года. Поверила только Айка-добрая. И тихо потом поделилась, что они-то считали всех русских девушек шлюхами, а Арина не вписалась в их картину мира.
Сложнее было с матом. Здесь на нём говорили все, а Арину просто не понимали. Не привыкли. Две тётки, с которыми Арина складывала свердловские плюшки, прямо при ней поспорили, сколько она продержится без мата, неделю или две. И обе не угадали: за полтора года работы Арина так и не начала материться, хотя эмоции испытывала, мягко говоря, разные.
И одержала победу: при ней больше не матерились. Заикались, задумывались, невнятно бормотали под нос, но вслух не выражались. Дополнительным бонусом стала физическая выносливость: двенадцатичасовую смену она выстаивала на ногах с нормальной усталостью. "Раншэ паднос паднят нэ мог, а тэперь шпылька таскат! Маладэц!" — От этой похвалы у Арины запылали уши, а в сердце толкнулась гордость: она здесь своя, её больше не ненавидят.
В апреле с комбината ушли Айки — все три. На прощанье Айка-злая обняла Арину и призналась, что с ней было хорошо работать.
Следующее поколение новичков обучала уже Арина — как покрывать пироги глазурью, как начинять маффины, как ставить коробки, чтобы они не падали. Директор отметила ускоренное производство на Арининой «точке» и выписала солидную премию, которую Арина отвезла в Осташков Вечесловым.
Две недели отпуска, который ей всё-таки дали, она провалялась в гамаке с вышиванием.
===========
АВТОР БЛАГОДАРИТ МОСКВИЧКУ ПОЛИНУ ДАНЬШИНУ ЗА ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕННЫЙ МАТЕРИАЛ О ХЛЕБОЗАВОДЕ.
Иллюстрация из интернета: тележка-шпилька
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/02/28/1157