Эдип- герой, преступник, или жертва обстоятельств?

         
       Интерес к сюжету об Эдипе, пришедшему к нам из древнегреческого мифа, в разные времена был достаточно велик. Чем же так прославился юноша Эдип, что мы помним его и по сей день?

      Прежде всего тем, что он освободил город Фивы от чудовища сфинкс, поселившегося у его стен. Всем проходившим мимо она загадывала одну и ту же загадку, требуя её немедленной отгадки. Тот, кто загадку отгадать не мог, кончал жизнь в её львиных лапах.

      Вот эта загадка: «кто утром ходит на четверых, днём на двух, а вечером на трёх?» Загадку никто не мог отгадать, и население объятого паникой города стремительно убывало.

      Эдип, случайно оказавшийся у ворот Фив, где его ждала встреча со сфинкс, загадку без труда отгадал. Не задумываясь, он сказал: это - человек, в младенчестве он ползает на четвереньках, затем начинает ходить на двух ногах, а в старости опирается на палку, становящуюся его третьей ногой.

      И чудовище, вселявшее ужас в жителей целого города, услышав отгадку, бросилось вниз (по одной версии в море, по другой - в бездну). В любом случае сфинкс перестала существовать.

      Жители спасённого города в знак благодарности тут же провозгласили спасителя своим царём. А подвиг Эдипа оказался надолго запечатлённым в памяти людей ещё и тем, что чудовище было побеждено не ударом дубинки или меткого копья, как это происходило обычно. Отгадав загадку, юноша сумел одолеть сфинкс, не пролив ни единой капли крови.

      Однако Эдип, спасший город от одного бедствия, стал причиной другого, которое, спустя какое-то время, сам же навлёк на Фивы. Это был мор, безжалостно уносивший жизни всех без разбора: от убелённых сединами старцев, до ещё не покинувших колыбель младенцев.

      Но как могло случиться, что один и тот же человек, ставший сначала спасителем города, оказался затем виновником гибели этого города?

      Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к биографии Эдипа.

      1

      А начиналось всё с того, что у тогдашнего фиванского царя Лая и его супруги Иокасты тревожно долго не было наследника. Вопрос о том, кому царь сможет передать корону, не мог не волновать бездетного Лая.

      Обеспокоенный этим, Лай поспешил в Дельфы в святилище бога Аполлона. В Дельфах прорицательницы-пифии, сидя на треножниках над расселинами скал, откуда поднимались дурманящие голову пары, изрекали невнятные предсказания, переводимые затем жрецом, придававшим им стихотворную форму.

      Пророчество царю Лаю говорило о том, что у него родится сын, но этот сын убьёт его. Лай серьёзно отнёсся к грозному предсказанию. Он решил избавиться от угрожавшего его жизни сына сразу же, как только тот появится на свет.

      Вскоре стало известно, что царица забеременела. И как только ребёнок родился, Лай, связав ноги новорождённого, проколол ему ступни шилом, лишив этим ни в чём не повинного младенца даже призрачного шанса на спасение, и велел пастуху отнести изувеченного ребёнка в лес, чтобы бросить там на съедение зверям.

      В те времена такое случалось, увы, нередко. Так, например, поступили и с младенцем Парисом, ставшим впоследствии героем Троянского цикла.

      Младенец с изуродованными ступнями (за что и получил соответствующее имя – Эдип, что означало опухшие ноги) тоже не погиб. Потому что пастух Лая пожалел его и не бросил в лесу, а передал в руки пастуха соседнего царя Полиба: он знал, что Полиб бездетен и что супружеская чета мечтает о сыне. Вот и оказался Эдип, исторгнутый из одного царского дворца - фиванского, в другом царском дворце - коринфском. Там он и вырос, любимый и лелеемый, заведомо обреченный на трон и корону. Так бы оно вскоре и произошло, если бы не одна, оказавшаяся роковой, случайность. Играя однажды со сверстниками, он услышал злобно брошенное ему в спину: «подкидыш». Это был голос одного из соперников в игре, позавидовавшего ловкости Эдипа и его удачливости. Эдип тут же кинулся с расспросами к родителям, надеясь, что они развеют вспыхнувшие в нём подозрения. Родители, однако, отвечали уклончиво, не только не развеяв подозрения, но и усилив их. Тогда Эдип решил тайком бежать в Дельфы, в храм Аполлона, чтобы через оракула узнать всю правду.

      Ответ, полученный в Дельфах, озадачил его ещё больше. Он спрашивал о том, кто его родители, а в ответ ему было сказано совсем другое: «Ты убьешь своего отца и женишься на собственной матери».

      Ошеломлённый узнанным, брёл Эдип по дороге, куда глаза глядят. Он решил никогда больше не возвращаться во вскормивший его Коринф к царю-отцу и царице-матери, чтобы пророчество, похожее на проклятие, не могло исполниться. Он надеялся, что покидая навсегда ставший ему родным город, он удаляется от напророченного ему преступления, тогда как на самом деле он приближался к нему.

      Тем временем по той же дороге летела, взметая столбы пыли, колесница: царь Лай спешил из Фив в Дельфы, чтобы узнать, как избавиться от сфинкс - четверолапого чудовища, навязывавшего всем отгадывание своей загадки и казнившего каждого, кто сделать этого не мог.

      Бредущий по пустой дороге одинокий путник и мчавшаяся навстречу колесница стремительно приближались друг к другу. Столкновение становилось неизбежным.

      Видя это, разгневанный колесничий уже взметнул бич, готовясь обрушить его на голову незнакомца, не спешившего посторониться. Но удар посоха Эдипа опередил его. И колесничий, не успев даже вскрикнуть, рухнул в дорожную пыль. Величественный старец, мчавшийся в Дельфы за спасением, стерпеть такое, конечно, не мог. Тяжелый царский жезл был готов стать орудием возмездия уцепившемуся за колесницу наглецу. Однако и тут Эдип оказался проворнее. И, спустя секунду, выскользнувший из рук бездыханного старца жезл лежал на дороге. Следом оказалась перебита и стража. Уцелел только молодой раб, укрывшийся в тени колеса остановившей свой бег колесницы и потому не замеченный Эдипом.

      Так сбылась первая часть пророчества, от исполнения которого рассчитывал бежать Эдип, решив навсегда покинуть родной Коринф. Так он стал убийцей своего отца - фиванского царя Лая. И не только его.

      Правда, сжимая окровавленный посох, окружённый трупами, Эдип раскаяния не испытывал. Он ведь всего лишь оборонялся. Охрану же он перебил, чтобы не быть узнанным и схваченным.

      И юноша, бежавший из дома, чтобы не могло исполниться пророчество, грозившее ему стать убийцей своего отца, сам того не ведая, им стал, уже совершил это преступление.

      Теперь он обречён был идти навстречу другому преступлению, ждавшему его в Фивах, о котором тоже было сказано в пророчестве - жениться на собственной матери.

      Он вошёл в Фивы как победитель, отгадавший загадку сфинкс. Благодарные жители, избавленные от терроризировавшего их чудовища, тут же надели на голову Эдипа корону только что найденного убитым на дороге их царя Лая, и внезапно овдовевшая царица Иокаста стала женой Эдипа. Новое преступление вошло в судьбу Эдипа, прикинувшись наградой.

      2

      Царствование Эдипа было размеренным и мудрым. Однако спустя годы, когда четверо детей Эдипа (два сына и две дочери) уже стали взрослыми, город Фивы, некогда избавленный от сфинкс, постигло новое бедствие - непонятная болезнь. Смерть настигала людей прямо на улицах. Повсюду валялись трупы: некому было их хоронить. Оставшиеся в живых прятались по домам, ожидая своей очереди.

      Спешно послали гонца в Дельфы к оракулу, узнать о причинах происходящего. Гонец вернулся из Дельф с ответом, изумившем многих: в городе скрывается убийца предыдущего царя - Лая, которого нашли на дороге с проломанным черепом незадолго до появления в Фивах Эдипа. Для того чтобы прекратился мор, убийцу следует найти и покарать.

      Виновника мора кинулись искать сообща. Сам Эдип усердствовал в этом едва ли не более всех. Но как отыскать преступника, если из всех, сопровождавших тогда царя, сумел уцелеть один только раб, уже успевший состариться и как будто ничего уже не помнивший. Так что опознать ловко скрывавшегося всё это время убийцу не удавалось. А тут ещё поползли по городу слухи, что убийца этот якобы затаился во дворце, и что он никто иной, как сам нынешний царь.

      Когда слухи достигли ушей Эдипа, он возмутился. Первой мыслью было - козни Креонта, брата царицы, вожделенно поглядывавшего на трон, занятый безвестным чужаком, забредшим в нужный момент в Фивы. Но ведь это именно Креонт и объявил когда-то, что царём Фив, осиротевших после убийства Лая, станет тот, кто сумеет отгадать загадку сфинкс.

      Сколько храбрецов сложило тогда головы у ворот Фив, пытаясь отгадать загадку. Сколько оборвалось там молодых жизней, решившись испытать судьбу. И скольким ещё это предстояло, не появись тогда возле Фив Эдип. Даже сын самого Креонта нашёл там бесславную кончину.

      И Креонт выполнил своё обещание: царём в Фивах стал Эдип, хотя дотоле никому и неизвестный, но отгадавший загадку.

      Поскольку следы убийцы царя Лая, прятавшегося, как предполагали, во дворце, найти не удавалось, народ, тревожно бурливший под окнами царского дворца, потребовал, чтобы картину прояснил слепой прорицатель Тиресий. Призвали Тиресия. Тот долго отнекивался, прося не ждать от него ответа на вопрос о столь давних событиях. Но Эдип грозно настаивал. И Тиресию пришлось сдаться.

      -Убийца, которого ты ищешь – ты сам, - произнёс он.

      Эдип был в бешенстве: - в темницу слепца! И опять заподозрил Креонта: это он подучил старца сказать такое.

      Но Тиресий настаивал:
      - Ты, Эдип, ещё более слеп, чем я. Я слеп глазами, а ты слеп душой.

      Тут оказалось, что и уцелевший случайно раб тоже опознал в Эдипе убийцу, хотя и не сразу решился сказать об этом.

      Из памяти Эдипа давно уже выветрился даже след некогда вспыхнувшей на дороге ссоры, когда он едва не угодил под колесницу, мчавшую куда-то величественного старца. Теперь же образ давно забытого старца, разгневанно сжимавшего в руке царский жезл, укоряющее стоял перед его глазами. И всё равно Эдип не в силах был поверить, что убийца прежнего фиванского царя, которого все ищут, и есть он сам. Он не поверил признаниям уцелевшего тогда раба, как и не верил словам слепого прорицателя Тиресия. И неужели он убил собственного отца, как ему было напророчено?

      В этот момент из Коринфа прибывает вестник с печальным сообщением: скончался царь Полиб, и коринфяне просят его сына Эдипа вернуться в родной город, чтобы занять там только что опустевший трон.

      Надежда в последний раз вспыхивает в сердце Эдипа. Он хватается за неё как утопающий за соломинку: вот его настоящий отец. Он не убит на дороге неизвестным, сумевшим скрыться. Он тихо умер в своей постели.

      Однако, вестник, прибывший из Коринфа, своими откровениями вырывает у него из рук эту хрупкую соломинку. Он говорит, что Полиб - не отец Эдипа, и признаётся, что когда-то принёс бездетному царю плачущего ребёнка с искалеченными ногами, которого ему отдал один из пастухов Лая.

      Призвали к допросу названного пастуха. Но пастух молчит. Он не хочет выдать тайну, стойко хранимую им всю жизнь и неизвестно чем грозящую обернуться против него сейчас. Тем не менее, пастуха всё-таки вынуждают сдаться: да, это он, не послушав Лая, отдал младенца другому пастуху.

      Эдип не предполагал, что вскоре обнаружится ещё один свидетель, не поверить которому будет невозможно и показания которого расставят всё по своим местам. Это – царица Иокаста, ныне – жена Эдипа, а в прошлом – жена Лая. Она подтверждает, что у неё был ребёнок, которого по приказу мужа у неё отняли сразу же после его рождения и отнесли в лес, чтобы бросить там.

      Значит правда, что царь Лай – его отец, а царица Иокаста – его мать?! Он убил своего отца и женился на собственной матери!

      Эдип в отчаянии: зачем ему не дали умереть тогда, сгинуть в лесу от когтей и зубов диких зверей?

      Тут по дворцу разносится вопль: «Царица повесилась!»

      Эдип кидается в спальню матери. Не выдержала Иокаста позора оказаться женой собственного сына и матерью рождённых ею внуков. В складках её платья тускло мерцает брошь - застёжка. Эдип срывает её с платья царицы и выкалывает ею себе глаза.

      Теперь он слеп глазами, как прежде был слеп душою, хотя и не осознавал этого. Так он наказал себя сам.

      Однако народу такое наказание кажется недостаточным. Народ требует изгнания убийцы, опасаясь, что поскольку убийца всё ещё в городе недавний мор, косивший жителей, может возобновиться.

      Слепого беспомощного старца, ещё недавно носившего царскую корону, безжалостно выставляют за ворота, несмотря на то, что в раскаянии он уже достаточно покарал себя сам. Сопровождать его будет только дочь - Антигона, готовая стать глазами своего слепого отца.

      Вот какой оборот приняла эта стародавняя история, оставленная нам, надо думать, в назидание.

      3

      Итак, пророчества, хотя и в разное время были даны как отцу, так и сыну. Сначала отцу, а затем сыну: отцу - быть убитым, сыну - стать его убийцей. Фактически это было одно и то же пророчество, лишь озвученное дважды, поскольку адресовалось двум лицам: сначала тому, кто может оказаться убитым, затем тому, кто может стать его убийцей.

      Вспомним, как по-разному отреагировали отец и сын на узнанное каждым из них в Дельфах. Если отец, не пожалев едва родившегося младенца, поспешил избавиться от него, то совсем иное решение принял его повзрослевший к тому времени сын. Считая себя сыном коринфского царя Полиба, Эдип решил никогда больше в Коринф не возвращаться, чтобы не стать там убийцей своего отца. Лай спасал себя. Эдип хотел сохранить жизнь отцу.

      Но, несмотря на старания Эдипа, пророчество всё-таки сбылось.

      А могло ли быть иначе? Возможно ли было Эдипу не стать убийцей своего отца и мужем собственной матери? Или же человек действительно бессилен перед выпадающей ему судьбой, в неумолимых руках которой он - всего лишь бессловесный раб, жалкая марионетка?

      Надо сказать, что древние греки были убеждены, что ни один человек не может избежать предначертанной ему судьбы. Пример царя Лая и Эдипа был для них красноречивым тому подтверждением.

      Для чего же даются человеку пророчества, если предсказанное в них избежать всё равно невозможно? И всегда ли они должны непременно исполняться?

      В этой связи вспомним, что рассказывается в Библии о человеке по имени Иона, посланном Господом проповедовать в Ниневию о грозящей вскоре гибели её жителям.

      Напуганный таким поручением Иона сделал попытку избежать встречи с ниневитянами, для чего сел на корабль, отплывающий в противоположную сторону от Ниневии. На море поднялась нешуточная буря, грозящая потопить корабль. Иона, догадавшись, что именно он является причиной случившегося, и чтобы не погубить остальных, попросил корабелов выбросить его за борт. Буря тут же утихла, а Иона, выброшенный за борт, не сгинул в водных глубинах, потому что оказался проглоченным посланной ему на подмогу большой рыбой, в чреве которой он пробыл три дня и три ночи. После этого он был возвращён на берег и отправился в Ниневию, не рискнув больше противиться Господу.

      Услышав пророчество, ниневитяне испугались, стали усердно поститься и каяться. И вот что за этим последовало: «И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведёт на них, и не навёл» (Иона 3:10).

      Обещанное ниневитянам через Иону наказание тогда не состоялось. А ниневитяне, успокоившись, принялись вскоре за старое. И Ниневия оказалась впоследствии стёртой с лица земли.

      Так для чего же всё-таки существуют пророчества? Не для того же только, чтобы заставлять нас дрожать от страха в преддверии обещанной участи?

      В библейской книге пророка Иезекиля читаем: «Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, чтоб он обратился от путей своих и был жив?» (Иез. 18:23); «не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33:11).

      Стало быть, пророчества - это даруемый всем нам шанс суметь стать другими, лучше себя нынешних. В таком случае, не от самого ли человека зависит, настигнет ли его обещанное или же, одумавшись, он сумеет отклонить от себя его исполнение прежде, чем оно совершит над ним свой праведный суд?

      Эдип отправился в Дельфы, чтобы узнать, кто его родители, но ответ получил совсем о другом - о том, каков он сам. От чего же предостерегало его пророчество? Не от него ли самого? И о каком отце могла идти речь в пророчестве? Ведь у Эдипа был не один отец, а два: биологический - фиванский царь Лай и принявший его в свою жизнь и в свою душу как родного коринфский царь Полиб?

      Вспомним, что говорит об отцах Своим ученикам Иисус Христос: «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф. 23:9).

      Следовательно, можно считать, что у Эдипа фактически было не два, а три отца. А это, в свою очередь, значит, что в пророчестве могла идти речь не об одном из двух отцов, а об одном из трёх. И у каждого из нас должно быть, по меньшей мере, два отца: не только земной, но ещё и Небесный. Разве не об этом и сказано в Библии: «Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть дух»? (Ин. 3:6).

      Произошло то, что Эдип убил своего биологического отца. Но от этого ли убийства предостерегало его пророчество? Не говорит ли это о том, что пророчество предостерегало юношу, прежде всего, от него самого, не от убийства ли в самом себе своего Небесного отца? Можно ли убить, пусть даже только и в самом себе, бесплотного и нетленного Бога? Разумеется, нет. Но можно убить в себе Его присутствие, тем самым убив в себе то высшее, что связует нас с Небом и Богом, в конечном счете, делая каждого из нас человеком в том высшем смысле этого слова, в каком изначально он и был задуман. Исключение присутствия в себе Небесного Бога равносильно особому роду самоубийства - убийству в человеке самого человека. Лишь совершив такое самоубийство, можно было после этого убить другого человека, и вовсе неважно, твой ли он отец, пусть даже неузнанный, или чужой.

      Всё это позволяет сказать, что Эдипом было тогда совершено вовсе не одно убийство, как это обозначено пророчеством, а целая цепь убийств разного рода, не просто следующих друг за другом, но связанных между собой причинно-следственной взаимосвязью, когда убийство незримое, совершённое человеком в самом себе, влечёт за собой уже зримое убийство. Произошедшее сперва в душе Эдипа отпечатывалось затем в его поступках, то есть духовное осуществлялось в материальном, а незримое в зримом.

      Для чего же было дано Эдипу пророчество, и могло ли оно изменить что-либо в его судьбе?

      Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, что в одном из Посланий апостол Павел говорил о том, что каждый человек представляет из себя некое двойство, двух разных человек, из которых один - внешний, тлеющий, тянущий вниз, к смерти, а другой - внутренний, ежедневно обновляющийся вверх, к Небу, а значит к бессмертию и вечности.

      Кому же из этих двоих было адресовано пророчество? Конечно, к человеку внутреннему, ведь он и есть цель и смысл нашей жизни, тогда как человек внешний - лишь средство жить человеку внутреннему в земном материальном мире, обновляясь, как сказал апостол Павел «со дня на день».

      Только всегда ли мы отдаём предпочтение нашему внутреннему человеку? И если предпочтение оказывается отданным человеку внешнему, то, может быть, тогда и случается то, что было сказано Эдипу в пророчестве?

      Не взывало ли пророчество к Эдипу, говоря ему: стань другим, если не хочешь стать убийцей собственного отца? А если не сумеешь стать другим, то и случится то, что предписано тебе пророчеством. Это и будет означать, что круг жизни Эдипа замкнулся исключительно на земном и тленном. Пророчество было предостережением внутреннему человеку от главенства над ним человека внешнего.

      Известно, что за убийство видимое Эдип понёс наказание: он был лишён царской короны и изгнан из Фив. А разве самоубийство духовное, а потому и невидимое, не должно быть наказуемым тем особенным образом, когда наказуемый и наказующий объединены в одном лице: это сам Эдип и его пробудившаяся совесть? Может быть, ослепление Эдипом себя и было криком запоздало пробудившейся в нём совести?

      4

      Если повальный мор настиг Фивы по вине Эдипа, то за что был наказан город появлением у его стен сфинкс с загадкой, оказавшейся для многих чреватой гибелью? Ответ на этот вопрос уходит корнями в историю жизни царя Лая.

      Когда-то Лай, будучи в гостях у царя Пелопа, совратил его сына Хрисиппа, который, не выдержав позора, повесился. Пелоп, узнав о причинах случившегося, проклял Лая и пожелал, чтобы его собственный сын, убил его, как сам он стал причиной гибели Хрисиппа. Причём, за Хрисиппа Лай был наказан дважды. Как человек - наказан проклятьем Пелопа, как царь - появлением у стен города сфинкс, которую наслала на город богиня Гера, не простившая Лаю загубленного юношу-красавца.

      Надо сказать, что сфинкс, загадывавшая всем свою загадку, и сама однажды тоже была в роли отгадывающей и потерпела неудачу. Силен, лупоглазый и губастый демон плодородия с лошадиным хвостом и копытами, держа в сомкнутой ладони крохотную птичку, спрашивал о том, что у него в руке: живое или мёртвое? Выбирая между живым и мёртвым, загадку эту отгадать, было невозможно: если ответ - «живое», то Силен тут же крепко сжимал пальцы, и живая птичка мгновенно оказывалась мёртвой, если же ответ - «мёртвое», то хитрец раскрывал ладони,
      Что касается загадки самой сфинкс, то не она её придумала. Её загадали ей Музы, дочери бога Зевса и богини возмездия Немезиды.

      Знали ли отгадку сами Музы? И зачем загадывали её сфинкс? Случайно ли, что загадывающими оказались именно дочери богини возмездия? И, наконец, почему незнание отгадки каралось так жестоко – смертью?

      Кто же такая сама сфинкс? Имело ли какое-нибудь значение то, что загадку она загадывала сидя на скале? И почему, услышав отгадку Эдипа, бросилась со скалы в море (или в бездну)?

      О сфинкс нам известно, прежде всего, то, что она - чудовище. Правда, в отличие от сфинкса Египетского, она, рождённая древнегреческим мифом, чудовище женского рода. У неё голова и грудь женщины, тело и лапы льва, хвост быка и крылья орла.

      Поскольку сфинкс четверолапа, а в загадке речь идёт о том, кто ходит утром на четырёх ногах, то невольно закрадывается мысль: а не о самой ли сфинкс была загадка? И не потому ли ей так требовалось знать отгадку?

      Если загадка была о самой сфинкс, то почему же отгадывать её должен был человек? Что может быть общего между человеком и четверолапым чудовищем с головой женщины, туловищем льва, крыльями орла и хвостом быка? Да и разве человек - это всего лишь плоть, рождающаяся немощной, набирающая силу в зрелости и дряхлеющая к старости?

      А ведь именно такой и была отгадка Эдипа.

      Так отгадал ли Эдип загадку сфинкс? И разве сама сфинкс, бросившись со скалы, не подтвердила этим, что её загадка отгадана? Такой исход ей напророчили Музы: плата за отгадку – её гибель. Почему же сфинкс так домогалась знать отгадку, сулившую ей гибель? И почему смерть ждала человека за неспособность загадку отгадать, тогда как самой сфинкс, напротив, грозила смерть, если загадка будет отгадана?

      О чем же, прежде всего, было сказано в загадке? Об утре, дне и вечере. Согласно отгадке Эдипа, так обозначены три поры жизни человека, жизни его смертного тела: младенчество, зрелость и старость. А ведь так могли быть обозначены и три пары его духовного бытия, поскольку четвероногим может быть не только младенец. Младенцем может быть и душа человека, рождающаяся четвероногой, как и животное. С ней, четвероногой, мы и появляемся на свет. Взрослея, душа человека становится на две ноги. Что это может означать? Двуног не только внешний, телесный человек, двунога и птица, но она ещё и двукрыла. Да и сами крылья разве не те же ноги, только ходят с их помощью не по земле, а по небу. Следовательно, душа человека, вставшая на две ноги, уже не животное, а птица. Душа четвероногая утром, днём двукрыла. А что же вечером?

      «Лишь в вечернее время явится свет» - читаем в библейской книге ветхозаветного пророка Захарии (14:7). Вечер - пора не только физического заката, но и духовной зрячести. Потому и сказано, что именно вечером явится свет. Свет - образ зрячести. Значит, лишь в вечернее время наш внутренний человек становится зрячим. Зрячим не физически, а духовно.

      А что же тогда могут означать три ноги? Поскольку свет - образ зрячести, то три ноги, надо думать, - три рода зрячести: животная, человеческая и божественная, как знак принадлежности, соответственно, сразу к трём мирам - животному, человеческому и божественному.

      Зрячесть животная – это наша физическая зрячесть к внешнему (зримому и осязаемому). Зрячесть человеческая – это зрячесть к внутреннему, духовному (физически незримому и, конечно же, неосязаемому). И, наконец, зрячесть божественная, превосходящая все другие физические и духовные возможности человека - божественное всевидение. Три рода зрячести, в свою очередь, могут выражаться как трёхглазость. Трёхглаз индуистский бог Шива, трёхглаз и возглавляющий его свиту бог мудрости Ганеша. Некоторые исследователи говорят о наличии третьего глаза во лбу египетского сфинкса. Допускается также, что третий глаз во лбу мог иметь когда-то и человек.

      Можно ли соотносить три рода зрячести с тремя ногами, о которых говорится в загадке сфинкс? Если метафорой двуногости может быть пара птичьих крыльев, с помощью которых ходят по небу, то почему три ноги не могут при определённых условиях стать метафорой трёхглазости?

      Если три поры внутренней жизни человека - утро, день и вечер - могут ассоциироваться с четвероногостью животного (утро), двукрылостью птицы (день) и трёхглазостью божеств (вечер), то нельзя ли было бы соответственно этому переиначить и загадку сфинкс, сделав её более понятной и приближённой к характеру её иной отгадки, чем та, которую дал Эдип? Вот как это могло бы быть: «кто утром четвероног как животное, днём крылат как птица, а вечером - всевидящ как Бог? Кто же это? Душа человека. Иначе говоря, наш внутренний человек.

      Подтверждением правомерности такой отгадки может служить, к примеру, и тот факт, что хотя на греческом языке слово «сфинкс» означает «душительница», что вполне соответствует выпавшей ей роли мстительницы за неспособность отгадать загадываемую ею загадку, в египетском же варианте «сфинкс» означает совсем другое
  - «живой образ фараона». Заметим, не просто «образ фараона», но именно его «живой образ». Что может быть более живым образом фараона, чем его душа. Ведь высшее в человеке, (а значит, и самое живое в нём) - это его внутренний мир. Стало быть, фараон - не только высшее лицо в тогдашнем Египте, но и образ высшего в самом человеке.

      Итак, два человека в одном: внешний и внутренний. Что же всё-таки общего у них, обреченных сосуществовать вместе? Их изначальная четвероногость? Четвероног младенец, четверонога и наша животная душа, с которой мы рождаемся. Правда, сама эта четвероногость очень разная: в одном случае - физическая, в другом - духовная. Потом пути человека внешнего и внутреннего расходятся еще больше: если внешний человек двуног, то внутренний – двукрыл. Трёхног дряхлеющий старец, не способный обходиться без палки, и трёхглаза наша прозревающая с возрастом душа. Это означает, что наша трёхногая старость должна быть непременно и трёхглазой.

      Приходящая с возрастом трёхглазость нашего внутреннего человека, как три ступени лестницы, ведущей нас снизу вверх, от земли к небу. Вот и выходит, что совсем не случайно в загадке сфинкс она обозначена как трёхногость.

      Так что внутреннему человеку, рождающемуся четвероногим животным, надлежит стать сначала птицей, а потом - божеством. Вот его путь, скрыто от глаз совершаемый внутри нас.

      В этой ситуации уместно вспомнить античного философа-неоплатоника Дамаския (6 в. н.э.), утверждавшего, что душа человека (а это и есть человек внутренний) - единственная сущность, способная менять не только саму себя, но, в соответствии с этим, и своё место в иерархии универсума. Можно ли изменить своё место в иерархии универсума больше, чем, родившемуся животным, стать божеством.

      5

      Если загадка сфинкс была о внутреннем мире человека, то почему же четырёхлапое чудовище так домогалось знать её отгадку? И какое отношение эта загадка вообще могла иметь к сфинкс?

      Очевидно, самое прямое. Потому что и сама сфинкс тоже четверолапа как животное, двукрыла как птица и, не исключено, что она даже и трёхглаза. В ней человеку был показан его собственный внутренний мир. А её воспринимали как чудовище, от которого необходимо поскорее избавиться. Когда сфинкс, услышав отгадку Эдипа, бросилась со скалы в бездну, - это праздновали как победу. Но было ли это победой? Не напрасно ли ликовали фиванцы? Посланная богиней Герой к Фивам как наказание, сфинкс должна была пробудить в человеке самосознание, то есть сделать его внутренне зрячим, зрячим к самому себе. Внутренняя зрячесть, однако, не состоялась. Человек предпочел в отношении самого себя оставаться слепым.

      А домогалась сфинкс знать отгадку потому, что загадка эта была не только о человеке, но ещё и о ней самой. И сфинкс требовала у человека отгадки потому, что хотела быть зрячей. Этим сказано, что наша душа, запертая в темнице тела, хочет быть зрячей, но сама она без помощи человека зрячей стать не может.

      Так что богини Музы загадывают душе человека загадку о ней самой. Душа требует от человека отгадки. Разве это не говорит об ответственности человека перед собственной душой? Он - её хозяин, а ей надлежит быть его Госпожой. Как видим, сочетать это весьма трудно.

      Однако загадка сфинкс показалась тогда Эдипу столь простой, что, услышав её, он отвечал сразу же, не задумываясь. А задуматься-то как раз и следовало.

      Но почему же, в таком случае, узнав отгадку, сфинкс бросилась со скалы в бездну?

      Дело в том, что загадка сфинкс была вовсе не такой простой, как это могло показаться. Будь она обычной загадкой, правильной могла бы считаться всего одна отгадка.

      Загадка сфинкс была тестом. Это значит, что для отгадывающего она становилась экзаменом на внутреннюю зрелость: каков ты сам, такова будет и твоя отгадка. Следовательно, и отгадка в таком случае могла быть не одна, а, по меньшей мере, - две, и любая из них могла считаться правильной. Так что, сказав своей отгадкой, что человек - это всего лишь плоть, Эдип, тем самым, сказал, прежде всего, о самом себе: что он - человек, руководимый в своих поступках главным образом побуждениями плоти. Потому и случилось на пустой дороге то трагическое происшествие (и всё остальное, что за ним последовало), которого могло бы и не быть.

      Так прав ли был Эдип, считавший, что сказанное в загадке сфинкс о человеке? И да и нет. Потому что есть человек внешний, а есть человек внутренний. То, что сказал Эдип, касалось человека внешнего. Но кто из них для нас важнее: тот, кто тлеет неотвратимо, приближая человека к могиле, или же тот, кто призван день ото дня обновляться, прокладывая человеку путь в бессмертие?
 
      Что касается вопросов о том, почему сфинкс, услышав сказанное Эдипом, бросилась со скалы в бездну, и случайно ли то, что свою загадку она загадывала, находясь именно на скале, то на них есть ответы. Начнем со скалы.

      Скала достаточно часто и в разных контекстах упоминается в Библии. Со скалой ассоциируется сам Бог (2 Цар. 22:3, Пс. 17:3). Скала присутствует на страницах Библии как образ высоты и приподнятости над обыденным и земным. Жизнь на скалах приветствуется как синоним одухотворённости: «оставьте города и живите на скалах» (Иер.48:28); «да торжествуют живущие на скалах» (Ис.42:11).Предлагается Библией и поразмышлять над различием «пути орла на небе» и «пути змея на скале» (Пр. 30:19).

      Вспомним, что многие ключевые события земной жизни Иисуса Христа, так или иначе, связаны именно с горой. На горе Фаворской совершилось Его Преображение. Местом Его распятия стала гора Голгофа. С вершины Елеонской горы (Масличной) Он вознёсся после воскресения в небо. У западного подножия той же горы находился Гефсиманский сад, где Он был взят под стражу.

      Что же такое скала на языке символов? Это место, где встречаются земля и небо. Место перепутья: вперёд - вверх, или назад - вниз. Что касается пути орла в небе и змея на скале, то для бескрылого змея скала - предел возможного подъёма вверх, к небу, а для крылатого орла, взлетающего в небо со скалы, она лишь точка отсчета в траектории, несущей его вверх.

      И, наконец, что такое скала для сфинкс?

      Хотя сама сфинкс и крылата, высота скалы для неё (как и для змея) в данный момент - предел. Она на перепутье, как был на перепутье Эдип, подошедший к горе Парнас, откуда разбегались в разные стороны три дороги, не считая четвёртой, приглашавшей взбираться вверх. Но, в отличие от Эдипа, имевшего возможность выбирать один путь из трёх, а то даже из четырёх, для сфинкс существовали только два варианта: либо - вверх в небо (ведь она крылата, хотя и не птица, небо для неё открыто), либо - вниз, в бездну, в мир бескрылых, заземлённых, духовно незрячих. Каким будет её дальнейший путь целиком, зависело от Эдипа, от того, как он отгадает её загадку. Если он скажет, что человек - это всего лишь плоть, то сфинкс будет обречена ринуться вниз, в бездну, как это и произошло. Но если  бы Эдип сказал, что её загадка о внутреннем мире человека, о его душе, то сфинкс птицей бы взлетела вверх, в небо. В случае отгадки сфинкс вовсе не должна была погибнуть. Она просто должна была стать другой, перестав быть прежней. Ей, стоявшей тогда на перепутье, предстоял переход в другое качество: более высокое или более низкое. В более высоком ей бы открывался путь к бессмертию, в более низком она не только целиком оставалась бы в зоне смертного, но и погружалась бы в него ещё глубже.

      6

      Теперь возвратимся к загадке Силена, которую не сумела отгадать сфинкс. Силен вопрошал: живое у него в руке или мёртвое? В его ладони была живая птичка, символизирующая нашу смертную душу. В любой момент эта живая птичка могла стать мёртвой, что к торжеству Силена (забавлявшегося тем, что его загадку отгадать было невозможно) и происходило. Ключевым словом в этой загадке было не «живое» или «мёртвое» (выбор, предлагаемый Силеном), а «смертное», которое одинаково способно быть как живым, так и мёртвым.

      Неизвестно, сам ли Силен придумал загадку о смертной душе человека, или же и она была загадана ему кем-то. Поскольку Силен - одно из низших божеств древнегреческого пантеона, то вряд ли он мог догадываться о том, какой смысл вложен в эту загадку. Для него всё замыкалось, очевидно, на самой птичке, бывшей у него в руке: она выступала в роли как загадки, так и отгадки. Загадка же, которую в силу ухищрений Силена, отгадать было невозможно, была для самого Силена лишь способом в любом случае оказаться победителем.

      Другое дело сфинкс. Она, пребывавшая на скале, стояла на самой вершине смертного - в преддверии бессмертного, до которого оставался всего один шаг, сделать который ей не было суждено. Юноша Эдип воспрепятствовал этому своей отгадкой.

      Отгадывая загадку сфинкс, Эдип потерпел поражение, как потерпела его и сама сфинкс, не сумевшая отгадать загадку Силена. С той разницей, что сфинкс про своё поражение знала, а вот Эдип принял поражение за победу, щедро вознаграждённую царской короной с головы убитого им отца, и женитьбой на овдовевшей царице, оказавшейся его матерью. Так была ли победа?

      И почему сфинкс непременно лишала жизни каждого, кто не мог отгадать её загадку? Этим она как бы показывала, что смертность человека заключена в его неведении относительно самого себя, в его духовной незрячести, которую необходимо преодолеть, проложив этим путь к бессмертию, лежащий в нас самих.

      Так что обе загадки (загадка Силена и загадка сфинкс) были способом пробудить в человеке самосознание. Это означало, что сфинкс, посланная Герой фиванцам в наказание за их царя Лая, была одновременно шансом к их спасению.

      Что же касается Эдипа, то не случайно в его жизни оказались так тесно переплетёнными освобождение города от сфинкс и оба совершенных им преступления: убийство отца и женитьба на собственной матери. Потому что никакого подвига не было, хотя от сфинкс сумели избавиться.

      А надо ли было побеждать сфинкс? Её надо было вывести из состояния неведения. И сделать это мог только человек. Понуждая человека отгадывать загадку, сфинкс побуждала его заглянуть внутрь самого себя, задуматься над смыслом своего существования, взывала к душе, взывала к самосознанию. Только таким способом, под страхом смерти, можно было побудить человека заглянуть внутрь себя.

      7

      О том, что Лаю суждено умереть от руки сына, стало известно заранее из пророчества, полученного им в Дельфах. Что же требовалось предпринять царю, чтобы не сбылось обещанное ему пророчество?

      В этой связи вспомним разговор Иисуса Христа с одним из Его учеников. Ученик просил у Иисуса разрешения на время оставить Его, чтобы похоронить умершего отца. Вот что отвечал ему на это Иисус: «Иди за Мною и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22).

      Из этих слов можно сделать вывод, что мертвецы и мёртвые – совсем не одно и то же. Если мертвецы – это те, которые лежат в гробах, то кто же тогда мёртвые? Очевидно, те, которые живут, не догадываясь о том, что мертвы, потому что они, хотя и живы физически, но мертвы душой.

      Какое же отношение слова Иисуса о мёртвых и мертвецах могут иметь к царю Лаю? Возможно самое прямое. Дело в том, что на пустынной дороге Лай был убит физически. Но уже прежде этого он был не живым, а мёртвым. Мёртвым не телесно, а духовно. Потому и случилось тогда, что царь, напуганный полученным в Дельфах пророчеством, проколол беспомощному младенцу ступни и велел пастуху бросить искалеченного ребёнка в лесу.

      Правда, что царь, производивший впечатление живого, на самом деле был мёртв, никем замечено не было. В том числе и им самим. То была смерть первая. Из этого следует, что мы рождаемся духовно мёртвыми, духовно живыми нам ещё предстоит стать. Царь Лай живым не стал.

      Приговорив ребёнка к гибели от хищных зверей в лесу, духовно мёртвый Лай сам таким зверем и оказался.

      Именно эта смерть первая и проложила путь другой смерти Лая – от руки того самого младенца, не погибшего в лесу, а выжившего, чтобы, вырастя, однажды случайно встретиться на дороге со своим неузнанным отцом и убить его.

      Следовательно, избавляясь от ни в чём неповинного младенца, Лай сам приговорил себя к ждавшему его убийству. Иначе говоря, Лай убил себя сам, хотя и руками своего сына. Ударом Эдиповой палки духовно мёртвый царь был превращён в мертвеца, хоронимого мёртвыми.

      Однако, возможно ли такое, чтобы земной и смертный человек умирал не один раз, а дважды? Надо думать, возможно. Ведь не случайно в библейской книге «Откровение» говорится о смерти второй (Отк .20:6; 20:14). Если есть смерть вторая, то ей неизбежно должна предшествовать смерть первая. Не случись этого первого убийства, бывшего самоубийством, не могло бы случиться и второе.

      Следует ли из этого, что Лай был предостережён пророчеством именно от смерти физической, ждавшей его на пустынной дороге, а не от смерти духовной? О чём человеку знать важнее, и чего следует остерегаться более: смерти физической или же смерти духовной? К тому же в своей духовной смерти Лай был повинен сам, а не его сын. Тогда как в пророчестве говорилось о том, что он будет убит именно своим сыном. Как это объяснить?

      Поскольку человек по своей природе является существом двойственным (телесным и духовным одновременно), то и сыновья у него, соответственно, должны быть разные, как телесные, так и духовные, ведь рождать способна не только плоть, но и душа. С телесными сыновьями всё понятно: их может быть и мало и много. А вот духовных сыновей у человека всего два: один, тяготеющий к земному, это - его ум, а другой, тяготеющий к небесному, - это его дух (или разум), о котором в Библии сказано так:  «Светильник Господень - дух человека» (Пр. 20:27). Иначе говоря, дух человека - это светильник, нами лишь приготавливаемый, а зажигаемый самим Господом.

      Какой вывод можно сделать из сказанного? Что царя Лая убил его собственный ум. Разве ум человека не тот же его сын, хотя и не телесный, а духовный, но всё-таки им самим же и пестуемый.

      Царь Лай послушался этого духовного сына, тяготеющего к земному, потому что другого духовного сына, тяготеющего к небесному, у него не было. А потому и некому было сказать царю: оставь младенца в покое - младенец тут не причём, загляни лучше в самого себя.

      Итак, не один сын Лая оказался его убийцей, а два: сын, который убил царя духовно – его ум, и сын, который убил царя физически – его сын, получивший имя Эдип.

      О каком же из этих двух сыновей, ставших убийцей своего отца, говорилось в пророчестве? От кого из них предостерегало Лая это пророчество?

      Надо ли отвечать на этот вопрос? Ведь ответ так очевиден и однозначен: в пророчестве, полученном Лаем в Дельфах, как и в загадке сфинкс, говорилось о внутреннем мире человека, а значит, о его духовном сыне, а не телесном. Лай, таким образом, был предостережён пророчеством вовсе не от Эдипа, а от … самого себя.

      Не будем забывать также и о том, что на совести Лая не только попытка избавиться от своего сына, но и ещё одно чёрное пятно: загубленный юноша Хрисипп, отец которого Пелоп, проклял Лая, пожелав, чтобы его убил собственный сын. Проклятие Пелопа сбылось через Эдипа.

      8

      А могла ли загадка сфинкс хоть каким-то образом быть связанной с пророчеством, полученным Эдипом в Дельфах?
 
      Между прочим, пророчеством в Дельфах ему было сказано едва ли не то же самое (хотя и иными словами), что скажет ему потом прорицатель Тиресий: что он слеп душой. Правда, Тиресий сказал это Эдипу после того, как оба преступления были Эдипом уже совершены. Пророчество же в Дельфах прозвучало для него тогда, когда этих преступлений ещё можно было избежать.

      О чём же тогда шла речь в пророчестве, некогда полученном Эдипом в Дельфах? О человеке внешнем или внутреннем? Очевидно, о том и другом сразу. Косвенно - о человеке внутреннем, отдавшим власть над собой не Богу, а человеку внешнему. А прямо - о человеке внешнем, употребившим свою власть над человеком внутренним, по своему сделав его своим рабом.

      Человек внешний и человек внутренний - не те ли эти самые два брата, о которых иногда говорится в Библии, но чаще они упоминаются в мифологии у разных народов: один из этих братьев непременно злой и коварный (человек внешний), а другой - добрый и простодушный, часто становящийся для коварного брата объектом обмана (человек внутренний)? Не эти ли братья и составляли внутренний мир как царя Лая, так и самого Эдипа, с той разницей, что во внутреннем мире Лая злой брат окончательно победил брата доброго; а во внутреннем мире Эдипа борьба между братьями-соперниками ещё не завершилась. И брат добрый ещё имеет в душе Эдипа шансы на победу. Отчаянный шаг Эдипа - его ослепление - красноречивое свидетельство этого.

      Правда, хотя Эдип и не был героем, а изгнание из города сфинкс не является подвигом, ему нельзя отказать ни в смелости, ни в находчивости.

      Однако, почему же всё-таки ему, а не кому-нибудь другому, удалось дать ответ на загадку, пусть даже и заставивший сфинкс кинуться в бездну, а не взлететь в небо? Ведь в Фивах не было недостатка в смельчаках, отважившихся выйти на интеллектуальный поединок с опасным чудовищем, но все они, тем не менее, погибли.

      Очевидно, кроме ума и смелости Эдипу сопутствовал ещё один фактор, который и позволил отгадать загадку сфинкс именно ему. И к этому фактору был причастен его отец – царь Лай, проколовший ему в младенчестве ступни ног и этим приговоривший сына к пожизненной  инвалидности, обрекшей его уже в раннем возрасте на присущую старцам трёхногость. Именно палка в его руке и оказалась, с одной стороны, подсказкой к разгадке, обеспечившей бегство сфинкс, а с другой - орудием убийства, сделавшего Эдипа преступником. Дневная же двуногость была настолько наглядной, что задумываться не заставила. После этого догадаться, что могла означать утренняя четвероногость, было уже не трудно. Сказанное в загадке про ноги Эдип понял буквально и однозначно, и это не позволило ему выйти за пределы зримого, осязаемого и очевидного.

      Кто же они, Лай и Эдип, сыгравшие в жизни друг друга столь роковые роли? Оба они олицетворяют собой две, по-разному запечатлённые в отце и сыне степени духовной незрячести: безнадёжно незрячий Лай и его сын Эдип, способный прозреть хотя бы на изломе трагического стечения обстоятельств.

      Что же необходимо было сделать, чтобы пророчества, полученные ими обоими в Дельфах, не исполнились? Родиться ещё раз…

      9

      В Евангелии от Иоанна рассказывается о том, как фарисей Никодим, учёный муж из начальников иудейских, однажды ночью, тайком, чтобы не раздражать своих, враждебно настроенных по отношению к Иисусу соплеменников, пришел к Нему побеседовать.

      Иисус тогда сказал ему так: «истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3:3). На что Никодим в недоумении отвечал Ему: «как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться» (Ин. 3:4).

      Никодим полагал, что Иисус говорит ему о рождении телесном, физическом, тогда как Иисус говорил о рождении особенном - духовном.

      Уже из следующей фразы Иисуса становится понятным, что существует два типа рождения: физическое и духовное, от плоти и от Духа: «Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть дух» (Ин. 3:6).

      Чем же отличается рождение духовное от рождения физического? И как каждое из них узнаётся? Из слов Иисуса явствует, что узнаются они по рождаемому: в одном случае рождается плоть, в другом - дух.

      Далее, два типа рождения предполагают и наличие двух разных пар родителей: в одном случае родители телесные, в другом - духовные.

      О телесных родителях говорить не станем: они у каждого из нас свои. О духовных родителях, рождающих внутреннего человека, уже говорилось: это ум и разум. От них и зависело рождение у Лая того сына, который смог бы удержать его от рокового шага - избавления от ни в чём неповинного младенца, которому суждено будет сделаться убийцей.

      Поскольку рождение телесное названо Иисусом первым, а духовное - вторым, то из этого следует, что рождение телесное предшествует рождению духовному. И, наконец, если при рождении телесном нас рождают, то при рождении духовном роль у нас совсем другая: рождаясь ещё раз, мы должны родить себя уже сами.
 
      Необходимо ответить ещё на один вопрос: для чего нам непременно требуется родиться в другой раз? И об этом Иисусом тогда тоже было сказано: для Царствия Божия.

      Видеть Царство Божие и войти в Него - совсем не одно и то же. Видеть Царствие Божие можно издали, а вот войти в Него, не приблизившись к Нему – невозможно. Хотя телесно нам суждено рождаться один раз, духовно нам предстоит родиться, по меньшей мере, дважды. Сначала, родившись духовно первый раз, мы можем лишь увидеть Царство Божие издали. Затем, родившись духовно второй раз от воды и Духа, - войти в Него. Нетрудно догадаться, что вода играет здесь роль метафоры души. А два духовных рождения – это лестница, по которой мы восходим в самих себе.

      Что же необходимо было сделать Эдипу для того, чтобы не оказаться убийцей своего отца и мужем матери? И что следовало предпринять Лаю, чтобы не оказаться убитым собственным сыном? И тому и другому требовалось родиться в другой раз - духовно.

      Ни Лай, ни Эдип сделать этого не сумели. Царство Божие, о котором в Библии сказано, что оно - внутри нас (Лк. 17:21), по причине духовной незрячести осталось для них недосягаемым. Ни один из них, ни отец, ни сын, не сумели встретиться… с самим собой, чтобы узнать себя.

      10

      Кто же он, Эдип, - герой, спасший от уничтожения население целого города, или же преступник, запятнавший себя убийством отца и кровосмешением?

      Царская корона, ждавшая его в Фивах, оказалась одновременно и наградой за победой над сфинкс и следствием совершённого перед этим преступлением. А ведь и не совершив преступления царём он мог бы стать в любом случае: либо в Фивах, либо в Коринфе.

      Кто же он? Герой или преступник? И герой и преступник? Но как можно это совместить? Истинный герой не может быть преступником, а преступник - героем. Это взаимоисключается.

      Отгадав загадку сфинкс, он не спас, а отсрочил гибель города: спас от одного бедствия и навлёк другое. Это подвиг слепца, как и преступление слепца же. Он преступник по неведению. И его преступление не в том, что он не знал, что встреченный им на дороге старец - царь и его отец, а в том, что он не знал самого себя, был слеп в отношении самого себя. Он жертва собственной духовной слепоты. Сам себе и палач и жертва. Вот кто он. Он несчастный, духовно слепой человек. Потому и несчастный, что духовно слепой. Он сам себя наказывает, выколов глаза. Его скрытая прежде незрячесть становится очевидной. Теперь он слеп к миру внешнему, как ещё недавно был незряч к миру внутреннему. Теперь он адекватен самому себе. Физическим зрением он платит за духовную незрячесть, делающую человека беспомощным в этом мире, адекватным животному.

      Вот и выходит, что Эдип герой и преступник одновременно, но ещё в большей степени жертва, жертва собственной духовной слепоты.