Мы разошлись далеко за полночь в надежде всё же хоть сколько-нибудь вздремнуть. Но едва я поднялся к себе – вернее, в то помещение на чердаке, которое занимали мы с Холмсом - я увидел, что он не спит. Он сидел в постели, поджав под себя ноги, обхватив плечи руками и прислонившись спиной к стене за кроватью. Глаза возбуждённо поблёскивали в неверном ночном свете луны, заглядывающей в окно. Я снова уловил в них знакомый сиреневатый фосфоресцирующий оттенок – какие-то особенности пигментации, возможно, сослужившие дурную службу и его очень дальнему родственнику Цепечу, и ему самому, когда речь зашла о мистическом происхождении Магона. Впрочем, едва ли кто-то из крестьян пристально смотрел ему в глаза – побоялись бы. Вся его поза выдавала беспокойство и напряжение. Когда я вошёл, он обернулся ко мне – порывисто и резко.
- Почему вы не спите? – спросил я устало. – Вы выглядели таким утомлённым и так быстро заснули– я думал, вы до утра проспите. Что вас потревожило?
- Я снова видел один из своих странных снов, - проговорил он. – Последнее время это стало чаще происходить, а после вчерашнего приступа, возможно, я получил какую-то индульгенцию на кусочек воспоминаний…
- Вы – мистик, - мягко сказал я, присаживаясь рядом. – И всегда таким были, не смотря на всю свою рациональность. Что же вы видели во сне?
- Я видел комнату. Комнату, в которой есть камин и добротная мебель, и в которой на столе стоял графин с водой и лежало много странных вещей. Включая чью-то мёртвую голову. И я видел пожилую женщину, которая вытирала пыль с этой головы, как с простой вазы. И ещё я слышал музыку. Как это…? Вот:
И он негромко насвистел несколько тактов «песни Сольвейг».
- Вы это сами играли на скрипке, - сказал я.
- На скрипке?
- Да, на скрипке. Где бы, кстати, раздобыть вам эту скрипку – думаю, что попробуй вы – и у вас получится. Но, в конце концов, в вашем сне нет ничего страшного или тревожного. Вернее всего, вам приснилась ваша собственная гостиная, а женщина – ваша квартирная хозяйка, её фамилия Хадсон.
- А череп?
Я улыбнулся:
- Одна из милых безделушек практикующего детектива. У вас там и не такое водилось. Но отчего вы так напряжены?
- Я не знаю, - покачал он головой. – Сны можно пересказать, но нельзя передать ощущения, которое они оставляют. А этот сон… он испугал…
Холмс снова, как бывало в минуты наибольшей нашей близости, говорил со мной очень откровенно, мне было приятно это слышать, но я хотел успокоить его.
- Может быть, - предположил я, - всё дело в том, что этот мерзавец-профессор запретил вам реальные воспоминания под страхом какого-нибудь наказания, чисто психологического. Я знавал одного сугестора, который умел наказывать и беспричинным страхом, и безутешным беспричинным же горем. Но это работает только, пока поддаёшься. Логика, реализм сводят на нет все такие попытки залезть человеку в голову. Это не я придумал – это он сам же и говорил. Да у вас у самого такое получалось – может быть, как-нибудь снова попробуете. Если это придаст вам уверенности в себе и силы к сопротивлению, я – извольте – сам побуду вашим реципиентом.
- А вы не боитесь? – спросил он, и не будь это Холмс, у меня кровь бы застыла в жилах от такого голоса.
- Нет, - сказал я. – Не боюсь. Вы всё время забываете, что хоть вы меня и не помните, я-то помню вас. Никогда вы не сделаете мне ничего плохого. Один-единственный раз эта вера пошатнулась во мне – и вот куда нас это привело. Спасибо, я умею учиться на своих ошибках. А вы ложитесь снова и постарайтесь уснуть. До утра ещё есть время выспаться.
- Я эти годы редко спал по ночам, - проговорил задумчиво Холмс. – Ночь – время охоты.
- Вашей охоты или охоты на вас? – не удержался я.
Он скупо улыбнулся:
- И так, и этак бывало… Но, послушайте, доктор, ведь вы мне обещали рассказывать о моей прежней жизни. А сами? Может быть, сейчас попробуете?
Мне уже сильно хотелось спать, но в его тоне я уловил настоятельную просьбу – возможно, даже ему был важен не сам рассказ, а звучание моего голоса, без которого он не мог расслабиться, да мне и самому не хотелось прерывать ту близость, о которой я уже упомянул, поэтому я сказал:
- Я могу, и даже с удовольствием это сделаю. Но только дайте сначала лягу – ноги гудят, и ещё не обессудьте, если вдруг засну на полуслове.
- Если вы слишком устали… - начал он, но я перебил:
- Отрадно видеть, что к вам возвращаются такие сомнительные блага цивилизации, как условности и вежливые отговорки, но не перегибайте палку – вашей сильной стороной они и прежде не были, так что я привык просто говорить вам «нет», если не хочу чего-то делать.
Он беззвучно засмеялся, радуя меня донельзя этим знакомым смехом и подвинулся, давая мне место рядом с собой.
- Я и не упомню, сколько раз нам приходилось делить постель. – проговорил я, с наслаждением вытягиваясь на свободном краю кровати. – Жизнь, полная приключений – вот награда за терпение рядом такого человека ,как вы. Об этом и расскажу.
Я начал рассказывать ему о нашем знакомстве, о том, как сделалась для меня головоломкой его незаурядная личность и как я пытался разгадать эту головоломку, о первом расследовании, в котором я принимал участие вместе с ним, и, конечно, я, действительно, заснул, не договорив, и сам не помню, до какого места в повествовании дошёл.
Меня разбудили стук в дверь и голос Вернера:
- Вставайте, джентльмены. Завтрак готов, и есть новости.
Поскольку голос этот не был особенно тревожным, а только возбуждённым, я не вскочил сию секунду, а только довольно лениво откликнулся, пообещав «сейчас спуститься».
Холмс уже умылся из поставленного с вечера кувшина и надел свежую сорочку – забыл сказать, что кроме первой перемены одежды, мы уже при поездке в Инвернесс снабдили его всем необходимым гардеробом. Теперь он с беспокойством разглядывал себя в зеркале, пальцами приподнимая одну за другой обесцвеченные истончившиеся пряди.
- Слишком быстро отрастают. Ещё два дня – и снова придётся вытравлять. Этак я оплешивею, как весенний заяц, и уже даже за доктора Мэртона не сойду.
- А вы не показывайтесь с непокрытой головой, - посоветовал я. – А представляться Мэртоном вам всё равно пока придётся продолжать – до ответа мистера Майкрофта Холмса, по крайней мере. Но, послушайте, мне показалось. Вернер чем-то обеспокоен. Будет лучше, если мы поторопимся. А ещё скажите: удалось ли вам снова уснуть?
- Да, - коротко ответил он, но больше ничего не прибавил.
- Значит, вы, как и я, должно быть, проснулись совсем недавно. Который теперь час? – машинально спросил я, надевая домашнюю куртку, в которой собирался завтракать. Часы у нас были – небольшие настольные, они стояли около кровати, но Холмс на них даже не посмотрел.
- Я не умею пользоваться часами. – сказал он. – Раньше, наверное, умел… Забыл, как и всё остальное…
- Вот как? – я даже не попытался скрыть удивление. – Но это странно, Холмс, ведь все остальные базовые навыки у вас остались. Писать, читать, даже делать инженерные расчеты. Я думаю, и в шахматы сыграть у вас получится…
- Не знаю, - сказал он равнодушно. – Если хотите, попробуем.
- Ну… как ходит конь? – спросил я.
Пальцем он показал в воздухе.
- Вот. Вы же помните. И на скрипке. Я думаю, сыграть у вас тоже получится.
Он прикрыл на миг глаза и ответил уже уверенно:
- Получится. Я помню, как это делать.
- Ну вот, вот. Вы всё помните, а часы почему-то стали исключением.
Он посмотрел на меня с растущим интересом:
- Если предположить, что стиранию подверглось только то, что касалось непосредственно моей личности и то, что могло меня на что-то натолкнуть…
- Но часы? Они распространены повсеместно. Вы с ними всё равно рано или поздно столкнулись бы.
- В лесу? То есть, первое, что сделает Магон, повстречав в своих дьявольских угодьях какого-нибудь бедолагу, так это спросит, который час?
Я невольно улыбнулся – как бы ни изменился Холмс, привычный мне едкий юмор остался с ним.
- В любом случае, - сказал я. – Выходит тогда так, что умение узнавать время по часам или вообще часы, как таковые, имеют к вашей стёртой личности самое непосредственное отношение.
На выразительном, когда он не прятал этой выразительности, лице Холмса явно мелькнул обрывок какой-то неухваченной мысли. Он внимательно посмотрел на меня:
- Я думаю, вы совершенно правы, мой дорогой Уотсон.
«Мой дорогой Уотсон» - он назвал меня ,как раньше, даже не «мой дорогой доктор» - по имени. Я почти задохнулся от волнения, но постарался не подать виду, что тронут, чтобы не спугнуть это новое в нём.
- Ладно, запишем в загадки, - сказал он, как говаривал прежде; а мне каждый раз эти маленькие вешки нашего общего прошлого ласкали маслом по сердцу. - Но вы всё-таки мне покажите, как обращаться с часами. Кажется, цивилизованному человеку ни к лицу этого не знать.
- Конечно, покажу, теперь с ещё большей охотой, - я взял часы со столика и повернул к нему циферблатом. – Это легко. Вы разберётесь скорее, чем у меня высохнут волосы, – я сказал это потому что как раз перед этим закончил умываться, и с моих густых прядей капало на положенное на плечи полотенце. – Ну вот, посмотрите. Циферблат разделен на сектора. Стрелки крутятся каждая со своей, но постоянной скоростью. В полночь и в полдень они сходятся вот здесь, у самого верхнего деления , соответствующего двенадцати часам. Следовательно, один оборот – полсуток. Для вот этой стрелки каждый сектор – час.
- А другая стрелка, очевидно, служит для поправки этого слишком приблизительного определения?
- Совершенно верно. Для вот этой, более длинной, но тонкой стрелки, каждый сектор – пять минут, маленькие деления – вот эти – соответствуют минутам. За час эта стрелка проскакивает шестьдесят делений, по её положению мы делаем поправку на минуты. Есть ещё секундная стрелка, её движение хорошо видно глазу, она проделывает круг за минуту или шестьдесят секунд. На этом циферблате её нет, но на иных можно увидеть все три. Мы, врачи, например, пользуемся секундомерной стрелкой, считая пульс больного или дыхание за одну минуту.
- Хорошо, я всё понял, - кивнул Холмс.
- Тогда скажите, сколько часов и минут пополуночи показывает наш циферблат.
- Девять часов и двенадцать минут, – безошибочно ответил он.
- Отлично, вы схватываете на лету. Впрочем, другого я и не ждал, - я поставил часы на место. – Однако, поздно, а Вернер нас ждёт к завтраку и, возможно, военному совету. Идёмте?
Мы спустились в ту самую комнату, которая одновременно служила нам и столовой, и кухней. И гостиной. а теперь ещё и чем-то вроде штаба.
Вернер и Рона уже сидели за столом перед блюдом с хлебом и сыром и кувшином молока. И я увидел, что одет Вернер не по-домашнему.
- Доброе утро, - сказала нам Рона и налила в стаканы молока. – Завтрак не слишком роскошный, но, сами понимаете, большего я не успела.
- Зато вы, я вижу, успели побывать в лесу и пообщаться с егерями Клуни, - сказал Холмс, приглядываясь к Вернеру.
Он сделался менее замкнут после нашей поездки в Инвернесс – я это заметил.
- Как вы догадались? – спросил Вернер, и его губы чуть тронула улыбка.
- Ваш костюм немного влажен из-за сырой погоды и прекрасно хранит визитные карточки и вашей лошади, и чужих лошадей и собак. На сапогах следы грязи и прилипшие листья, тоже влажные, свежие. К тому же, от вас пахнет табачным дымом не самого элитного сорта – ваш куда лучше, и вы, в любом случае, вряд ли станете курить такой мерзкий дешёвый табак, даже если вас им попытаются угостить, да и угостить кто-то же должен. Вороная масть лошадей, поделившихся с вами шерстью, очень характерна для конюшен Клуни и совсем не похожа на рыжих местных лошадей, а вот егеря только на них и ездят. И занятие у вас было невесёлое – на манжете, вот здесь, след крови. Притом крови несвежей. Мазок расположен так, словно вы руками ворочали нечто тяжёлое и окровавленное – скажем, труп.
Вернер быстро посмотрел на свой манжет и с восклицанием брезгливости тут же оторвал его и бросил в огонь. Слишком порывисто и резко. Мне показалось, всё, что сказал ему Холмс, взвинтило его и выбило из колеи.
- Вот ещё! – возмутилась Рона. – Обед я буду готовить на чьих-то останках? Отец прав, ты – порядочный неряха, Кларк-Теодор. Оторви теперь и другой, не то ещё подумают, будто ты – член тайного ордена.
- Так что за труп? – спросил я, испытывая благодарность к Роне, так просто разрядившей обстановку, а это, пожалуй, было необходимо, потому что дедукции Холмса нервировали людей и покрепче Вернера. Впрочем, о способности своих родственников к наблюдению и анализу Вернер должен был знать, хотя бы и общаясь с Майкрофтом, если сам не владел ею. Похоже было, что нервирует его что-то другое.
- Труп Бернара Готье, - сказал он. – И, как оказалось, мы насчёт этого Готье кругом ошибались – и Мэртон, рассказывавший о его промысле шантажом, и… но я-то я! – воскликнул он, с досадой даже хлопнув себя по бокам. – Ведь знал его, видел не один день! И ещё гадал, глупец, что за таинственную деятельность он ведёт тут. А он…
- Сыщик… - произнёс Холмс, даже не вопросительно.
- И если бы просто сыщик! Во-первых, он был официальным лицом, полиция о нём знает. А я-то ещё гадал, как так власти терпят здесь произвол Клуни и никак не вмешиваются. А что им было вмешиваться, когда у них здесь был надёжный соглядатай, и они знали о каждом чихе мистера Мак-Лу? Но и это ещё не всё. Оказывается, этот тип был ангажирован оборонным ведомством, и донесение о его убийстве уже едет в Лондон.
- Значит, это может как- то затронуть дядю? – нахмурилась Рона.
Вернер махнул рукой:
- Это не может не затронуть дядю – так вернее. И. конечно, все уже будут знать, что я – его эмиссар, а значит, Магон…
- Что Магон? – встревожился я. – Думаете, Магона непременно свяжут с вами?
Вернер фыркнул по-лошадиному. И, конечно, его фырканье следовало понимать, как «ещё бы!».
- Ну, подождите, – сказал Холмс. – Вы для начала расскажите нам, что там, в лесу? Как я понимаю, мы уже были у этого места? Тот запах…
- Именно, - кивнул Вернер. – Вот как было дело. Я – человек любопытный, поэтому, когда так и не смог толком заснуть, встал на рассвете, да вывел лошадь. Полезно для обоих – для меня и для лошади. Был уже на половине дороги, как меня нагнал разъезд. Только на этот раз с ними были полицейские – как полагается, при форме и на форменных же лошадях. Сначала поинтересовались, куда я направляюсь. Я, естественно, ответил, что направляюсь, куда глаза глядят без какой-либо цели, и тут мой старый знакомец Кассий говорит: «О,Вернер, да вы, как будто, без пяти минут медик, - и этим своим спутникам. – Теодор Вернер вполне может дать вам заключение, господа». Я сначала поотказывался – мол, не будучи дипломированным врачом… А потом сам думаю: «что ж ты делаешь, дурак, ведь тебе информация сама в руки идёт, хватайся», - и пошёл на попятный – мол, официально бумагу подписать не могу, но заключение вполне себе дам, а мой гость – мистер Мэртон – вполне себе квалифицированный прозектор, и я его приведу, но только он не слишком здоров, и в лесу для него сыро и простудливо.
«Ладно, - говорит полицейский, - тело в лесу оставлять всё равно нельзя, посмотрите его на плэнере сами, а для вашего гостя перенесём в какой-нибудь сарай – уж настолько-то он вам доверяет, чтобы бумагу подписать?» Ну, и поехали.
Я, понятно, между делом принялся расспрашивать, что, да как – подозрительнее бы вышло, если бы я этого не сделал. Тогда и узнал, что убит Готье. На тело наткнулся утром пасечник – в лучших традициях доблестной полиции он уже арестован, как возможный подозреваемый. Но полагаю, честно говоря, этот арест для отвода глаз. Думают они совсем по-другому.
- А тело, - спросил я, - в таком же виде, как обычно?
- О, господи, - вставила Рона. – До чего ж мы дожили, если уже про мёртвое тело можно говорить «как обычно»! Ничего-ничего, продолжайте, - тут же спохватилась она. – Это просто эмоция.
- О, - сказал я. – Мы всё время забываем, обманутые вашим хладнокровием, что вы – дитя ещё и притом девушка. Эти разговоры могут быть тягостны для вас.
- А для вас, - тут же ощетинилась она, - разговоры о смерти и мёртвые тела – увеселительная лёгкая беседа, что ли? Продолжайте, я вам говорю. Я уже с трёх лет не ребёнок, а то, что женщина – ещё поспорить, кто чувствительнее и нежнее, женщины или мужчины.
- Тело, вот именно, не «как обычно», - вернулся к основной теме Вернер. – Он в одежде и убит ударом ножа в спину. Нож – тот, что у вас, сэр, отобрали в ваших своеобразных апартаментах. И я не уверен, что там составляли опись отобранного, так что будьте покойны: нож – ваш, и только ваш. Мастерский удар и сильный – нож вбит по рукоятку. В самый раз мускулистому демону.
- Мне бы самому посмотреть следы, - угрюмо сказал Холмс – будешь угрюмым, когда кто-то, похоже, фабрикует тебе обвинение в убийстве, и не в первый раз.
- Я посмотрел следы, - веско сказал Вернер. – Готье приехал на встречу верхом, как и его визави, а теперь лошади Готье нигде нет.
- На встречу?
- Да. Они с кем-то ещё долго стояли и топтались вдвоём. Спокойно, без агрессии. Следы перемешаны и налагаются друг на друга. Пепел, упавший с папирос. Разный. Обгоревшая спичка. Одна. Прикуривали от неё по-очереди. Мирно беседовали и мирно же разошлись – ни побежки. Ни следов драки, ни даже ускорения шагов, но Готье повернулся спиной, и этот его ударил. Сразу, резко. Не окликая. Тот и повернуться не успел – упал ничком, как был. И умер мгновенно, без агональных судорог.
- А тот, другой? – нетерпеливо спросил я.
- Тот, другой, был в сапогах для верховой езды. Он тоже приехал на лошади. И уехал на ней же. Идентифицировать сапоги по следам – задача не простая, но, если приспичит, что ж – поиграем и в Сандрильону.
- А подковы? – спросил Холмс.
- В лошадиную Сандрильону, - поправился Вернер, снова едва наметив улыбку краем губ. – Я зарисовал и то, и другое. Потом, мне хотелось побродить по округе поискать сбежавшую лошадь. На ней могло быть седло, могла быть сумка…
- Да вы мечтатель, - насмешливо сказал Холмс.
- Ну да. Согласен, вероятность невелика, но зачем же ею пренебрегать.
- Ладно, рассказывайте дальше.
- А дальше ничего особенного – мы погрузили тело на телегу, и они повезли его в церковь – видимо, пожарище храма как-то ассоциируется у них с сараем, и я обещал привести моего гостя туда. Как, Мистер Мэртон, пойдёте?
- Да ведь это же чертовски опасно, - проговорил я, невольно хмурясь, а Холмс – так и вовсе побледнел.
- Кто не рискует, тот и не выигрывает, - заметил Вернер, залпом выпивая своё молоко, как бы в знак того, что разговор окончен.