На первый курс Пермского мединститута в 1959 году было принято 500 абитуриентов – 400 девочек и только 100 мальчиков. Ни о каком гендерном равенстве и речи не было – для парней проходной балл составлял 12 (то есть 4 тройки), а для девчонок – 15. Но тогда никто об этом не парился – нет - значит нет. При таком количестве однокурсников я и парней знал далеко не всех, некоторых впервые увидел только на военных сборах после 4-го курса. Расскажу лишь о некоторых.
Было время хрущевской оттепели, хотя уже на излете. Продолжалась еще борьба со стилягами, но я за все 6 лет учебы ни одного настоящего стиляги в Перми не видел. Появился, правда, у нас на 4-ом курсе некий Владимиров – парень перевелся из Ленинграда из-за каких-то проблем. Вот у него сохранились остатки стиляжьего облика в виде кока надо лбом. Кок Владимиров лелеял как последнюю память о лихой питерской юности и умащал бриолином. И это всё. К выпускному курсу его у нас уже не было, видимо, вернулся в Ленинград. Вяло действовали народные дружины, куда в принудительном порядке записывали всех студентов. Дефилировали изредка по городу по три человека… Были, конечно, любители показать свою крутизну – они подключались к бригадам из 3-4 крепких парней и ловили тех, кого считали хулиганами. Остановят подозрительного пацана, обыщут, найдут перочинный ножик и сломают лезвие, сунув в какую-нибудь щель. Жил такой в нашей комнате. Тихий парень, но ему хотелось почувствовать свою значимость. В одиночку он на хулигана не лез, но в команде, да еще вместе с ментом, - другое дело. Впрочем, ему это скоро надоело. Мы были молоды, стояли на пороге жизни. А жизнь цвела... Сидим однажды 12 апреля на лекции в большой аудитории главного корпуса и вдруг врывается кто-то с воплем: «Человек в космосе!». Это был полет Гагарина. Потом мы шли в общагу по Комсомольскому проспекту, был теплый солнечный день, по асфальту текли ручьи. Царила всеобщая радость. Мы пришли в общежитие и выпили по этому поводу пару пузырей портвейна. В это время по радио шел прямой репортаж (такую непосредственность любил и поощрял Никита Сергеевич) с правительственного банкета. Хрущев уже надрался и говорил – Империалисты понастроили вокруг нас баз, «а наш Юрка Гагаринов там летал и все видел!». Потом он завел нескончаемую фразу про благодарность рабочим, инженерам, техникам, ученым, колхозникам… «А почему колхозникам? Потому что без них жизни нет, ничего нет». Раза три он повторил эти слова и когда, наконец, замолк (чтобы передохнуть и принять следующую дозу), репортаж вырубили, чтобы уже никогда не повторять. Был еще полет Беляева и Леонова в марте, в холодные дни. Прошел слух, что оба космонавта доставлены в один из корпусов областной больницы и вечером выступят на митинге нп площади перед Горным институтом. Стихийно стал собираться народ. Но ни митинга, ни космонавтов мы не дождались. Позже я узнал, что их в тот же день переправили на Байконур.
А тем временем в стране происходили разные события. Сначала исчез бесплатный – бери, не хочу - хлеб в столовых. Затем пришло время, когда там напрочь исчезло мясо. На второе подавали только отварнуб соленую селедку. Бочковую селедку долго вымачивали, отваривали и подавали с картофельным пюре. После 1963 года все наладилось. Но в 1962 году расстреляли рабочих в Новочеркасске из-за повышения цен на мясо, молоко и масло вкупе со снижением расценок на местном градообразующем предприятии. Ни единого слова об этом не просочилось в прессу, на радио и, похоже, на вражеские каналы типа «Свобода». А на нашем курсе по «политическому делу» пострадал студент Тросман. Он был местный житель, аккуратный и скромный еврейский паренек. В 1963 г. 1-ого Мая после праздничной демонстрации он с ребятами зашел в общагу, где они слегка отметили это дело. Возвращаясь домой и переходя Комсомольский проспект в неположенном месте, он запнулся о низкий чугунный бордюрчик, окаймлявший центральный газон. Вдоль бордюрчика для украшения города власти понатыкали в землю маленькие красные детские флажки на палочках. Один флажок он сшиб. Тут налетели неизвестно откуда взявшиеся боевые дружинники, схватили парня и отволокли в участок. И началось… Устроили модный тогда товарищеский суд. В большом коллективе всегда найдутся горлопаны, которых хлебом не корми, а дай повыпендриваться. Они вопили – Исключить из комсомола, отчислить из института, - ведь он «пнул ногой коммунистическое знамя!». Бедняга Тросман молчал... Разумные люди в ректорате все же нашлись. Парень продолжал учиться, а что касается комсомола, то он был ему нужен?
Еще случай. В общаге типа «клоповник», на улице Кирова дом 200, в Новый, 1962-ой, год устроили танцы в красном уголке. Свет вырубили, помещение освещали только иллюминация на елке и светильник в коридора – царил приятный полумрак, все было вполне пристойно. Однако нашлась студентка, которая настрочила донос в партком о жутком новогоднем разврате. Состоялось собрание проживающих, присутствовала солидная дама, член партбюро и, по совместительству, – доцент кафедры микробиологии. В ходе разговора наш однокурсник Логачев, простой грубоватый парень, оттрубивший 4 года на флоте, тоже решил, как член КПСС, высказаться и изрек: «Действительно, устроили бардак!». Доцент-коммунист чуть не упала со стула – Как, Вы, коммунист, знаете и говорите такие слова?! Партбюро при этом умудрялось не замечать, что клопов в общаге больше чем студентов.
В те же годы в другой ситуации... В июле после 4-го курса отправили нас, парней, на сборы в Чебаркульские военные лагеря на Южный Урал в Челябинскую область. Везли нас долго и нудно в общих вагонах без еды и питья (как скот). Офицеры наши ехали в купе. Две перссадки, в дороге нас переодели в солдатскую форму, выдали новые кирзовые сапоги. Приехали под вечер, было тепло, но шел непрерывный мелкий дождь. Разместили в стационарных палатках. Внутри был деревянный пол и деревянные же нары в полуметре от пола. Мы устали до полного изнеможения, была одна мысль – лечь на эти доски и отключиться. И тут появился статный капитан в резиновых сапогах в нарушение уставной формы одежды. Капитан приказал взять всем по наматраснику и топато в поле, где стояли стога сена, набить матрасы сеном и на них уже и ложиться, Мы от усталости вяло возражали, мол, товарищ капитан, мы и так поспим, а матрасы набьем завтра. Но капитан оказался непреклонен. Среди нас был студент Береснев, лет за тридцать, солидный семейный мужик в очках. Он заявил: «Товарищ капитан, я, как член партии, категорически возражаю…». Капитан открыл рот и в течение пяти минут объяснял, где он видел партию, что он с ней делал, делает и будет делать. Закончил он так: «Ваша партия осталась в Перми, а здесь армия и я в ней командир. А потому – шагом марш за сеном». И мы потопали. надо признать, что капитан был совершенно прав. В дальнейшем он оказался очень милым и интеллигентным человеком с высшим педагогическим образованием. За весь месяц мы не слышали от него ни единого матерного слова. Кстати, первые две недели шел непрерывный мелкий дождик и при постоянной ходьбе по мокрой траве наши новые кирзовые сапоги превратились в чудовищное орудие пытки. А капитан ходил в резиновых...