Во двор нетвердой походкой, и это привлекло внимание мужчин, рядом с автомобилем, вошла молодая женщина в плаще. Она увидела, что на нее смотрят, и остановилась. Затем подошла к ним. «У меня есть булавка. Хотите – покажу», - запустив руку в лиф платья, сказала она.
Коля-каменщик, невысокого роста, один в один похожий на популярного певца с мордой таксы, он так и ходил, как такса, в затасканном джинсовом костюме, озабоченный таким поворотом дела, плюнул в сторону.
-Не до тебя. А ну! Уходи отсюда! – прикрикнул на нее Таракан, так называли Толика, о котором наш рассказ.
Та пошла вдоль палисадника, огороженного проволокой, мимо третьего подъезда и исчезла во втором.
-У нее запах изо рта, как у стариков, как будто не ест мяса, - скривившись, сказал Третьяков.
-Шлендра, - подытожил Коля.
Третьяков видел ее еще раз, когда искал Колю. Он долго стучал в его дверь, что непременно должно было разбудить любопытство какой-то из его соседок, как той, с молчаливым взглядом, которая не выдержала и спросила его в дверную щель, кто ему нужен. «Там он может быть», - назвав подъезд и номер квартиры, где его искать, сказала она и улыбнулась, как бы в насмешку над Колей.
Третьяков постучал – ему открыла эта женщина. Она возникла перед ним, как тень, и исчезла, как тень. В открытой двери он увидел Колю. Тот сидел посередине пустой комнаты с дощатыми полами на деревянном табурете спиной к нему и смотрел телевизор. Оказавшись здесь, он был поражен бедностью обстановки. Все здесь, в том месте, где он оказался, говорило о тщете человеческих устремлений. К чему они? К чему бедный диванчик, тот же телевизор, табурет, с таким трудом вырванные у какой-то мечты, своего рода причуды мозга, мечты о воздушном замке, призрачной, которая годилась только для самообмана, чтоб представить, что такое, нарисованное воображением, возможно, и кто-то ж, должно быть, тогда тешит себя сознанием своей значимости, но долго ли (?). И это не одна эта квартира. Поднимись на любой этаж, войди в любую другую квартиру, толкни дверь и увидишь то же: беспросветную бедность, нищету. Может, не такую явную. Может, барахла больше. Больше современной аппаратуры (куда без нее?). Но убери это все: и барахло, и аппаратуру, - получится пустая комната.
Здесь встретишь женщин, безмолвных, с огромными глазами, как ночное море, глядящих в твои глаза, без солнца.
В одной из таких квартир жил Толик (да, и не квартира то вовсе, а малосемейка).
Когда Третьякову нужны были рабочие на стройку, к примеру, тот же Толик, он приезжал в уже знакомый двор к восьми часам утра, куда и они все выходили из своих подъездов, и, собравшись вместе возле стола, вели разговор о том, о сем, иногда о работе, но больше зубоскалили.
Толик высокий, худощавый и, когда идет, то рывками: то вперед, то тормозит и тут его шатает из стороны в сторону. Одет он неопрятно. Всегда в расстегнутой рубашке, с обтрепанными обшлагами на рукавах. Брюки на коленях пузырятся. Кроссовки старые и их следовало бы выбросить. Спереди лысый, то есть ни тебе чубчика, ни те начеса, где возможно - черные редкие длинные волосы, за ушами и на затылке. К этому следует добавить усы, из-за которых его и прозвали Тараканом. Черты лица правильные, можно сказать, что лицо не лишено привлекательности, если б не взгляд, который был отмечен, как бы это сказать, странным воодушевлением, и поэтому он казался идиотом.
Такой его вид и взгляд давал повод для вечных насмешек над ним, которые он принимал, и не было такого, что, мол, я не потерплю издевательства над собой и будьте любезны, в том смысле, что без оскорблений, что говорило, что если внешне он не совсем нормальный, то нисколько не критин. Олух! Может быть.
-Где Таракан? – его искали, звали, без него не могли. Без него было скучно. И компания не была компанией.
-А вот Таракан, - и мужское общество успокаивалось.
Пару раз, когда Третьяков не заставал его на месте, а тот ему был крайне нужен, он поднимался к нему в квартиру. Однажды дверь ему открыла молодая женщина. Он увидел – она показалась ему необыкновенно красивой. Она - это ожог глаз. «Как она здесь, в этой трущобе, оказалась? - глупым вопросом, уколов мозг, застряла в нем мысль. - Гений чистой красоты. Бриллиант странным образом, случайно, по недоразумению попавший сюда, украденный у ювелира-еврея, что невозможно». Она была такой, пока не заговорила. Оказалось, что у нее грубый голос. Ах! если бы было возможно его перековать.
-Його нема. І не буде. Він тут вже не живе, - сказала она.
Он еще раз посмотрел на нее, уже по-другому, с другого, так сказать, ракурса: она раскраснелась, и это придавало ее лицу особое очарование, волосы растрепались, она их поправляла, рука белая, как мука. На ней было платье из китайского шелка. Она собралась уходить.
Третьяков словил себя на мысли, что рассматривает ее и, чтоб та вдруг не подумала, не возомнила о себе бог знает что, что красавица, отвел взгляд в сторону: на кухне, на столе стояли трехлитровые банки с помидорами.
Тут он вспомнил, как Коля рассказывал ему о Толике, что тот живет у женщины с ребенком из своего села."Он держится там тем, что запугал ее. И вроде как бьет", - продолжал тот. Но бьет, мол, по делу. Потому что та, дескать, ни на что не способна: он убирает в комнатах, занимается готовкой обедов и ужинов и делает закатки.
Окажись он в комнате, то его глазам предстала бы такая картина: все брошено, скомкано, юбка, трусы, блузки, колготки лифчики, что на кровати, что на стуле, что в мешках, которые тут же у кровати, еще теплой после молодой женщины, - ну, и что, что неряха, ну, и что, что не хозяйка, хотя голод не тетка, но Толик же варил борщи. Если б он еще молчал, а то ныл и, случалось, что распускал руки.
В тот день, когда на пороге этой квартиры появился Третьяков, он опять начал учить ее жизни.
-Ты надоел. Гад! Гад! – выкрикнула она. - И почему я тебя терплю? Ну, что, что грязно. От грязи дом не развалится.
-Ах, ты! – он подскочил к ней сначала с таким намерением, чтоб схватить ее за шею и душить, но подумал, что это слишком, и замахнулся.
-Бей! Бей! Охломон! – это - то определение, которое я не прочь был бы поставить за «олухом». Оно, как ни какое другое, характеризовало Толика (Умная женщина!) – Таракан!
Он опустил руку. И казалось, что инцидент исчерпан. Но нет. Тут Толик завертелся на месте, издав звук, похожий на вой, как будто ударил себя молотком по пальцу, и боль невыносимая.
-Ах, так! Я ухожу, - он обулся и, схватив сумку из полипропитена, выскочил за дверь.
Окажись здесь Третьяков хотя бы на пять минут раньше, он увидел бы, как мимо него пробежал Толик, лицо перекошено от злобы, волосы развеваются на ветру, который поднялся, как волны на речке.
-Ха! Ха! Ха! Напугал, - она вошла в комнату и, скинув халатик, надела свое любимое платье. – Я нисколько не расстроилась. Наоборот – очень рада, - сказала она.
И тут звонок в дверь. Это был Третьяков.
После этого он сел в машину и поехал дальше искать рабочих. Когда он выехал на Орджоникидзе, то увидел Толика. Тот шел вдоль улицы. В руках у него была сумка, из которой выглядывал уровень.
«Остановить? Пусть идет. Черт с ним», - подумал Третьяков.