В Осташков она приехала невесёлая. Депрессию Вечесловы посчитали банальной усталостью, которую «лечили» пикниками с рыбалкой и свежей ухой, походами за ягодами и за грибами. От «общественных работ» Арина не уклонялась: собрала мешок шишек для самовара, под бабушкиным руководством сварила варенье из черники, научилась управляться с лодочным мотором (лодка у Вечесловых своя, купили прошлым летом) и, по словам полковника, рулила как заправский лихач.
Но делала всё это, лишь когда её об этом просили. И днями сидела на веранде с вышиванием, ничем больше не интересуясь.
Втайне от мужа Вера Илларионовна свозила Арину в храм, на беседу с батюшкой, к чему та отнеслась совершенно равнодушно. Батюшка сказал, что с ней всё нормально и бесами она не одержима, а болезнь надо лечить лекарствами, а не молитвами. Про бесов показалось забавным. «Да какие к чертям бесы» — проворчала Арина. Вера покраснела, а батюшка одобрительно кивнул.
О том, что на втором курсе ей предстояло жить без стипендии четыре месяца, Вечесловы так и не узнали.
***
То, что творилось с ней летом и из чего с трудом удалось выкарабкаться, тянулось в памяти ужасным шлейфом. «Скорая», которую вызывали бабушке — из за неё, Арины. Разбитый хрустальный кувшин — подарок Вечесловым на свадьбу; они берегли его почти сорок лет, а Арина разбила (нечаянно, потому что у неё начался тремор рук, о котором рассказывала врач. Но… вдруг Вечесловы подумали, что она — нарочно?!)
Апофеозом стало изрезанное ножницами на лоскуты вишнёвое шёлковое платье, «всё равно я в нём никуда не пойду, кому я нужна — такая». Вера Илларионовна, выдержавшая её срывы и попытку суицида, не смогла выдержать этих спокойно сказанных слов.
— Какая — такая? Чтоб я больше не слышала! Будешь пить лекарства, они тебе не дадут из петли в пляс кидаться. А не хватит, ещё купим. Это слава богу, что Рита сговорчивой оказалась, рецепт выписала без слова, да и денег не много стребовала… Совесть, видно, заговорила.
— А я… в петле повеситься хотела? — перепугалась Арина.
— Не дошло до этого. Но на подоконник с ногами влезла, и окно открыла. А подумала бы головой: четвёртый этаж, умереть не умерла бы, а осталась калекой на всю жизнь. Мы бы с Ваней себе не простили. Рите спасибо скажи, если бы не она, то и не знаю, что делать…
Арина пребывала в смятении. Про окно она помнила. Тогда ей просто хотелось навсегда избавить Вечесловых от неё, Арины. Сообразила тоже… Лежала бы сейчас пластом, с переломанным позвоночником, а бабушка с дедушкой за ней ухаживали. Подавали в постель завтрак и делали массаж, чтобы не образовалось пролежней.
Ей было ужасно стыдно за своё поведение.
***
В Москву Арина уехала с солидным запасом таблеток, которые отличались от выписанных московским врачом, как день отличается от ночи. К сентябрю она стала самой собой. Но московская докторша оказалась права: наступило то самое пресловутое привыкание, о котором она предупреждала Арину, а та не поверила.
Привыкание к препаратам ощущалось как банальный синдром отмены. Происходило это постепенно и незаметно.
Осенний семестр второго курса оказался тяжёлым. По анатомии изучали нервную систему и повторяли пройденное на первом курсе (на госэкзамене будут спрашивать всё). Гистология поражала объёмом учебника, в котором не было «воды», а был один «сухой остаток». Ещё нормальная физиология, биологическая химия и микробиология, из непрофильных предметов — философия, иностранный язык, физкультура. Арина честно посещала все лекции, сдавала зачёты по лыжам и нормативы по плаванию, и уставала так, что не хотелось ни с кем разговаривать и никуда идти, а только спать.
Впереди три экзамена: анатомия, гистология и философия. С её не сданным зачётом по анатомии Арина переживала всерьёз: если не пересдаст зачёт, не допустят к экзамену, если получит тройку, останется без стипендии.
А другие переживали как-то весело, хотя плохих оценок не хотел никто: свет в читалке горел до двух часов ночи.
— Арин, у тебя кофе есть? Тогда и сахару дай. Как его несладкий пить…
— Зяблова, дай философию списать. Говорят, препод по лекциям гоняет, учебник можно не читать, а я как назло…
— Не дам. Экзамен через два дня.
— Я за ночь перепишу, утром верну, чесслово!
— Ариш… Ты перевод по инглишу сделала? Сделала? О! Удачно я к тебе зашёл!
Арина молча доставала тетрадку, насыпала в подставленный бокал растворимый кофе и бросала два кусочка сахара. Всем от неё что-то нужно, иначе бы вообще не общались. Соседки по комнате дружат с ней из-за таблеток, которые называют «волшебными» и дружно клянчат перед зачётами. Серёжа Лемехов дружит из-за биохимии и микробиологии, с которыми у него, как он говорит, не складываются отношения. С Ариной тоже не складываются, даже на свадьбу не пригласил, а ведь они друзья. Да какие друзья? Он её просто использует, как бесплатного репетитора, дошло наконец до Арины.
Из друзей у неё остались только Вечесловы и святой Пантелеймон, прощальный подарок матушки Анисии. Прощальный — потому, что в монастырь ей путь заказан: лечить биполярку там не будут, объявят бесноватой и посадят в полуподвальную камору с зарешеченным узким окошком, где когда-то жила повредившаяся умом сестра Манефа.
В периоды, когда монахиню охватывало буйство, еду и питьё ей подавали через вырубленное в двери отверстие, через него же забирали отхожее ведро. В тихие периоды одержимая вела себя относительно спокойно — то есть распевала песни или выла протяжно и страшно, смотря по настроению. Сестра Манефа была искусной вязальщицей, и сидя под замком в своей келье вязала на спицах шерстяные платки. А потом повесилась на мотке шерстяной пряжи, привязанной к оконной решётке.
Арина бы тоже не выдержала такой жизни, в которой нет ничего, кроме работы и молитв. Святому Пантелеймону она поклялась, что вернёт опекунам бездумно потраченные в период эйфории деньги. И ей стало легче.
На пятничных дискотеках она больше не появлялась, в ночных пирушках не участвовала, а «форточки» между лекциями использовала на подготовку к коллоквиумам и зачётам. Пенсии на жизнь не хватало, жить на деньги Вечесловых не хватало совести, и Арина устроилась уборщицей в небольшое офисное здание на площади у трёх вокзалов: Ярославского, Ленинградского и Казанского. Денег платили немного, зато удобно, и метро рядом.
После 23 часов сторожиха запирала общежитскую дверь и впускала опоздавших «за бакшиш», обеспечивая таким нехитрым способом прибавку к зарплате. Арина возвращалась «домой» без четверти одиннадцать.
Соседки по комнате изнывали от любопытства, где она проводит вечера, но не могла же Арина признаться, что моет полы? Через силу плелась в душ, выпивала стакан сладкого чая и бухалась в постель в совершенном изнеможении. Из зарплаты возвращала на книжку вечесловские деньги — потраченные на вышивальные нитки и на таблетки.
Нагрузки и постоянная усталость привели к тому, что после зимней сессии она опять осталась без стипендии: к госэкзамену по анатомии Арину не допустили, из-за не сданного на первом курсе зачёта по анатомии. Пересдать зачёт не получалось, вредный препод куражился как мог, мстя ей за пропуск занятий, за обмороки в анатомичке и за частушку про патологоанатома.
В общежитской комнате их снова было четверо: третьекурсница Лида Позднякова перешла к ним из комнаты напротив, где каждую ночь собиралась весёлая компания. Лида «веселиться» не хотела, не высыпалась и однажды заснула прямо на лекции.
Она охотно рассказывала о своём третьем курсе: какие предметы, кто читает, как принимают зачёты.
— А учебная практика у вас есть, или только теория? А экзамены какие? — выспрашивали девчонки.
— У нас и теория, и учебная практика, а после экзаменов производственная практика, в медицинских учреждениях, кого куда направят, — рассказывала Лида. — Четыре недели, полный рабочий день, диспансеризация обязательна. Опять всех врачей проходить…
— Мы же на первом курсе проходили.
— Ну, так это на первом курсе. А перед производственной практикой диспансеризация обязательна, и медкнижка.
— И справка из ПНД? — стараясь казаться спокойной, спросила Арина.
— И из наркодиспансера.
Всё дальнейшее Арина слушала как в тумане. По итогу прохождения практики пишется отчет, в котором указывается, чем занимался практикант. К отчету прилагается дневник практики и путевка с подписями и печатями. Практика входит в сессию, несдача будет академической задолженностью, за которую лишат стипендии.
— Если договор оформишь, тебе ещё и зарплату выплатят, за четыре недели. А если договоришься, можно вообще практику не проходить, тебе всё подпишут.
— Просто так? Просто — возьмут и подпишут?
— Арин, ты такая наивная… За деньги, конечно. Подпишут и печать поставят. Но все равно нужно получить медкнижку и путёвку. И явиться в медучреждение, где тебе назначена практика.
Дождавшись субботы, когда девчонки уехали домой, Арина спросила у Лиды, какой формы должна быть справка из ПНД.
За справкой она поехала в тот же день. Она ж не сумасшедшая и не шизофреничка, с БАР второго типа справку ей выдадут, успокаивала себя Арина. В регистратуре её направили к врачу, и справку выдали другую, не на бланке, а на рецептурном листке. «На дату обследования пациентка Зяблова А.И. дееспособна, активной психопродукции не выявлено» — прочитала Арина. Справку она выбросила в урну.
— Лавочка закрылась. Пейте тенотен, невротички — сказала Арина девчонкам, когда перед сессией они начали клянчить «волшебные таблеточки».
— Ну, Арин, ты даёшь…
— Даёт Климова. Но не всем, только москвичам с квартирой.
— Ну Арин, ты даё-ооошь…
Таблетки в тумбочке она больше не оставляла, носила с собой. Нелли Гуманецкую и Надю Герас не звала Гуманисткой и Герасимом и молча ненавидела. Из-за них ей пришлось пойти в ПНД, из-за них она не станет врачом и не изобретёт лекарство от биполярки, с которой придётся жить всю жизнь.
Всё это расшатало и без того некрепкую нервную систему, и летнюю сессию она не сдала. Учиться в университете она не сможет, поняла Арина. Пошла в деканат и забрала документы, как когда-то — из ветеринарного техникума. Тогда ей не было так горько, впереди что-то брезжило, какая-то надежда…
Койку в общежитии придётся освободить, она ведь больше не студентка. Что теперь делать? Как теперь жить?
Вечесловым позвонила вечером, возвращаясь с работы в общежитие, где ей разрешили остаться на неделю. В придуманную наспех историю с академическим отпуском, который она взяла, чтобы не отчислили из университета за несданную сессию, бабушка поверила. Не давая ей вставить слово, Арина сообщила, что чувствует себя отлично, на лето нашла работу с общежитием и в Осташков не приедет.
И не дожидаясь расспросов, отключила телефон.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2021/02/23/1833