Духота
(драма в одном действии)
Действующие лица: наши старые знакомые Пётр Иванович Добчинский и Пётр Иванович Бобчинский — обыватели, Февронья Петровна Пошлёпкина — совесть дома.
Действие первое и единственное.
Провинциальный город N, ветхие запущенные домишки, разбитая дорога, облезлая скамейка во дворе.
Бобчинский: Пётр Иванович, слыхали — нынче в столице безобразия?
Добчинский (зевая): А что такое, Пётр Иванович?
Бобчинский (горячо): Ну как же, опять бузотёры хулиганят!
Добчинский (флегматично): Москва! Что с неё взять?
Пошлёпкина (выглядывая из распахнутого окна): Никак, дождь намечается. Какая,
однако, духота!
Бобчинский и Добчинский (хором): Наше вам с кисточкой, Февронья Петровна.
Пошлёпкина: И вам не хворать, Петры Ивановичи. Сегодня кому косточки моете?
Бобчинский: Да мы так, ничего особенного. Вот, про Москву судачим.
Пошлёпкина: А чего о ней говорить? Там и без вас разберутся.
Добчинский: Это верно — не нашего ума дело.
Пошлёпкина: Лучше скажите, откуда таким духом несёт, аж слюнки текут?
Добчинский: То моя супруга пироги с капустой печёт.
Бобчинский (перебивая): Моя вчера окрошки наделала, да столько, что девать
её некуда!
Пошлёпкина: Квасок-то домашний?
Бобчинский: А как же, по дедовскому рецепту! Вы, Февронья Петровна, и вы, Пётр
Иванович, будет желание заглядывайте на окрошку-то.
Добчинский (поглаживая брюшко): Ну и что же там в Москве?
Бобчинский: Бунтуют! Ходют по площадям, вопят, точно оглашенные:
«Мы тут власть!»
Добчинский (флегматично): И чего им неймётся, не пойму? Живём-то, конечно, не
ахти, но раньше ещё хуже было, в девяностые-то. Сейчас хоть с колен встали.
Пошлёпкина: Русскому человеку не привыкать жить плохо. До хорошей жизни
его допускать нельзя — разнежится, тут его и слопают с потрохами, что твои пироги
с капустой. А эти только лодку раскачивают! (уходит)
Добчинский: Слыхали, Пётр Иванович, какая оказия с Антон Антонычем вышла?
Бобчинский (зевая): Что такое, Пётр Иванович?
Добчинский: Накрыл ревизор нашего Антон Антоныча! Из самой столицы ревизор!
Бобчинский: Ну уж теперь с него взыщут!
Добчинский (вглядываясь в потемневшее небо): Точно, гроза надвигается. Духота
невыносимая! (после паузы): Признайтесь, Пётр Иванович, будь вы на месте
Антон Антоныча, небось, тоже бы таскали потихоньку из казны?
Бобчинский: Всяк бы на его месте таскал! Такое уж место — рубль сам в карман
лезет.
Добчинский (кивает).
Бобчинский (после паузы): А вон, чейная колымага ржавеет?
Добчинский: Та, что возле забора? Аммоса Фёдоровича.
Бобчинский: Случись ей в саму Москву ехать — доедет или не доедет?
Добчинский: Доедет.
Бобчинский (задумчиво): А в Казань-то, я думаю, не доедет.
Добчинский: Не доедет. (уходят)
Пошлёпкина (выглядывая из распахнутого окна): Убрались уже по домам, что ли.
Балаболы — им бы день-деньской штаны просиживать, да трёкать о пустяках. И
сколько таких вот петров иванычей на Руси — не счесть! Никаким бунтом их
не прошибить. Там вместо мозгов пироги с капустой, а вместо крови — окрошка.
Нет, ну какая всё-таки духота! Окно закрыть надо бы, того и гляди ветер налетит.
Вон уже и небо тучами обложило... Пожалуй, загляну на окрошку... (закрывает
окно, уходит).