Голубятня в подвале

               
Уважаемый редактор, самого женского журнала в нашей стране! Я долго думал и более того собирался с духом, чтобы поведать вам и всему женскому сословию историю моего заточения.
Из нелишней предосторожности, я не называю даже своего имени, а то имя, которое употребляет в рассказе моя жена, не настоящее.
Возможно, после я объясню своё нежелание прославиться, но думаю, что все и сами поймут почему.
Всё случилось после моего «заезда». Когда я приехал через пять месяцев с Севера в родную деревню, в отчий дом.
Надо сказать, что дом достался мне от родителей сразу после свадьбы. Мама моя, царствие ей небесное, умерла ещё за два года до свадьбы, и отец стал меня торопить с невестой
–В хозяйстве нужны женские руки, да и тебя охломона кто-то должен опекать – говорил он мне. И однажды уговорил. Подумал я, кого же из своих деревенских подружек невестой назвать.
Остановился на Настёне – большая и глаза добрые.
Отцу было всё одно, кого я выберу, он уже устал коров доить. Взяли мы литр водки и пошли Настёну сватать.
Мать невесты прищурила свои глазки и спрашивает меня довольно ехидненько так
– А скажи мне, добрый молодец, какая ни на есть у тебя к моей дочери любовь?
– А на кой вам интерес это вдруг понадобилось? – отвечаю я.
– А на тот случай, что вот к соседке проезжий шофёр зашёл водички попить. Пока воду пил, успел сказать, что влюбился в неё с первого взгляда и остался ночевать. А утром говорит ей, что в туалет пошёл, сел в машину и поминай, как звали. Вот и верь после того в любовь с первого взгляда.
– Нет, у меня к вашей дочери совершенно противоположные чувства и взгляды.
На том всё и сладилось. Свадьба была такая, что вся деревня после неё месяц в должное русло придти не могла. А я как жених полгода не просыхал от любви и счастья, каждый день навеселе, а то и в стельку.
Работа по дому у нас в деревне считается женской, Настёна с ней управлялась легко, а вот мужской работы для меня в деревне не нашлось и пришлось её искать на Севере.
Стал я ездить в «заезды», пять месяцев работаю на вахте, совершенно трезвый – с алкоголем там строго, а потом пять месяцев дома в деревне с приятелями водку кушаем. Отец тоже со мной увлёкся этим хобби.
Через год он не выдержал, крепкий мужик был, но как в народе говорится – «хмель и лошадь с ног сшибает». Похоронил я его. Поминки устроил – вся деревня до сорока дней гуляла, столько об отце хорошего было сказано, что можно книгу написать. А потом я снова на вахту. И вот когда я вернулся, всё это со мной и произошло.
     Разные кошмарные сны снились мне в моей жизни в пьяном забытье. Здоровая часть мозга боролась с отравленной алкоголем частью и создавались такие фантастические образы, что проснувшись, я только с содроганием удивлялся непонятному человеческому феномену.
В ту ночь я был в полнейшей прострации после встречи с приятелями и ничего не помнил. В голове всё смешалось, моя работа на Севере и деревня с не просыхающей, как грязь, пьянкой.
Какие-то рогатые знакомые лица из телевизора щекотали меня. Я заходился от смеха и кричал «Отпустите черти», а потом появилась моя Настёна и, укоряюще сказала,
–Вот, уже до чёртиков напился!
Взвалила меня, как куль с зерном на плечо и понесла домой. И опять чёрная пустота, пугающая своей бесконечностью.
Я медленно приходил в сознание, словно рождался вновь, и это ежедневное возвращение к реальной жизни называлось похмельем. Ужаснейшее состояние – расплата за сомнительное удовольствие.
Я не мог понять, где я нахожусь. Вокруг меня ограда из металлических прутьев.
– Неужели на кладбище заснул? – мелькнула мысль, но увидел, что лежу на кровати с матрацем, простынями, подушкой – всё как полагается. Встал и пошатываясь, пошёл вдоль решётки, перебирая прутья руками, в надежде найти выход. Выхода не было.
–Всё ясно, я в обезьяннике, можно спать дальше – и упал на своё ложе.
Второй раз я проснулся уже окончательно от слов Настёны.
– Ваня вставай завтракать! Открыл глаза, свет был намного ярче, и я с удивлением понял, что нахожусь в подвале собственного дома в клетке из арматурных прутьев.
Откуда она появилась в подвале, я не понимал и спросил Настёну, которая находилась снаружи
– А это зачем?
– А это, голубь ты мой ясный – голубятня. Будешь ты теперь в ней жить. Я тебя кормить буду, лелеять, воспитывать. Знаешь, я пока тебя ждала, целую воспитательную систему продумала. Телевизор – долой! Он только оглупляет и раздражает. Вместо него я тебе записала на плейер музыку лучших композиторов, старые романсы и эстраду в исполнении настоящих певцов, а не кривляющихся кукол.
Подобрала тебе, Ваня, библиотеку. Я не знаю, любишь ли ты стихи. Если нет, то будем открывать их для тебя. Ведь ты, я уверена, не читал Евгения Онегина. Стыд, какой, не знать нашего великого поэта. Я сама тебе буду  читать его стихи, будем вместе наслаждаться бессмертным творением.
У тебя теперь много времени будет, успеем полностью жизнь исправить.
– Настёна, с тобой всё в порядке? Я забыл спросить твою маму, у вас в роду  все нормальные? Выпусти меня немедленно, муж я тебе или не муж? Учти, это подсудное дело – принудительно лишать человека свободы. Вместо стихов будешь уголовный кодекс читать.
– Не буду, Ванечка, не буду. Ты мне пьяный бумагу подписал, в которой дал согласие на принудительное лечение от алкоголя. И кричать здесь хоть закричись, никто тебя не услышит, и друзей - приятелей твоих я уже утречком  выпроводила, сказала, что ты снова в «заезд» свой уехал на полгода.
Так что привыкай к новой жизни. Да, ты покушай, пока всё горяченькое. Для тебя с любовью всё готовила, голубь ты мой.
Я понимаю, трудно тебе будет, особенно первые недели. Ломка – вещь неприятная, хуже, чем похмелье. Но пора человеком становиться. Вот ты про родословную помянул. Всё верно. Нельзя будущим потомкам свою немощь отправлять. Как очистится кровь твоя от алкоголя, табака, а разум чище и благороднее станет, тогда мы с тобой детей заведём.
Ты кушай, кушай, а я пойду хозяйством займусь.
Вот так, уважаемый редактор, началось моё шестимесячное заключение. Первую неделю я всё пытался вырваться из клетки. Курить страшно хотелось, а про выпить я помолчу. Клетка была сварена надёжно, двери и замок не сломать и я постепенно сдался.
Пробовал пойти на хитрость, пытался заманить Настёну в клетку – инсценировал сердечный приступ, но она меня раскусила сразу.
Так прошло два месяца. Я чувствовал, во мне что-то менялось. Исчезло желание курить и пить. Я стал много читать и размышлять. Мой мозг, получивший новую информацию, стал усиленно работать.
Настёна спускалась ко мне в подвал теперь намного чаще. Я рассказывал ей, что узнал сегодня нового, читал по памяти, запомнившиеся мне стихи, вместе слушали полюбившуюся музыку.
И вот, уважаемый редактор, я подхожу в своём рассказе к самой сути, к самому что ни есть важному для меня моменту.
Однажды я прочитал, как Пушкин в письме обращался к своей жене, « я целую кончики твоих крыльев».
И такая меня взяла досада на себя. Вот Александр Сергеевич к своей ветреной Натали как относился, какими словами изъяснялся! А я своей Настёне ни разу в любви не признался.
И когда она пришла, я впервые её назвал Настенькой!
Я увидел как испуганно и радостно затрепетали её ресницы, стараясь удержать хлынувшую из глаз радость.
Всего одного слова хватило, чтобы между нами появилось что-то большое  и согревающее.
С того дня мы с Настенькой уже не замечали решётку между нами, её словно не было. Я держал руки жены в своих руках, а она щекой прижималась сквозь прутья к моей щеке.
А на пятый месяц я увидел, что дверь не закрыта на ключ и поднялся наверх к Настеньке в спальню.
И вот я снова на вахте, ежедневно разговариваю с моей Настенькой по телефону, читаю ей по часу стихи Пушкина – надо мной уже ребята шутят. А вчера она мне сказала, что у нас будет ребёнок.
Так к чему я всё это вам рассказал?
А затем, чтобы поделиться своим счастьем, сказать, что полного счастья  – без любви не бывает!