Я бы ещё повыл в этом сыром подвале. Ещё как повыл, С громкими завываниями и постанываниями, да вот только солнце пролезло в решётку. Значит пора.
По ночам не так грустно. Забываешь о том, где ты и что ты, а вот к утру, с дождём ли, с ветром ли, с ласковым солнцем — всё заново. И мается душа, и скатывается в свою бездну. Вот кабы сны... Да только у таких как я, ни сна, ни отдыха. Хоть бы раз прикорнуть, как бывало, да мечтать не вредно.
Ну-с начнём, — сконцентрировал взгляд и замусоленный блокнот разлистался и лёг открытым, прямо передо мной. Ага, вот он красавец на сегодня. С первой строки и начнём.
Улица широкая, многолюдная, да кто ж меня на ней видит. Пока сам не захочу, я для всех незрим. Мог бы и сразу на место перенестись, да вот только старые привычки не отпускают. По выходным в лесах выгуливаю душу. Хорошо мне там, как и прежде. Светло, уютно. А на рабочей неделе дел по горло.
Кто же думал, что таких как я, чёрствых гадов, пруд пруди. И ещё эта слабая надежда, что когда-нибудь позовут те, к кому я так хочу попасть. Не сами сообразят, ибо не я, ни они ту стену не сдвинут. Долги мои её держат. Вот и болтаюсь среди живых и здоровых. Уму разуму учу, коего сам не имел. Хотелось бы думать, что из-за доброй души. Да, видно нет. Была бы душа чиста и добра, я бы стену проскочил и был там, где мечтаю. Видать опять для себя стараюсь. Ну уж как умею. Пусть не качеством, так хоть количеством. Авось зачтётся.
***
— Вы без бригады? — Хозяин зашёл на кухню и, увидав меня на стремянке, опешил.
— Без.
— Работы непочатый край! Один справитесь? Сколько же времени уйдёт?
— Не смотри что один и хлипкий с виду — я с малых лет мастерство знаю. За неделю управлюсь.
— Тут и трое за неделю не справятся. Не пойдёт. Стены ошкурь, а я других поищу. Мало ли что тебя рекомендовали, мне надёжность и сроки важнее.
Помалкиваю — рекомендация липовая, и делать будет всё кто-то другой. Так и задумано. Моя задача иная: толкнуть мысли, память, дать пинок на поступок.
— А вы тут всей семьёй проживать будете?
— Всей, — мужик поворачивается к выходу.
— Хорошо когда всей, а я вот сплоховал, — говорю со стоном в груди и придерживаю козла невидимой рукой за шкирку, делая вид, что смотрю в окно и самому себе рассказываю.
— И у меня семья была. Детки росли, жена красавица. А батюшке с матушкой не нашёл места. Сначала за праздничным столом мешать стали — больно старые, всё невпопад. Перестал приглашать. А что, думал, я же им и продукты, и деньги приношу. Не забываю, не обижаю. А когда врозь так и вроде и лад у всех.
Мужчина присел напротив, а я и глазом не повёл, будто в себя ушёл, вспоминая.
— Когда отец заболел я нанял кого-то, а ещё в социальный интернат предложил. Мать взвилась. Наотрез отказалась. Вот и кувыркались хворые сами по себе. Нет, я не чурка бесчувственная, неблагодарная — приезжал. Лекарства, костыли, тросточки, мебель специальная, врачи — все как надо. А в глаза не смотрел, что-то не хотелось.
— Сколько им было-то? — Спросил хозяин.
Я махнул рукой, мол, а есть ли разница? И плёл ниточки дальше.
— Вот что мне стоило найти им место рядом? Квартиру крупнее купить: комнат побольше? Варианты были, да не хотел. Жить отдельно всегда лучше, говорили мне. И я внял. И правда лучше. Вот только дети их как-то странно признавали. Только за подарками бегали, а как помочь — у каждого свои дела.
Однажды приехал и вижу телек горит и на всю катушку звук. Отец совсем сдал. В стену уткнулся носом и лежит, а мама так посмотрела на меня, будто извинялась за что-то. Спрашиваю: "Что такое?". А она:
— Прости, сынок, видать мы зажились. Вон ты как умаялся. Ездишь к нам, а мы тут старичье, никому не нужное, сидим и живём зря.
— Почему зря? — возмутился я.
— А что старикам делать? Работать уже не можем. Деток воспитывать, так они нам чужие и мы им, — порознь выросли и жили.
— Не глупи, мать! Как всегда всё преувеличиваешь.
— Почему ты к себе-то родителей не взял? — Хозяин смотрел в пол, а я украдкой подмечал степень проникновения. Идёт, катится, вон затылок напрягся, и сам как впаялся в табуретку. Задумавшийся сидит, что-то соображает. А я такой, делаю вид, будто мастеровой из жилконоторы и знать не знаю, что его родители в деревянном домишке, кое-как с хлеба на воду перебиваются. Кашлянул и продолжил тормошить остатки совести.
— Так бездушный был. Думал, лучше так. Я же заезжал, а им вместе хотелось. Как в старину жили. Когда померли, мне тоже хотелось, и детки выросли и такого наговорили...
Молчал, но ведь правду молвили: "Что ж отец, на Новый Год у тебя места за столом для бабушки с дедом не находилось? Пнул их копытом, так теперь чего серчать на нас? Дели квартиру по долям. Мы сами будем жить, как нам хочется и отдельно от тебя. Только не говори, что удивлён. Помнишь книжки нам читал и морали рассказывал: что посеешь, то и пожнёшь".
— Так прям и сказали?
— Нет конечно, это я потом сам понял. А тогда без слов обошлись. У меня комната в коммуналке, у жены место на кладбище давно. А где дети знать не знаю и не хочу. Жестокими выросли. Вдруг что увижу и себя обвиню.
— Погоди. Во все времена — свои традиции.
— Брось, — я поднялся и полез на стремянку, — во все времена традиции одни. Родные должны быть вместе. Род это дело такое: потеряешь не вернёшь, и дальше только разваливаться и будет. И на внуках, и на правнуках.
***
Это я правильно тому сказал — на правнуках. У меня особая клиентура — сам выбираю. Оболтусы, про родителей забывающие, и дети, родителями брошенные. Вернее брошенных мне уже никак. Там такие рыла и заслоны, что не пробьюсь. Потому обычно к тем пристраиваюсь, кто ещё в раздумье. Вот сейчас иду рядом с такой. Думает, пугается, считает, просчитывает, а я мотивацию ищу. Понимаю, жизнь нынче, как в дурке. Все кругом скачут, парней, как перчатки меняют, а она что с дитём на руках сидеть будет? Тут работа тонкая.
Лечу под колёса. Визг тормозов. По прядям волос кровь стекает капельками редкими. Поднимаюсь, а деваха тут как тут. Смотри-ка ещё сердоболие не потеряла.
— Дед, ты как?
Толпа набежала, ща ещё и водитель вылезет.
— Бежим, — ору и хватаю её за руку.
В сквере во дворе отдышались. Сидим, на солнечные блики поглядываем.
— Ты кретин, дедуль?
— А что так заметно? Ну, признаю. Сына толком не воспитал. Уродом, детоубийцей вырос.
— Пургу гонишь.
— Какая пурга? Пришёл домой злющий и своей по телефону такого наговорил, что у меня сердце останавливаться стало. Он, видишь ли, детей не хочет, семью не хочет, и пошла она вон.
— Это он так про кого?
— Ай, — отмахиваюсь, — понятно про кого. Девочка у него чудесная. Она-то справится, наверное. Может родители помогут, но и риск есть, а вдруг отчается, вдруг обозлится и что тогда?
— Что тогда?
— Да всё что хочешь. Озвереет или руки опустит, испугается и жизни не рождённой не пожалеет, а то и цыганам продаст.
— А то у нас детских домов нет?
— Есть. А это по-твоему хорошо?
— Что плохого?
— Всё. Между родными ниточка протянута. Потом всю жизнь друг друга искать будут. Может и не осознанно, но внутри дыра такая! Ты бы видела.
— А ты видел?
Я сделал скорбное лицо и так посмотрел на неё, что враз отвернулась. Знал что сейчас увидела. "Вот иди, милая, и думай с кем связываешься. И что делать будешь, а дыру я тебе подержу перед глазами пару недель. Потаскаю к твоему подъезду счастливых мам с ребятишками, чтобы любо смотреть стало".
***
К четырём часам еле успел. Хорошо суицидник тоже задержался. Столкнулись нос к носу. Верёвка, гляжу в пакете, а у меня велосипед. Подержи, говорю. Он опешил, а мне это и надо. Велосипед не новый, на багажнике коробка с рыболовной чушью.
— Ой, — говорит, — как у меня в детстве.
— Да что ты! Бывает же хорошее детство.
— Не, моё таким не назовёшь.
— Как же не назовёшь если велосипед был?
— И что? Велосипед не всё, что в детстве надо.
— А что ещё надо?
— Нищебродом себя не ощущать — когда у тебя один велосипед, а у других...
— Большой ты, а глупый. Вот у меня в детстве и велосипеда не было — бедно жили. Игрушки в одной коробке все помещались. Ну и что? Зато я теперь своему внуку купил. Бэушный, но всё-таки.
— Кому старьё сейчас нужно! Новьё подавай и крутые тачки. Выброси, не зли потомков. Они тебя пошлют подальше с таким подарком.
— Пусть, коли им новьё крутое надо, так и хорошо, потому что от новья, либо на наркоту подсядут, либо хандрой заболеют, а то и вообще повесятся — слабаки. Новьё надоедает, и понеслась гонка за сверх новьём. Радоваться ничему значит не умеют.
— Чему радоваться-то, когда ни кола ни двора, пашешь как папа Карло, а бестолку. Жизнь, думаешь мало кого задрала?
— Не думаю. Много. Так то ж не люди, то ж предметы ходячие. Глянь на них, — я повернул парня в сторону проспекта. — Видишь. Это же не люди идут. Присмотрись. Это статусы, квартиры, машины и мечты о миллиардах. Небо сегодня чистое, а они не видят. В мире любви полно — не видят. Поехал, искупался, по лесу прогулялся, с друзьями встретился, книгу почитал умную, глубокую. А им не надо. Ты что всерьёз считаешь, что они есть? Они только думают что живы, а на самом деле нет их, только место занимают и немаленькое.
— Так на кой хрен тогда ты велосипед купил?
— Во! Проверить хочу в последний раз. Грызут подозрения, что вот такая пустота выросла, но не могу без точки. Обрадуется велику потрёпанному, глаза загорятся — ещё живой. Морду скривит — всё. И мне мучиться не надо в сомнениях.
— Ты дедуля как сума сошёл. Проверки такие устраивать. Ещё немного и с топором пойдёшь головы рубить.
— Неплохо бы. Грех конечно, но время такое. Стране подниматься нужно, человеку просыпаться, а в толпе зомби и равнодушных тупых кошельков на двух ногах — не получится. А мне что? Одной ногой и так в могиле. Ладно, держи велик ровно, я колесо ещё чуть закреплю, а потом свободен.
Парень пакет с верёвкой на асфальт положил.
— А это у тебя там что?
— Это у меня там для рассады.
— Дачу любишь?
Он смутился, а я прикусил язык, зная, нет у него никакой дачи. Зря ляпнул.
— У сестры дача запущена. Одной не справится, вот...
— Ну, это дело хорошее, может когда ещё свидимся. Привет сестрёнке.
Я забрал велик и отчалил.
Парень стоял задумчиво, но я уже понял, хоть на сегодня всё отменилось, а там, может и выровняется в мозгах.
К вечеру ещё двоих подтолкнул. Одного к заботе и терпению, второго пойти позаниматься чем-то душевным.
В подвал вернулся усталый и поникший. Опять всю ночь подвывать буду, Шесть этажей вздрагивают. На собак грешат. Да вроде и тут неплохо получилось. Я-то на такое не рассчитывал, но наслушавшись моего скуляжа и воя, все жильцы обзавелись домашними питомцами. Причем, каждый взял едва выжившего. Отчего-то они все были уверены, что им так кто-то с неба знак подавал. Мол, согрей больного, страдающего и бездомного. Затем и стоны слышишь. Может я часть вселенской программы теперь? Тогда подвал менять надо, а то здесь уже у всех кого только нет в квартирах.
— Странно, — подумал я, — закат уже прошёл, а в решётку льются солнечные лучи. Может лунные?
Подошёл ближе, хотел руку подставить, а стена расступилась, пропуская.
Это ж надо, что за ней! Я протянул руки навстречу свету. Яркому, неземному. И понял, что открылись двери — я прошёл то, что и сам не понял.
Обрадовался и сделал шаг вперёд, но остановился. Обернулся и загрустил.
Вот так вот и всё? Уйду домой? Туда, где нет холодного, трудного мира. А как же здесь без меня? Как-то привык к своим экзерсисам. Значит не о себе и думал или всё перемешалось. Вот только уходить мне не хотелось.
Я повернулся к свету, помахал ему рукой, понимая, что пройти его я смогу отныне когда захочу. Вот только ещё немного побуду там, где так много бед случается. Ещё хоть кому-нибудь покажу маленькую веху или выход. Никто не говорит, что они поступят точно так, как мне хочется. Но как знать — капля и камень точит.
В новом подвале было сыровато, а выть не пришлось. Видать первый уровень Призрака я прошёл. Тогда и планки буду ставить выше. Что там у моих соотечественников на нуле? Ага, корней нет, память у половины отшибло. Отлично! Будем думать как воскрешать убитое сознание.